Маскарад

Когда он возвращается, она еще не спит, хотя время близится к трем часам ночи, и Астарион знает, что она не спит из-за него. Нет, конечно, когда он входит, она демонстративно делает вид, что смертельно увлечена книгой, и даже не поднимает головы на звук открывающейся двери, давая ему понять, что его визит — ничто по сравнению с остросюжетными приключениями бравой капитанши Тенебрукс Морро, занимающими ее в данный момент, но истинная причина ее бодрствования кроется в том, что она, конечно, дожидается его возвращения — она всегда дожидается несмотря ни на что. — Ты закрыла окно, — говорит он с укором, остановившись в дверях. — А ты опоздал, — спокойно парирует она и перелистывает страницу, по-прежнему поглощенная очередной дуэлью бравой капитанши с очередным заклятым врагом. — И потом, знаешь, на самом деле мне не очень-то нравится наблюдать своего любовника в виде облачка тумана или летучей мыши, стремглав пикирующей из окна прямо на кровать... — Да-а? Вот как? Прошло уже несколько лет с тех пор, как Астарион освоил эти нехитрые вампирские фокусы, но они по-прежнему ему не надоедают и вряд ли в скором времени надоедят, поэтому слова Дайны оскорбляют его до глубины души: что значит не нравится? разве из него получается не самая привлекательная в мире мышь? — но тут она наконец поднимает глаза, окидывает его долгим взглядом и произносит со всей серьезностью: — Я предпочитаю исконный, так сказать, облик. Лукавая искра мелькает в ее глазах и гаснет. Астарион усмехается. Ага, значит, не так уж сердится, как хочет показать! Не то чтобы он в этом так уж сомневается, просто с Дайной никогда не знаешь наверняка — когда они перебрались в этот город, она в очередной раз сменила имя, а вместе с именем — парфюм, привычки и прическу, и он подозревает, что эта ее новая ипостась, пока ему незнакомая, может оказаться несколько более обидчивой, чем предыдущие три. Он проходит вглубь спальни и распахивает неплотно прикрытую створку. За чередой черепичных крыш, в полумиле от дома, сонно вздыхает ночное море. Макушки прибрежных кипарисов качаются на ветру. Над черной гладью воды мелькают белые мотыльки парусов: это груженные пряностями и тканями торговые галеоны стремятся в порт, работа в котором не затихает в любое время дня и ночи. Как все-таки жаль, что он не может любоваться местными видами при свете дня! Впрочем, сейчас к его услугам другие виды — и намного более привлекательные… — Может, поведаешь мне, где пропадал? — деловито осведомляется Дайна, когда Астарион наконец отворачивается от окна и устремляет взгляд на нее. На ней пеньюар из невесомого шифона, такой открытый, будто позаимствован из гардероба какой-нибудь куртизанки, и ткань струится по лиловой коже легкой прозрачной волной, почти ничего не скрывая, особенно от такого внимательного наблюдателя, как он. — Барашек мой, ты и так знаешь, где я был, — отвечает Астарион со скорбным вздохом. — Я жду подробностей. Прямо-таки жажду. Всколыхнув тяжелую штору, южный ветер несмело касается ее бедра и щекочет присыпанный веснушками хвост, изгибающийся, как самая элегантная в мире запятая. С шумом захлопнув книгу, Дайна откидывается на высокую спинку плетеного ротангового стула и вытягивает ноги, голыми пятками утыкаясь в стоящую перед ней банкетку, отороченную рюшами по краям. Вообще-то такие рюши, в сентиментальный простецкий цветочек, не в ее стиле, но хозяйка этой маленькой виллы, сдающая ей верхний этаж внаем, придерживается иных представлений о прекрасном… И кто знает — может быть, новая Дайна склонна с ней согласиться? Вдруг ее пристрастия изменились так же неожиданно, как вообще всё в ней? — Ну так? — напоминает она нетерпеливо. — Прости, дорогая. Залюбовался. Ты сегодня совершенно обворожительна… Как, впрочем, и всегда. — Льстец, — фыркает она. Легкий аромат духов, почти выветрившихся к вечеру, щекочет ему ноздри. К этому запаху, тоже новому, он тоже пока не привык — незнакомая горечь лимонных корочек смешивается в нем с терпкостью лакрицы и сладостью засахаренного миндаля. — Как ты догадываешься, — наконец изрекает Астарион, собравшись с силами, — мне пришлось провести мучительный вечер вдали от тебя, составляя компанию господину Рангриму. — Вечер и половину ночи. — Радость моя, у меня не было выхода. Как бы еще я объяснил ему, почему ни при каких условиях не могу составить ему компанию за завтраком? Пришлось сказать, что у меня есть ужасная привычка кутить всю ночь напролет. — Ах, так он уже хочет не только ужинать с тобой, но и завтракать. Быстро же ты втерся этой бестолочи в доверие. — Ну зачем же так, — с укором цокает он языком и тут же поправляет: — Не втерся бестолочи в доверие, а завоевал расположение благородного господина с безукоризненными, между прочим, манерами. — Мы с тобой собираемся прикарманить изрядную долю его состояния, так что лучше бы господину с безукоризненными манерами оказаться бестолочью, — фыркает Дайна. — Иначе всё закончится как в прошлый раз. Астарион вспоминает прошлый раз и мысленно содрогается: в ближайшую сотню лет он надеется в подобные переплеты больше не попадать. Закончив мучить его надуманной ревностью, Дайна, похоже, теряет к беседе интерес. Встав с кресла, она откладывает книгу на столик и принимается втирать в кожу крем из круглой баночки, стоящей на трельяже. Когтистые пальцы скользят по шее, потом втирают остатки в ключицы и зачерпывают новую порцию. Крем пахнет сладко и тягуче, как мармелад. Увлажненная кожа мягким золотом блестит в свете лампы. Подкравшись к Дайне со спины, Астарион притягивает ее к себе и утыкается губами в круглое плечо. Ни в одном из зеркал трельяжа он, конечно, не отражается — видно только, как сминается под его пальцами тонкий шифон пеньюара. — И что же, ты находишь господина с безукоризненными манерами приятным? — интересуется Дайна, втирая очередную порцию крема в локоть. Астарион тем временем с нежностью целует ее шею, отведя в сторону черные кольца коротко остриженных кудрей. — Достаточно приятным, чтобы… — Помилуй, барашек. Дварфы не в моем вкусе. — Раньше ты и от тифлингов нос воротил. — В чем по сей день самым искренним образом раскаиваюсь. В знак своего глубочайшего раскаяния он целует ее еще раз, наслаждаясь тем, как дрожит под губами маленькая венка. Неужели когда-то он и вправду не слишком жаловал тифлингов? Что ж, с тех пор его предпочтения несколько изменились. Хвост? Рога? Да если бы природа наградила эту женщину копытами, он бы и копыта с готовностью осыпал поцелуями. — Дорогая, а как ты смотришь на то, чтобы мы с тобой… Он обрывает фразу многоточием из трех нежных поцелуев, на последнем чуть прихватывая кожу клыками. Можно не продолжать: идея понятна без слов. Дорогая, как ты смотришь на то, чтобы мы немедленно, сию же секунду, предались самой что ни на есть разнузданной страсти прямо на этом прелестном трельяже, пока я любуюсь тобой во всех его зеркалах? — Знаешь, я бы с удовольствием, — отвечает Дайна, и Астарион напрягается. За этими словами явно последует какое-то «но». — Но поскольку ты предпочел провести время с господином Рангримом… Он мысленно стонет: ну вот опять! — То я ложусь спать. Вот ведь чертовка! К чему это притворство? Не может ведь она и впрямь ревновать его пусть к привлекательному, но дварфу? Да, конечно, господин Рангрим образован, обаятелен и даже по-своему хорош собой, насколько вообще в глазах Астариона мог быть хорош мужчина, едва достававший ему до талии, но если бы они с Дайной ревновали друг друга к каждому, в чей карман намеревались залезть, то сгорели бы от ревности еще несколько лет назад, когда начали свою первую аферу в маленьком зажиточном городке по соседству с Аткатлой. С другой стороны, то была другая Дайна: с другим именем, другими духами, другой прической… И кто знает — вдруг новая Дайна придерживается иной точки зрения на этот вопрос? — И даже не пытайся меня переубедить, — добавляет она немилосердно. — Мне нужно выспаться перед завтрашним маскарадом. Ах да, маскарад — и как он мог забыть? Главное мероприятие сезона! Предлог довольно удобный, однако Астарион не из тех, кто сдается сразу. Они вместе давно, и за это время он прекрасно изучил все самые уязвимые ее местечки. Прижавшись к возлюбленной со спины, он поглаживает ее живот сквозь тонкий туман шифона. Губы снова целуют шею, медленно поднимаясь к острому клинышку уха, торчащему из копны непослушных кудрей. Он знает, какие ласки Дайна любит, и знает, что она не устоит. Вся эта надуманная обида — лишь притворство, которое при должном старании растает, как лед в солнечный день. — Астарион... — «Астарион, возьми меня немедленно прямо на этом трельяже?» С таким же успехом она могла бы сопротивляться суккубу. Разве это в силах простой смертной? О нет — конечно же нет. Ее сбившееся дыхание, ее участившийся пульс, россыпь мурашек на загривке — всё выдает бедняжку с головой. К тому же ночи в этом городишке романтичны на диво. Далекий плеск волн, тихий шелест олив, терпкий привкус морской соли, оставленный ветром на губах… В такие места приезжают скучающие поэты, чтобы писать о любви и предаваться страстям. Но каким-то невообразимым образом вместо того, чтобы предаваться страстям, Дайна всё же собирает волю в кулак, ускользает из его объятий и, повернувшись так, чтобы смотреть ему в глаза, ласковым тоном выносит совершенно безжалостный вердикт: — Побереги лучше силы. Тебе еще господина Рангрима охмурять. — Ты меня обижаешь, милая. Я совершенно уверен, что справлюсь с вами обоими безо всякого труда. — Да? Без труда, говоришь? Тогда найди меня завтра во время маскарада, — говорит она, пройдясь по его лодыжке кисточкой хвоста. — Трельяж не обещаю. Остальное — может быть. И после этих слов — жестокая, немилосердная, невыносимая женщина! — выставляет его за порог, наотрез отказавшись сообщить, какой у нее будет костюм.

* * *

Почему-то Астарион не сомневается, что отыщет ее сразу же… И совершенно зря! Нет, конечно, ему доводилось слышать, что осенний маскарад — местная традиция, главный праздник в году, но кто бы мог подумать, что в этом маленьком сонном городишке, промышляющем продажей мандаринов, на самом деле так много любителей костюмированных вечеров? На вилле господина Рангрима, принимающего бал у себя, собираются сотни гостей, и все разодеты в пух и прах, будто в ожидании этого дня с любовью и тщанием шили костюмы целый год напролет. Астарион растерянно оглядывается по сторонам. Кого тут только нет! Драконы и драконицы, дьяволы и дьяволицы, воинственные хобгоблины и отвратительные ведьмы, лохматые багбиры и синекожие тритоны, вооруженные секирами минотавры и феи с крылышками из органзы, козлоногие сатиры и несколько нетрезвые кобольды, добрые короли и злые королевы, доблестные паладины и могущественные некромантки, исторические персонажи и герои сказок, дриады, нимфы, инкубы, джинны, ифриты всех мастей… Демонстрируя свои наряды, они прогуливаются по саду, распивая любимейший местный напиток — освежающий сладкий пунш. Он-то думал, что без труда опознает Дайну по хвосту и бараньим рогам, однако среди гостей господина Рангрима хвостатым и рогатым сегодня оказывается каждый третий. К тому же после заката сад быстро погружается во мрак, и даже свет фонариков, гроздьями свисающих с ветвей, не может развеять густой сумрак южной ночи. Астарион, конечно, видит в темноте… Но все-таки не настолько хорошо, чтобы отыскать в тени деревьев свою возлюбленную, которая сегодня очень хочет от него ускользнуть. — Какой прекрасный костюм, — широко улыбается господин Рангрим, когда они встречаются у возвышающегося в центре сада серебряного фонтана с пуншем. — Кто бы мог подумать, что из вас получится такой впечатляющий вампир! Всё семейство господина Рангрима, включая малолетних детишек, изображает команду пиратского судна, и даже супруга его нацепила украшенную бубенцами густую каштановую бороду, благодаря чему сделалась почти неотличимой от мужа. Господин Рангрим заботливо протягивает ей наполненный пуншем кубок. Супруга благодарно улыбается. Для нее вряд ли секрет, что ее мужу нравятся мужчины, но это ничуть не мешает их счастливому и весьма многодетному браку, крепкому, как скала. — Вы совсем недавно в нашем городе, а подготовились не хуже местных, — с уважением продолжает господин Рангрим, разглядывая Астариона. — Признаться, я впечатлен. Какой сюртук! А как натурально смотрятся ваши клыки! — Да, я настолько вошел в образ, что даже чувствую потребность хлебнуть чьей-нибудь крови, — кивает Астарион и, поскольку крови никто не предлагает, вынужденно соглашается на пунш. Пунш оказывается так себе: сладкая, как сироп, смесь гранатового вина, рома и сока, щедро сдобренная пряностями и медом. Даже такие аристократы, как Рангримы, в этом городишке совершенно ничего не смыслят в напитках. Впрочем, чего еще ожидать от потомков пиратов, некогда наводивших ужас на Побережье Мечей? Никакой культуры виноделия здесь не знают — местные жители вообще хорошо разбираются лишь в сортах мандаринов, а больше, кажется, ни в чем. Собственно, именно поэтому Астарион надеется, что сможет убедить господина Рангрима вложить в его виноградники немалые деньги — умолчав при этом, конечно, что никаких виноградников не было и нет. Эту аферу они с Дайной проворачивают не в первый раз: как опытные актеры со своим лучшим спектаклем, они гастролируют с ней по всему побережью. Астарион изображает перед местным богачами опытного винодела, Дайна заводит в высшем свете полезные знакомства и ненароком отвешивает комплименты его вину. Через месяц попробовать знаменитый напиток мечтает добрая половина города. Через два месяца город изнывает от жажды весь. Дело за малым: немного обворожительных улыбок, с полдюжины многообещающих взглядов, щепотка бесстыдного флирта — и очередной богач или богачка с готовностью подписывают с очаровательным виноделом контракт на баснословную сумму, надеясь на долгое и плодотворное сотрудничество во всех, так сказать, плоскостях. После этого Астарион с Дайной бесследно исчезают, оставив горожан тосковать по изысканному вину, а обманутого богача — по утраченному золоту… И несбывшимся мечтам. — Понимаете, в наших краях считается, что пунш — это напрасная трата и вина, и рома, — снисходительно поясняет он господину Рангриму, с удовольствием внимающему его речам. — Нет, понимаю, традиция есть традиция, но если вы когда-нибудь позволите угостить вас бутылочкой амнского хереса года этак тысяча четыреста девяносто второго, вы поймете… Дальше Астарион пускается в длинный и хорошо отрепетированный рассказ о том, как в Аткатле собирают подсушенный, уже чуть засахарившийся на ветках виноград и как потом выдерживают перебродивший сок в огромных глиняных амфорах, выставленных на солнце, но вдруг замирает, услышав в толпе отголоски знакомого смеха, и умолкает на полуслове. Она или не она? Может, показалось? Кажется, есть только один способ узнать… — Гм, простите, я покину вас на минутку, — сообщает он и ныряет в толпу, умело лавируя между гостями, которые наслаждаются праздными разговорами, пуншем и персиками, сорванными прямо с ветвей. Конечно, он мог бы превосходно провести вечер и без Дайны, но найти ее — дело чести. Она думает, что сможет водить его за нос? Думает, что он ее не отыщет? Нет уж! В какой бы костюм она ни нарядилась, какую бы роль сегодня ни играла, он выведет маленькую негодяйку на чистую воду… и заставит сдержать те обещания, которые она так опрометчиво ему дала. Пестро одетые гости галдят среди деревьев, как птицы. Знакомый смех снова раздается где-то в тени мандаринов и тут же смолкает, утонув в звуках грянувшего на весь сад вальса. Астарион вертит головой. Ох, только танцев еще не хватало! Нежные голоса флейт и кларнетов плывут над магнолиями и зарослями инжира. Кружатся в полумраке пары: кобольды с дженази, королевы с гоблинами, багбиры с каргами. Астариону кажется, что он даже видит мелькнувший в толпе рогатый шлем Саревока… Могла ли Дайна нарядиться Саревоком? Да хоть самим Мефистофелем — с нее бы сталось! Кто вообще придумал карнавалы, куда все приходят одетые кто во что горазд? Что это за варварство, что за сельские обычаи? Любому человеку, не лишенному вкуса, очевидно, что на настоящем маскараде полагается носить элегантную шелковую полумаску, лишь слегка прикрывающую лицо… Иначе даже самый роскошный бал немедленно превращается в фарс. Его вовлекает в танец длинноногий полуэльф-сатир, случайно оказавшийся рядом. Астарион вырывается — и тут же оказывается в тисках какой-то могучей, но элегантной орчихи с туго зашнурованным корсажем. Музыканты стараются изо всех сил, и темп нарастает от вальса к вальсу. Мелькают ноги, вздымаются юбки. Расшитые золотом и драгоценными каменьями наряды сверкают так ярко, что больно глазам. Господи, да сколько же здесь народу? Больше, чем на центральной площади калимшанского базара в ярмарочный день! И как найти в такой толчее одну маленькую тифлингшу, которая к тому же бывшая актриса и прекрасно вживается в любую роль? Вдруг чья-то рука ложится в его ладонь, пляшущая толпа толкает его навстречу новой партнерше, и он обнаруживает в своих объятиях какую-то девицу в нахлобученной поверх рогов широкополой шляпе, рубахе, подвязанной расшитым кушаком, и парусиновых бриджах, заправленных в тяжелые матросские ботинки. Это что, еще одна пиратка? Контрабандистка? Разбойница? Может быть, бравая капитанша Тенебрукс Морро? — Люблю видеть отчаяние на твоем лице, — говорит капитанша, прижимаясь к нему. — Скучал? Он толкает ее под дерево, крона которого клонится к земле под тяжестью созревших персиков, и целует, прижимая к стволу. Руки стискивают необъятную пиратскую рубашку, сминая грубый лён. Руки Дайны оказываются не менее проворными и ныряют ему под сюртук. — Нас увидят, — на всякий случай напоминает она. — Ерунда, — возражает Астарион, решительно целуя ее в шею. — Никому до нас дела нет. И правда, что за глупости — кто разглядит две крошечные фигурки в густой тени деревьев? А если и разглядит — подумаешь! Мало ли на этом маскараде вампиров, охочих до чужих шей? Мало ли матросов в широкополых шляпах — или кого она решила изобразить? — Что у тебя за костюм вообще такой? — интересуется он после очередного поцелуя. — Признаться, я ожидал чего-нибудь пооригинальнее. — Между прочим, я Балдуран! Уж ты-то мог бы узнать. — Когда я в последний раз видел Балдурана, у него были щупальца до колен. — Тебе бы больше понравилось, если бы я была со щупальцами? — невинно спрашивает она, обнимая его лодыжку хвостом, и Астарион со всем пылом, на которой способен, заверяет ее, что нет. Его, грозного повелителя вампиров, совершенно устраивает Балдуран таким, каким тот предстает перед ним сейчас, и он с удовольствием целует этого Балдурана до тех пор, пока не подходит к концу бравурная мазурка и пока гости не решают сделать перерыв, чтобы выпить еще по одной порции своего отвратительного пунша, сладкого и липкого, словно ягодный сироп.

* * *

Спасибо господину Рангриму, на днях сказавшему, что Астарион желанный гость в его доме! Пользуясь тем, что может переступать порог без приглашения, Астарион затаскивает Дайну в первую попавшуюся комнату, которая по счастливой случайности оказывается не то библиотекой, не то хозяйским кабинетом. В центре возвышается громадный — явно большеватый для дварфа — дубовый стол, на котором солидными ровными стопками лежат учетные книги. В углу стола скучает чей-то гипсовый бюст, рядом примостилась золоченая чернильница. Всё очень аккуратно, всё очень чинно, всё очень скучно: нигде не соринки, ни пятнышка, ни пылинки… Потом он усаживает Дайну на стол, подхватив под бедра, — и учетные книги летят на пол. Неловкое движение хвоста — и чернильные брызги дождем расплёскиваются вокруг. Лишь чудом остается на месте бюст; едва не падает, покачнувшись, беспечно не погашенная кем-то лампа. Впрочем, Астарион всё это замечает только краем глаза — он слишком увлечен мудреными узлами на туго затянутом Балдурановом кушаке. Дайна сбрасывает матросские ботинки, садится поудобнее, упершись ладонями в стол. Расправившись с кушаком, Астарион стягивает с нее штаны и отшвыривает их в сторону, не глядя. За штанами летят изысканные кружевные панталоны, каких легендарный основатель Врат Балдура уж точно в жизни не носил. Дайна остается в одной рубахе — не удержавшаяся на рогах шляпа, похоже, потерялась по пути. — Не думала, что ты такой страстный почитатель Балдурана, — с довольным видом усмехается она, когда Астарион недолго думая ныряет рукой между ее ног. — Побудешь сегодня моим Ансуром? — Помолчи, пожалуйста, — обреченно выдыхает он ей в губы, прекрасно зная, что никакие силы земные и небесные не заставят ее замолчать. — Ну почему тебе надо паясничать даже сейчас? — Потому что тебе нравится, когда я паясничаю? — предполагает она, подаваясь ему навстречу. Нравится ли ему, что она шутит шуточки в тот самый момент, когда обхватывает его бедра ногами? Нравится ли смех, срывающийся с ее губ в перерывах между пылкими поцелуями? Ну еще бы! Но гораздо больше Астариону нравится, что следующий поцелуй все-таки заставляет ее — о чудо! — умолкнуть и что на долгих несколько минут в кабинете воцаряется тишина, нарушаемая лишь далекими звуками вальса и редкими стонами, срывающимися с подкрашенных — тоже совсем не-побалдурановски — губ. Губы приторно-сладкие от пунша и чуть солоноватые — от близости моря. Перестав рисовать узоры на влажных складках между ее ног, он наконец погружает палец в теплое нутро. Дайна охает и требовательно ведет бедрами: быстрее! Вообще-то и вправду стоило бы поторопиться — кто знает, не решит ли заглянуть в кабинет прислуга? Не увидит ли их какой-нибудь не в меру любопытный гость через окно — или не гость, а сам хозяин бала, по совместительству градоправитель и главный местный богатей? С другой стороны… Увидят? Застанут врасплох? Да и к черту! Конечно, разразится скандал, конечно, на афере можно будет поставить крест, но мало ли на свете других городов и других дураков, которые с радостью позволят обвести себя вокруг пальца? Да, им следовало быть побыстрее, им следовало быть потише, но Астарион не собирается спешить — а Дайна, конечно, не собирается молчать. — Ах, пожалуйста, возьми меня, Ансур! — с наигранной страстью стонет она, откидываясь назад настолько, насколько позволяет откинуться хвост. — Я больше не в силах ждать! Впрочем, страсть наигранная лишь отчасти, и под ней скрывается страсть настоящая, нешуточная, в чем Астарион имеет удовольствие убедиться, добавив к первому пальцу второй. — Если я услышу свое настоящее имя, — мурлыкает он, склоняясь к ней, — то подумаю о твоей просьбе. А пока… А пока он собирается воспользоваться тем, что за последние три года прекрасно изучил ее тело и знает, как подвести Дайну к краю и как на краю удержать. Он бы сравнил это с искусством игры на лире, но лира устроена несколько сложнее, а Дайна устроена просто — палец нежно придавливает горошинку клитора, и театрально-громкие стоны быстро становятся искреннее и тише. — Вот так-то лучше, дорогая. Вторая рука ныряет под рубаху и сжимает твердый, как недозрелая слива, сосок. — Кажется, ты сказала, что любишь видеть отчаяние на моем лице? — шепчет он, в очередной раз прерывая поцелуй. — Так вот, я на твоем — тоже люблю. Даже очень. Его пальцы замедляют темп и неторопливо прохаживаются вверх-вниз, чувствуя, как пульсирует под каждым прикосновением чувствительная влажная плоть. Дайна вцепляется ему в шею, оставляя на коже следы когтей, и выдыхает требовательно и жадно то единственное слово, то единственное имя, которое он хотел услышать: — Астарион! Это не просьба, не мольба и не молитва, а будто бы даже угроза, но неважно — Астарион доволен все равно. Вновь подхватив Дайну под бедра, он стягивает ее со стола, разворачивает спиной к себе и прижимается сзади. Черные колечки кудрей, влажные от южного зноя, липнут к веснушчатой шее. Он осторожно отводит их рукой и приникает губами к выпирающим косточкам по-тифлинговски широкого и острого хребта. После ночной охоты он не голоден — но вампир никогда не бывает по-настоящему сыт, и от вида нежной кожи над грубой рубахой кругом идет голова. — Можно? Вцепившись в рукав, он тянет рубаху вниз и оголяет плечо, уже зная, что Дайна разрешит, вернее, не разрешит, а распорядится, и она действительно распоряжается со сдавленным стоном: — Ох! Кусай давай! С радостью подчиняясь, Астарион вонзает зубы и пьет. О, этот напиток намного лучше местного пунша и драгоценнее самых изысканных вин! Как опытный винодел, различающий в вине ноты спелых вишен и диковинных специй, он наслаждается густым солено-пряным вкусом, смакуя каждый глоток. Дайна вздрагивает и выгибается всем телом, на несколько мгновений полностью доверяя ему контроль. Она знает, что Астарион остановится вовремя, хотя и не представляет, наверное, как это трудно — труднее, чем горькому пьянице не опустошить бутыль до дна. Место укуса горит под его языком. Заставив себя отстраниться, Астарион медленно слизывает последние капли и прижимается к ранке губами в попытке загладить вину. Это сладкая боль, приятная для жертвы, но все-таки это боль, и рана есть рана — две черных глубоких отметины на беззащитном женском плече. — Спасибо за угощение, радость моя, — шепчет он в острое ухо, бедрами вжимаясь в наполовину скрытый под балдурановской рубашкой зад. — Какая ты у меня хорошая. Боги, ты ведь знаешь, что я тебя люблю, да? В первые несколько секунд от вкуса ее крови у Астариона всегда немного кружится голова. Пытаясь прийти в себя, он произносит целую тираду, состоящую из подобных бессмысленных нежностей, пока Дайна, уставшая ждать, не прерывает его очередным распоряжением: — Может, если ты меня так любишь, то наконец выебешь на этом столе? — Ну, раз уж ты так просишь — с удовольствием. Просить дважды Астариона не нужно — ему хватает выдержки, чтобы неторопливо расстегнуть штаны, но больше не хватает ни на что — в последний раз чуть прихватив клыками шею, он толкает Дайну вперед, так, чтобы косточками бедер она упиралась в край стола, и надавливает ей на спину, заставляя лечь лицом вниз. Ахнув, Дайна утыкается щекой в случайно подвернувшийся гроссбух. Астарион приподнимает ее необъятную рубаху, проходится ладонью по хвосту и рывком наматывает его на руку. Дайна ахает снова, тихонько ругаясь сквозь зубы. Как толстая лиана, хвост обхватывает всё предплечье, сворачиваясь тугими кольцами от запястья до локтя. Астарион поводит рукой, натягивая его и задирая как можно выше. Теперь хвост — ну наконец-то! — не прикрывает больше ничего. — Превосходное зрелище, — бормочет Астарион, проводя головкой члена по темным блестящим складкам, бесстыдно выставленным напоказ, и тут же, не успев налюбоваться, толкается глубже, с силой вжимая лиловые бедра в стол. Он знает, что Дайна любит побыстрее и погрубее, и он совершенно не против быть сегодня быстрым и грубым. Ему нравится видеть, как задирается от резких толчков ее рубашка, как прогибается спина под нажимом его ладони, как дрожит натянутый хвост и заливаются краской кончики ушей, нравится чувствовать нарастающее удовольствие, свое и ее, чувствовать этот липкий влажный жар между ее ног, нравится слышать, как она стонет при каждом движении и как срывается с губ хриплое «еще» — короткий всхлип, почти неразличимый в музыке сбившегося дыхания. — Еще? Еще? — спрашивает он, вбиваясь быстрее и глубже. — Это я, ох, могу тебе устроить. Хорошо, что у господина Рангрима очень прочный, крепко сбитый, на славу сделанный стол. Хорошо, что каким-то чудом не сбегается на стоны прислуга. Сегодня все слишком заняты маскарадом — сегодня никому до них дела нет. За окном в темном саду по-прежнему кружатся пары под музыку, то исчезая в тенях, то снова ныряя под свет фонарей. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит, никто ничего не замечает, хотя стоны становятся всё громче, громче, громче… — Ах! Астарион! Быстрее! Ухватив Дайну за кудри, он притягивает ее к себе, заставляя выпрямиться, и снова прихватывает ухо губами. Она уже близко, и он тоже — никто из них не сможет долго выдерживать такой бешеный темп. — Кончай, моя хорошая, — шепчет он, зная, что это верный способ быстро довести ее до пика. — Кончай. Хочу, чтобы ты кончила сейчас, слышишь? Он повторяет это снова и снова, пока Дайна не выгибается всем телом под его напором, и сам наконец вздрагивает в короткой сильной судороге, с последним толчком замирая внутри. На секунду всё меркнет перед глазами. В саду заканчивают играть вальс. Звучат последние бравурные аккорды, и наступает оглушительная тишина. По-прежнему не замеченные никем, кроме рыжей южной луны, подглядывающей за ними через окна, они пытаются отдышаться, прижавшись друг к другу. Хвост расслабленно соскальзывает с его предплечья. Задранная рубаха тяжелым колоколом опадает вниз, вновь прикрывая бедра. Где-то в коридоре раздаются и тут же смолкают шаги. Сколько они тут пробыли — четверть часа, наверное, не больше? Пора бы вернуться на бал, пора бы поторопиться, но истома по-прежнему разливается по телу горячей тяжелой волной, делая ватными ноги. — Уф-ф, — произносит Дайна после долгого молчания, пока Астарион бережно целует ее взмыленную шею и слизывает подсохшие капли крови с плеча. — Это было хорошо. — Это было очень хорошо, — соглашается Астарион, прижимаясь губами к острым позвонкам. — Ты знаешь, мне, пожалуй, даже начинают нравиться такие маскарады. Потом он приводит себя в пристойный вид, поправляет вампирский сюртук, удостоившийся сегодня стольких похвал, и отправляется на поиски Балдурановых одежд, разбросанных по кабинету. Кушак обнаруживается под столом. Штаны свисают с астролябии. Панталоны Дайна где-то находит сама. Когда Астарион оборачивается к ней, она уже натягивает их, с невозмутимым видом расправляя примявшиеся кружева. — Ну и бардак мы тут устроили, — говорит она, оглядывая россыпь бумаг на полу и опрокинутую чернильницу. — У господина Рангрима слишком скучный кабинет, — отвечает Астарион, протягивая ей штаны, еще более мятые, чем панталоны, и тут же усмехается: — Ему не помешает немного творческого беспорядка. — Это бессердечно с нашей стороны, тебе не кажется? Устроили бог знает что в кабинете почтенного господина… добропорядочного семьянина… гостеприимного хозяина… и просто очень хорошего человека. Еще и денежки его собираемся прикарманить. Ужас! — Кошмар, — соглашается Астарион, наблюдая, как Дайна застегивает пуговицы на штанах, и оба, переглянувшись, вдруг прыскают со смеха. Их обоих совершенно — ни капельки! — не мучает совесть. После небольшой паузы за окнами снова начинают мельтешить пары — драконицы и драконы, дьяволицы и дьяволы, воинственные хобгоблинши и отвратительные колдуны. Почтенный господин и добропорядочный семьянин лихо кружит в вальсе со своей не менее почтенной и порядочной супругой. Астарион поднимает с пола рассыпавшиеся свитки. Дайна задувает огонек, догорающий в масляной лампе, и подходит к нему. Вот теперь точно пора возвращаться, пока никто не заметил их отсутствия, и возвращаться порознь, то есть снова расставаться до следующей ночи. — Удачи, — говорит Дайна и чуть приподнимается, быстро целуя его в губы. — И кстати, я тоже тебя люблю.