Демон

Зуко лениво наклонился, чтобы поцеловать. Руку, на которую он опирался — болезненно свело — и он припал к чужой макушке лицом. Её волосы щекотали нос и он поспешно отстранился, чтобы не чихнуть. Это вышло чуть грубее, чем он ожидал. Его тело изнуренное, уставшее, словно ватное — конечности в одночасье перестали слушаться. Занавеска, едва прикрывающая широкое окно — запереливалась ярким светом, он зажмурился и алые спирали закружились перед темнотой сомкнутых век. Солнце постепенно садилось, заливая тесную гостевую будоражащей алой призмой. Зуко поборол желание сплюнуть на пол. Он легонько толкнул Азулу в плечо, дабы убедиться, что она жива. Ее рука едва заметно дернулась, но сама она подозрительно не издала ни звука. Вино в чаше, которую она держала, — облизнуло прозрачную стенку кровавой волной, преодолело край и обрушилось на постельное белье, а затем на ее руку, на ее тело. Зуко наклонился, чтобы собрать кислые росинки с ее пальцев, а они поспешили друг за другом вниз, оставляя на бледной коже бурые полосы. Он поднялся вверх по ее руке — к предплечью, куда попал один неосторожный брызг, жадно слизывая. Азула коварно хихикнула, когда его язык переместился ей на ключицу, а потом и шею. — Так ты ещё жива, — он игриво укусил ее тонкую кожу, затем еще и еще, в наслаждении поднимаясь к ее острым скулам, мягким щекам. Когда он поднял голову — мир отчего-то закружился и что-то неотвратимо потянуло его вниз, словно он оказался прикован. Он не смог поймать ее взгляд: два янтарных уголька, танцующих вокруг, пока он тщетно пытался сконцентрироваться. Он хотел бы продолжать дразнить её, но упал, поднимая облако блестящей эфемерной пыли. Желчь опять подступила к горлу, переплетаясь с вином и вкусом Азулы. Зуко жадно облизнул пересохшие губы, чувствуя, как одна из старых трещин открылась и вновь начала кровоточить. Его рука нашла её волосы, гладя их, смешивая липкий сок с ее неоспоримой чистотой. Рука Азулы властно легла ему на колено. Он не удержался и попытался накрыть ее своей, но его ладонь приземлилась в нескольких сантиметрах, не повинуясь. Азула была очень хорошей сестрой, особенно, когда не бесила его. И просто лежала вот так. Они нашли это общее увлечение случайно: когда их оставили вдвоем и Азуле было плохо, она настояла, что ей необходимо принять разбавленное вино. Если вино разбавить, то не заметишь, как быстро пьянеешь. И когда Зуко был пьян — Азула казалась такой приятной, такой тихой и он мог увидеть в ней свою, давно сгинувшую в воспоминаниях — младшую сестру, — зыбкое напоминание прошлого, внезапно всплывающее на поверхность, ведомое кроваво-красным светом и терпкой кислинкой на кончике языка. Она становилась поразительно покладистой, как мягкая глина в руках опытного ремесленника. И Зуко сам становился неожиданно понимающим. Алкоголь успокаивал и делал сонным. Алкоголь сглаживал острые недопонимания между ними. Изредка они отдавались этому забытью, а потом его голос срывался от смеха, ведь Азула умела быть очень, очень смешной, но лишь когда она этого хотела и когда она не буравила молчаливым и опечаленным взглядом стену — полным невысказанной тоски, а еще: когда она покорно делила с ним еду, а не выплёвывала под подушку. Её рука погладила ему колено, коротко скользнула вверх, замирая между ног, чтобы затем неловко опуститься. Будоражащее его кожу прикосновение внезапно исчезло. Азула обессиленно припала к нему, закрывая томно глаза. Зуко осторожно коснулся ее, боясь, что она уснет. Мышцы его живота инстинктивно напряглись, когда он услышал подозрительное шевеление за дверью, — он хотел было встать, но мягкость кровати и жар воздуха — не отпускали. Азула поморщилась, услышав происходящее, она коротко отняла лицо от подушки. Оно оказалось красным. Они с выжиданием всматривались в дверь еще несколько секунд, но ничего не случилось, затем послышался тихий удаляющийся стук. Зуко решил, что это чьи-то незваные шаги, но, казалось, что это мог быть донимающий гул крови в ушах. Азула примостилась на его плече. Не то, чтобы им нужно было что-то скрывать. Волнение сжало горло и он встряхнул головой, отгоняя эту мысль. Они не делали ничего плохого. Они так давно не видели друг друга… Никто не смел осуждать их за это, за то, что они хотят провести время вместе. Азула выпила так много, а потому она, разморенная, — засыпала рядом с ним. Он облизнул пересохшие губы. Мэй — не извращенка. Только извращенцы решили бы, что это ненормально. Наверняка, выпившая Азула тоже умилила бы Мэй. Да, это было бы так. Предвкушение сковало легкие и сладкая вина тенью распространилась от его разума до кончиков пальцев. Какое-то необъяснимое животное наслаждение от мыслей быть увиденными. Но вместе с тем — желания не оказаться пойманными. Как будто они играли в прятки — да, прямо как в тот раз. И что? Было что-то в обыкновенной человеческой натуре — неотвратимо хотеть чьего-то тепла. А потом ты расслаблен, солнце нагревает кожу и тебе необходимо укрыться в темном прохладном месте, чтобы перевести дух. Его губы нежно коснулись лба Азулы и оставались там, пока он неостановимо думал. Её руки обвили его тело, ревниво сжимая. Это вырывает его из вязких раздумий, пока очередная нервная мысль ускользнула из его сознания. Он опустил глаза, пытаясь сконцентрироваться на её лице. Она повернулась к нему и он почувствовал, как кончики ее губ скользнули по его. Его взгляд спасительно ухватился за квадратную резную тень в углу комнаты на одной из тумб. Зуко прищурился, рассматривая узор деревянной рамы, обрамляющий стеклянный куб. Он помнил этот аквариум. Он увидел блеснувший в глубине мутно-зеленой воды — золотой силуэт. — Азула, — он обхватил ее лицо, неожиданно маленькое, в свои руки, отстраняя ее губы от своих, — и повернул в сторону. Она что-то недовольно проворчала, что так и не превратилось в слова. Её волосы растрепались, запутываясь, ее одежда задралась, оголяя полоску мягкой белой кожи живота. Ему стало жарко. Этого оказалось недостаточно, чтобы отвлечь его полностью. — Смотри, Азула, там рыба. — Ага, — она обиженно фыркнула и попробовала оттолкнуть его, но он держал ее неожиданно крепко. — Я тоже помню этот аквариум. Как кто-то мог так долго там жить? Эту комнату редко убирают. — Потому что это не просто рыба. Гадость, которую он захотел совершить — была скорее инстинктом, чем необходимостью: он просто не мог не насолить ей. Ему нравилось видеть её поверженной. Его чувства не повиновались, притупленные алкоголем, внедряясь в сознание — и заставляя делать вещи, которых он не хотел. По крайней мере, так он говорил сам себе. Забытая потухшая злость разгорелась новым обжигающим пламенем, смешиваясь со сладкой тоской и любовью к его Азуле, и он позволял ей откусить лишь маленький кусочек себя, дабы потешить давнюю вражду. Азула была слишком желанной целью, чтобы ее упустить: даже до сыта наевшиеся полярные волки с остервенением бросались на кем-то оставленные свежие кости. Он никогда не знал, когда такой момент подвернётся снова. — Смотри на ее лицо, Азула. Разве это лицо рыбы? Она тряхнула волосами, пытаясь вырваться, он почувствовал капельку пота, скользнувшую между его пальцев. Азула ткнула его локтем слишком слабо, чтобы сделать больно. — Это демон, Азула. Она замерла так неожиданно, он не ощутил ни трепета ресниц, ни ее дыхания. — Он хотел войти в твое тело, но промахнулся и вошёл в эту рыбу. Смотри, с какой ненавистью она смотрит на тебя. Смотри, как искажается ее лицо, — Зуко не был уверен, показалось ему, или Азула всхлипнула. Он больше не касался ее лица: она замерла и ее взгляд устремился в темноту дальнего угла с золотой мелькающей тенью. Зуко не требовалось подтверждение, чтобы знать, что ее глаза наполнены жгучим ужасом. Наверное, таким же, как когда-то и его: когда Азула насмехалась, пугая в детстве. Отвратительная кровожадная сущность заурчала в груди от удовольствия — нет, это не было урчание камнезубого зверя — просто Зуко засмеялся. — Тебя так легко обвести вокруг пальца. Я думал, ты пьешь свои лекарства. Азула неожиданно укусила его за руку, сильно. Она всегда говорила намного меньше, когда была такой. Иногда он видел, как она обиженно распахивала и сжимала губы, будто готовясь что-то сказать, но ни один звук так и не срывался с её языка, она лишь посматривала на него с ворохом противоречивых эмоций, которые можно было расценить как угодно. — Ты веришь во все, что я скажу, да? — он продолжил дразнить ее. Его ладонь примирительно легла ей на шею — она это любила. Когда он успел понять, что она любит? — Хватит пугать меня, — она прозвучала почти жалобно, ее голос сломался. — Ты такая мразь, когда это делаешь. Он почувствовал, как трепетно забилось её сердце, стоило пальцу нащупать ее пульс. Со временем он выровнялся и она вновь прижалась к нему, опустив голову и успокоившись. Её ногти всё еще злобно впивались в его тело, намекая, что она не забудет этот инцидент. Он сдержал улыбку. Как легко оказывалось делать плохие вещи, стоило лишь забыть про внутренний контроль. Как легко оказывалось делать отвратительные вещи, когда это оказывалась Азула, а ведь она тоже любила делать отвратительные вещи. Солнце опустилось за горизонт и кровавая дымка растворилась, погружая комнату, где они прятались — в сумрак. С каждым новым вздохом открывать глаза становилось все тяжелее — он попробовал встать, но ее тело самозабвенно прижимало обратно к кровати. Он видел ускользающие пейзажи своих былых приключений, путешествий, — мимолетные рассеянные воспоминания сменялись одно за другим, его мысли бурно смешивались, превращаясь в одно красочное гулкое пятно. Зуко наконец заснул.