Кадры решают всё. Сыграем...

Лорд-капитан Кузьма Александер фон Валанциус не зря называет Вигдис лучшим мастером вокса в галактике. Внутрикорабельная связь не знает, что такое «помехи» и передаёт, кажется, не только слова, но малейшие обертона. В тишине отходящего ко сну корабля два голоса, мужской и женский. – Ты спишь? – Я ждала тебя, – женский голос гортанный, напевный и чуть хрипловатый. – Не сегодня, – мужской голос суховатый и тусклый. - Растянутый ахилл к пробежкам не располагает. – Но твоя биомантия... – Тоже не сегодня. Иногда стоит воздержаться. Вокс прекрасно передаёт разочарованный вздох, совсем немного наигранный. – Что же, – воркует она, – придётся мне сегодня воздерживаться. Буду лежать тут одна в душистой мыльной пене и печально смотреть на доску с регицидом. – Что там у тебя? – оживляется он. – Та партия, что мы не доиграли, помнишь? – Да, прекрасно помню. И что же? Снова вздох, плеск воды то ли слышен, то ли чудится. Лёгкий зевок. – Ты загнал меня в угол, шерин. Мне не выиграть эту партию. – Как всегда, – усмешка в голосе, – ты слишком спешила и жадничала. Я воспользовался. – Но мне продолжает казаться, что для меня ещё не всё потеряно... – жалобно говорит она. – Возможно, мне это лишь кажется, но это не даст мне уснуть. – Тебе не кажется, – отвечают ей. – Переверни доску. Я доиграю за тебя. Шаман на е5. – Хм... Действительно... И ты рассчитывал, что я не додумаюсь? – Но ты ведь не додумалась? Доиграем? – Чтобы я уснула дважды проигравшей? Разгромленной и разбитой, - в голосе слышны почти скулящие нотки. - А ты даже не придёшь утешить меня... Ты чего-то не договариваешь, шерин, – нотки становятся стальными. – Только растянутый ахилл тебя бы не остановил. – Хорошо, – хмыкает он. – Если тебе так интересно. Там, если помнишь, была железная ограда, высотой как раз мне... тебе по пояс. – О нет! – Испуг почти непритворный. – Здоровенный синяк на внутренней стороне бедра и не самые приятные переживания. В регицид играть не мешает, но... – Ах, бедняжка, – то ли смешок, то ли зевок. – Что же, буду утешаться амасеком и любовным романом.... – снова чудится плеск воды и шорох ткани. - Вот я уже и вылезла из ванной. Ох, шерин... Ты не видел мой новый купальный халат? Это просто восторг какой-то – будто я завернулась в тысячу пушистых щеночков и они меня гладят своими маленькими лапками и щекочут ушками... – Звучит тревожно, – замечают ей. – Как там у них с зубками? – Ты невыносимый буквалист, шерин, – кошачье фырканье и такое же кошачье хриплое мурлыканье: – Побудь со мной ещё немного. Расскажи мне сказку, шерин. У тебя такой замечательно монотонный убаюкивающий голос. Я заберусь под одеяло... знаешь, то – шёлковое - и буду слушать... слушать... пока не усну... и ты будешь мне сниться... Последнюю фразу всё время прерывают хрипловатые вздохи. – Приходи, – внезапно предлагает он, и голос кажется чуть осипшим. – Расскажу. – О, шерин! – голос полон печали и разочарования. - Я только что вылезла из ванной, мне нужно сушить волосы. Ты ведь знаешь мои волосы. Пока я их просушу, ты заснёшь. А бежать через весь корабль с полотенцем на голове, в наспех наброшенном халате, шлёпая босыми ногами... – вздох глубок, как провал Ока Ужаса. - Это было бы так прекрасно, но этого делать нельзя. Нет, шерин. Я никуда не пойду... Меня нет, я бесплотна, я голос в твоей голове... – Тогда почему мне кажется, что ты засунула язык мне в ухо? – Фу, шерин... Не так... Это делается не так. Слушай: я стою на пороге твоей каюты, я запыхалась от бега. Ты лежишь, закинув руки за голову и глядишь в потолок, безразличный и недоступный. – Я или потолок? – Вы оба. Я подхожу к тебе ближе.. Я бормочу что-то нежное, сбивчиво и невнятно. – Что именно? – Вот. Ты понял. Ты не понимаешь. Я подхожу ближе, встаю на колени рядом. Прижимаюсь к уху губами, задерживаю дыхание... Потом провожу кончиком языка по краешку ушной раковины...и выдыхаю... Тёплый выдох будто касается кожи. Пауза. – И прикусываешь губами мочку. – Ты чувствуешь? Да. Именно так. А потом я спускаюсь ниже... Что на тебе надето? – На твой вкус. – Гермокостюм... – Нет. Пощади. Я только что из него выбрался. – И меня не было рядом? Жестокий... Тогда – ничего. Совсем ничего. Я спускаюсь ниже. Я целую тебя за ухом, потом в ямочку между ключицами... – Медленно. – Не спеши. – Я околею от холода, пока мы дойдём до дела. Напоминаю: я лежу тут совершенно голый. – Я тебя не оставлю. Я рядом. У меня растрепались волосы... – Влажные? – Нет. Сухие. Ты ведь знаешь, какие у меня волосы. – Да. Я знаю. – Хочешь потрогать? – Допустим. – Я опускаю голову и провожу волосами по твоей груди. И ниже. Где там у тебя болит? – Внутренняя сторона правого бедра. Точнее ищи сама. И учти, поцелуями это не лечится. – Но ведь я всё равно поцелую... Я всегда надеюсь на чудо. Мои волосы укрывают тебя. Ты? – Запускаю в них руки, естественно. – Ай! Не тяни так сильно. Я сама хочу к тебе прижаться. Так... Я лежу на тебе. Я вытянулась во весь рост и грею тебя своим телом. Ты чувствуешь? – Да. Твоя подвзодшная кость упирается в мой синяк. – Так подвинь меня... О! У тебя такие сильные руки. Они обе живые... И тёплые. Какие тёплые... Так удобнее? – Да, вполне. – Теперь у нас есть есть всё время этого мира, шерин. И я осторожно провожу кончиками пальцев по твоему бедру... – Которой рукой? – Железной, шерин. И не спорь... Холодный металл на коже. Я чувствую, как ты вздрогнул. И глажу тебя другой рукой по... – сбой дыхания, резкий вдох, - Но что делаешь ты? – слабый всхлип в стальной гортани. – Что ты делаешь... – Хм... И что я, по твоему, делаю? – мурлычет мужской голос, интригующе и опасно падая вниз на два тона. – Мне нравится то, что ты делаешь... – Тогда скажи это словами. – Одна твоя рука лежит у меня под горлом, там, где кончается металл и начинается... ох... тело. А вторая... там... – Целиком? – Пальцы, шерин. Твои ловкие твёрдые пальцы. Да, я чувствую их внутри. – Уточните локацию, леди, – шепчет он, слегка придыхая. – Сукин сын! Ты сам должен быть там, куда ты засунул пальцы! Ты должен залезть туда целиком и не вылезать никогда! Ты!!! – А ты? – Я? Я сижу на тебе верхом. Я откинулась назад и выгнулась в пояснице. Ты видишь меня! – Я вижу тебя. Отличные титьки. – И я вижу тебя. Ты прикусил губу и у тебя расширены зрачки. – Я хочу тебя, – одновременно. Два голоса сталкиваются в канале связи. – Твои руки, – говорит она шёпотом. – Я чувствую твои руки на своих ягодицах. Сухие шершавые руки, мозоли от рукояти меча. Жёстко. И я чувствую... – Повернись. – Я слышу тебя, я чувствую. Продолжай. Ты чувствуешь? – Да, – голос, кажется, плавит металл. И она повторяет: «Да». – Скажи мне что-нибудь... – просит она глухо и яростно, - не молчи, не оставляй меня одну, говори хоть что-то, продолжай, не останавливайся, не молчи, скажи мне... Слова прерываются вздохами, вздохи кажутся всхлипами, нарастает темп, учащается пульс. Нет, это не помехи в канале, связь по прежнему идеальна. Это просто шум крови в ушах. - Не оставляй меня, не останавливайся... Звук захлопнутой книги прерывает поток. Всё тот же мужской голос с ледяной твёрдостью произносит: – Достаточно. Вигдис, вы удовлетворены? Леди Джай, благодарю за содействие. – Вигдис! – перебивает она. – Прости, дорогая, он меня заставил. Ему невозможно отказать. – И учтите, Вигдис, – продолжает он с профессиональным нажимом, - что если я ещё раз застукаю вас за прослушиванием моих разговоров, вас не спасёт даже то, что вы лучший мастер вокса в галактике, как изволит выражаться лорд-капитан. Сотрите запись и ложитесь спать, – после люфт-паузы, без нажима, но всё так же невозмутимо. – Второй офицерской палубе также желаю приятных сновидений. Джай Хейдари сидит на ковре в своей каюте, прислонившись спиной к кровати. На ней майка и лёгкие брюки. По щекам катятся слёзы, плечи трясутся, руки сжимают микрофон, который она успела подхватить прежде, чем залила водой из опрокинутой миски. Лужа впитывается в ковёр. Джай справляется с приступом хохота и говорит в микрофон: – Скотина! Грязный похотливый ажи! Ты дважды отклонился от текста и мне пришлось выкручиваться! – Прости, шерин, отвлекался. С меня причитается. – О, да! – рушится она в новый приступ всхлипов и хрюканья, – О, да! С тебя причитается. Как думаешь, – спрашивает она, слегка приглушив истерику, – Кузьма нас прибьёт? – Технически, есть за что. – Кузьма вас попросит на бис, отморозки, – раздаётся в наушниках. – Пять раз, пока не научитесь. Кривляки и бездари. Оба. Хейдари, кто так стонет, я тебя умоляю... Как ты жива ещё, если так плохо симулируешь. – Публика – дура, лорд-капитан, – отзывается мужской голос. – Вигдис достаточно увлеклась, чтобы я мог перекрыть все её лазейки. Офицерская палуба, думаю, тоже поверила. А вы что здесь делаете, лорд-капитан? – Пытаюсь устроить разнос двум пройдохам, пока Абеляр приводит в чувство Вигдис... Как там дела? Искусственное дыхание не требуется? Вигдис, дорогая, вы бесценны и незаменимы, но право, всему есть предел, уж от Инквизиции-то можно было держаться подальше. А вы проиграли, сенешаль. Я же говорил, что они придуриваются. Порнозвёзды местечковые... Джай! – Да, лорд-капитан? – Не засыпай, дождись сервитора с цветами и шампанским. От меня... Ван Каллокс! Учти, ещё какая-нибудь выходка, и я отправлю запись твоему начальству. С жалобой на растление моего экипажа. А сейчас ты вернёшь Идире литературу и проследуешь к партнёрше отмечать премьеру. Бегом. – Принято. – Не «принято», а «слушаюсь». – Слушаюсь, лорд-капитан. Хейнрикс Ван Каллокс выключает аппаратуру и застёгивает верхнюю пуговицу. Приказ лорда-капитана он выполнит всё же не буквально и стопку книжек в розовых обложках вернёт завтра. А сейчас он пойдёт к Джай Хейдари и они найдут чем заняться. Молча. Он крепко надеется, что она хоть немного помолчит. Хотя бы в этот раз.