Принцип трёх «К», или Тень башни

      

После нескольких лет глубинной психотерапии Делия постепенно обрела доступ к своим чувствам и к своей телесности, и это произошло во многом благодаря сильному чувству любви, которое она испытывала ко мне в переносе… любви, которую я тоже чувствовал к ней.

      

Д. Калшед «Травма и душа»

      

      

Иногда пациент достигает нового понимания своей жизни и своих проблем — как мы говорим, достигает инсайта, — и результаты оказываются глубокими, изменяющими всю жизнь. Иногда самое подробное изучение жизненной истории пациента и его симптомов оказывается таким же бесполезным, как прошлогодняя биржевая сводка.

      

Дж. Бьюдженталь, «Наука быть живым»

      

      — Вы не могли бы звать меня Птицей? — просит он нерешительно, и психотерапевт без пола и возраста кивает. Видит, что эта нерешительность — напускная. Что под ней клокочет ярость. Клиент ходит по тонкой грани, и, возможно, ещё секунда, и ему понадобится консультация психиатра.       У Птицы глаза непонятного цвета. Они кажутся то карими, то серыми, кажется, что в глазницы ему вставили неотшлифованные кусочки янтаря. Он здесь инкогнито, и плевать, что каждая собака в этой стране видела его лицо в новостях.       — Вы могли бы перейти со мной на ты, если вам так будет комфортнее, — говорит психотерапевт и мягко не-улыбается. Птица ставит «птичку» в воображаемом пустом квадратике. Не нужно ему улыбаться, не до улыбок тут.       — Мне никак не будет комфортнее, — клокочет Птица.       Хочется распахнуть крылья и разорвать когтями весь мир. У Птицы нет крыльев. На днях он читал комиксы про древнее божество, которое снизошло на Землю и навтыкало всем перьев по первое число — и стали пострадавшие птицами, зверьми, еще черт знает чем. Может, это черт и был, а никакое не божество. Птица сказал, разглядывая страницу: «Нам точно такое нужно». Из зеркала на него посмотрели неодобрительно и продолжили работать. Соцсеточка сама себя не проапгрейдит.       Психотерапевт нравится Птице. Птице нравится думать, как у него взорвется голова. Или у неё. Если бы сейчас был какой-нибудь 2012-й, Птица мог бы сказать с точностью. Но теперь всё так закрутилось. У психотерапевта волосы цвета крови. Она говорит низковатым, будто прокуренным голосом: «Вы можете звать меня Ю». Очень дорого, очень конфиденциально. Психотерапевты, которые сами от кого-то прячутся, или что? Птица уверен, что ему знакомо это лицо.       Он уверен, что все лица мира ему знакомы. Как будто у каждого, кого он встречал, есть где-то двойник, которого встречал не он. Он развалился в кресле, захватив его целиком, старательно занимая собою все доступное пространство. Он попытается быть искренним. Может быть, в награду ему у Ю действительно взорвется голова.       Ю делает пометки в блокноте. Птица странный. Ю смотрит новости, это часть работы, запоминает и просчитывает. Почти никогда не ошибается с тем, кто рано или поздно станет клиентом. С этим — вышла осечка.       Вот он сидит, весь такой великолепный. А кажется, будто крошечный облезлый воробей — может быть, все же стервятник, уродливый птенчик стервятника — примостился на жердочке и вот-вот грохнется, потеряв сознание. В нем так много напряжения. Ю всегда казалось, что вот этот, огненно-рыжий, с лучезарной улыбкой, очень громко сядет. Нанюхается кокса, что-нибудь взорвет и долго будет увиливать, а потом.       Ю смотрит официальный видеоблог главного полицейского управления и надеется, что эта их рок-звезда с кудрями под дурацким кепариком никогда сюда не придет. Можно было бы обезопасить себя уверенным: не того полета птица. Не птица, конечно. Но дело же не в зарплатах. Дело в статусе. И он мог бы прийти. Ю хочется другого. Ю бьет себя по рукам и говорит себе, что сталкинг давно вышел из моды.       Птица, замолчав, смотрит на Ю хмуро и спрашивает:       — Вам скучно?       — Если честно, да, — отвечает Ю печально. — Вы притворяетесь.       Птица упрям. Птица целенаправленно и уныло приходит снова и снова. Вырезал из своего бешеного графика фигурную дырку и вставил в нее еженедельные сессии. Ю это льстит. Редко кто из клиентов всерьез относится к требованию соблюдать регулярность. Это и хорошо, конечно: цена напрямую зависит от их согласия — чем реже, тем дороже. Не будет дохода — не будет центра, местом в котором Ю дорожит сильнее, чем хочет показать.       Не будет дохода — полицейская рок-звезда не сможет прийти к ним со своими проблемками, которые заметно и через экран, по льготной цене для госслужащих. Ю тешит себя надеждой, что такие, как он — не приходят. Ей хочется прийти самой. В черном платье до пола и с по-дурацки вычурной укладкой, на которую ушло пол его зарплаты. Жаль, что он не носит смокинга.       Птица молчит, и Ю повторяет:       — Вы хотите что-то сказать, но говорите другое. Как будто вас что-то сдерживает. Не сдерживайте себя.       — Ты думаешь, что раскусила меня, да? — рычит Птица, и ладони его сжимаются. Огненная голова психотерапевта пылает в его воображении как свечка.       — Я думаю, что ты хочешь поделиться и боишься, — Ю мягко возвращает ему переход на ты. Чиркает в блокноте длинную поперечную линию. Новый этап в их отношениях. Психотерапия — это всегда отношения. Иногда Ю кажется, что одни из них обязательно закончатся фатально. Или её убьют, или клиент выйдет в окно. У Птицы все шансы. Он ходит по грани. По карнизу, как ловкая птичка-синичка. Нет повода отправлять его к психиатру. Нет повода не думать, что его труп будет освидетельствовать именно психиатр.       Они подписали классический контракт. На целый год. В этот год Птица обязался не делать ничего радикального: не выходить в окно, не взрывать полгорода. Ю со смешком сказала тогда: «Может быть, стоит добавить пункт “не менять цвет волос”», — но Птица смерил её ледяным взглядом, и она добавила на всякий случай и эту строчку.       Птица встает с кресла и уходит. У него безупречное чувство времени. Впервые за этот бесконечный год Ю записывается к супервизору. Возможно, стоит передать клиента более опытным коллегам. Возможно, Ю просто боится. У Птицы глаза такие, будто он может выклевать печень. И Ю с тоскливой уверенностью думает: если и так, не о чем беспокоиться, ведь это будет его собственная печень.              ***       — Помогает? — спрашивает Сережа ласково. Отвлекся от работы в кои-то веки и лениво во что-то играет, тыкая пальцем в сенсор.       Он красивый. У него совершенно безумного цвета волосы, как будто ему на голову уронили ведро с апельсинами. У него совершенно безумного цвета глаза, как будто летишь с утеса в радоновое озеро. Радоновая вода от всего лечит, если вовремя вынырнешь. Если нет — отравишься. Цвет такой синий, словно ты под маркой, словно кислота взяла тебя за горло и уже никогда не отпустит. Птице хочется лизнуть эти глаза, покатать на языке, как «скиттлс». Сережа любит «скиттлс».       Птица закрывает глаза где-то внутри себя и ложится спать. Сережа не знает, что ему снится. Птица не знает, что снится Сереже. Тот говорит: сам же сказал, что у нас должны быть секреты. Птицы кивает, уставившись в зеркало. Зеркало лизать совсем не хочется, оно скользкое и холодное, крошится на зубах, и на языке остаются ранки. Птице хватило одного раза. Он не умел смотреть так же жалобно, как Сережа, но тот пришел на помощь, и пожилая медсестра пожалела его, не стала сдавать психиатру. Иногда Птица думает, может, лучше бы сдала. В психоневрологическом интернате он бы недолго прожил, это так очевидно. Как там вообще можно прожить хоть сколько-то?       «Помогает», — пишет Птица пальцем на зеркале. Можно было бы кровью. Кому бы выклевать печень. Может, взорвать крепость? Тогда со своей печенью к нему пожалует сам рок-звёздный майор из видеоблога. Птице кажется, что майор такой же отбитый, как и он сам. Птица уверен, Сережина служба безопасности никакого майора и близко к нему не подпустит. Лучшие друзья девушек — это бриллианты, а лучшие друзья миллиардеров — это Олег Волков. Птица уважает Олега и самую чуточку ненавидит. За то, какой он непогрешимый, нерушимый и не… Птица бросает каламбур недодумав и заходит в кабинет к Ю. Ю без макияжа, в какой-то бесформенной асимметричной толстовке, косящей под смокинг, с не менее дурацким принтом галстука. Что-то есть в этом образе от Джокера. Только Птица не летучая мышка и вообще не супергерой.       — Ты прав, доктор — тянет Птица угрожающе и садится в кресло с ногами. Ю, встрепенувшись, смотрит пронзительно. Улыбается краешком рта. — Я что-то скрываю.       Сессии с Птицей изматывают. Ю носит их к супервизору с ощущением, будто тащишь в охапке гору мелкого невесомого серпантина, и он рассыпается по пути — не донесешь. Серпентина. Мелкие его крошки попадают в ботинки, и идти всё труднее. Птица становится откровенным, как плохое порно. Ю часто задается вопросом, не направить ли его в соседний кабинет. Там сидит старенький психиатр, доктор наук, который когда-то ловил маньяков. Всех переловил и ушел на покой — в центр для тех, кому очень надо. Для тех, кто может себе позволить.       Ю трет глаза, лениво вслушиваясь в монолог Птицы. Вдруг перебивает на полуслове:       — Ты не думал это продать?       — Что? — он моргает удивленно.       — Это, — Ю взмахивает рукой, словно пытаясь обвести внутренним взором всю ту околесицу, которую он самозабвенно нёс на протяжении множества встреч.       Он моргает потрясенно. Ю мягко улыбается, и Птица чувствует, как в нем что-то рушится. Или, наоборот, строится. Город, который он хотел взорвать.              ***       Сережа был в восторге. Вместе они набросали эскизы для концепт-артов и здоровенный синопсис. Сережа порывался купить всё издательство, Птица фыркал: угомонись, это не понадобится. Проект получился сногсшибательный. И картинки! Картинки были точь-в-точь как Птица нафантазировал. Даже с полицейским управлением не пришлось собачиться. Своего майора, вернее, права на его образ с художественными дополнениями, управление предоставило им чуть ли не с радостью. Майор не был особенно рад, как докладывали Сереже, но и против слова начальства не попер. Птица перелистывал страницы в благоговении. Это был только первый выпуск, контракт подписали сразу на пятьдесят — по выпуску в неделю и два перерыва на каникулы.       Сережа хмыкнул:       — Ты такой самовлюблённый.       Птица покосился в зеркало, не отрывая пальцев от страницы. Он уже видел макеты следующих выпусков. Дух захватывало оттого, что никто не отправил его лечить голову. Пылающий город, расчленёнка, крылья и жуткая птичья маска, красивый миллиардер, в котором никто не заподозрит маньяка до поры до времени. И героический майор для баланса. В комиксах добро всегда побеждает. Птице не жалко. Пусть побеждает. Все равно эти комиксы — про него, а не про добро.       — Кто бы говорил, — тихо парировал Птица: и флагманская компания, и благотворительный фонд, и конгресс-холл носят Сережино имя. И даже соцсеточку он мысленно зовет не иначе как «Вместе с Сережей».       Голос у Сережи совсем не ядовитый, скорее даже ласковый. Он страшно горд — собой, что провернул эту авантюру и заработал на ней — и денег, и плюсиков к рейтингу. Еще и с полицией подружился, что никогда не лишнее. Бизнесмен, чтоб его.       На очередной сессии Птица сказал Ю:       — Я хотел бы пригласить тебя на презентацию.       Психотерапевт молча смотрел на него, и он знал, что должен продолжить, закончить свою мысль:       — Я внёс тебя в список гостей, потому что мне приятно знать, что благодаря тебе это вообще случилось. Но я прекрасно понимаю, что ты не сможешь прийти. Твоя профессиональная этика. Стоит тебе там появиться, и нам пришлось бы расторгнуть договор.       Ю кивает. Птица глотает воздух и выдыхает:       — Я не хочу расторгать договор. Я хочу дальше.       Он думает: я хочу глубже. В горле предательски сжимается. Он моргает, моргает, моргает. Резко втягивает воздух и возвращается на безопасную, проторенную дорожку:       — Вот потеха будет. Весь город соберется. Бизнес, полиция и богема. Прикинь. Мне кажется, такого никогда не было. Вот бы устроить перфоманс и в самом деле всех взорвать.       Ю слушает его с чуть отстраненным, но внимательным лицом. В позе нет напряжения, и Птице не за чем пугать психотерапевта своими фантазиями и дальше. Он щебечет почти легкомысленно:       — Майору мы тоже отправили приглашение, и мне птичка на хвосте принесла, что он даже улыбнулся курьеру. Ну как птичка, просто для полицейского блога это всё засняли, его бы пресс-служба склевала заживо, если бы он не улыбнулся.       Ю усмехается, оценив шутку. Ю усмехается не шутке, а своим мыслям.       Сессии с Птицей стали такими спокойными. Ю нравится. Больше не нужно таскать груды каменного крошева к супервизору. Можно эти часы потратить на повышение квалификации. Или присмотреть себе психоаналитика — Ю давно хотелось попробовать по хардкору: не привычную, нежную и сотканную из новой этики, экзистенциальную терапию, а мрачную, древнюю, как чума, аналитическую. С кошмарами по ночам и беспомощными фантазиями. Например, о том, как её похищает Чумной Доктор из новомодных комиксов.       Закрыв за собой дверь в квартиру, Ю сползает по стенке и рыдает в голос. Вокруг бесплотно щебечут голоса умных мобильных систем, наперебой спрашивая, как прошел день и что заказать на ужин. Свернувшись калачиком, Ю ревет с подвываниями, и слезы такие соленые, как будто их привезли вместо соуса из самого плохого «Макдака».       Они приглашали майора на презентацию, но тот не пришел. Птица лавировал между гостей, улыбаясь опасно и красиво, но так его и не отыскал. С затаенной грустью понимал, что и психотерапевта не отыщет тоже. Ю лежала на диване в черном платье, с бессовестно дорогой укладкой и вечерним макияжем, тянула через соломинку бессовестно дорогой мартини прямо из бутылки и со злым удовлетворением читала бегущую строку под кадрами трансляции: прототип главного положительного героя на вечеринке так и не появился.       Когда Птица принес своему психотерапевту сигнальный отпечаток очередного номера, тот расхохотался едва ли не до слёз.       — Ты не сердишься? — спросил Птица почти испуганно.       Отсмеявшись и утерев слезы, Ю серьезно сказала:       — После такого нам стоило бы разорвать контракт.       У Птицы, конечно, ни стыда, ни совести. Одна из главных героинь комикса, подружка непобедимого и непогрешимого майора — один в один Ю. Те же красные волосы, та же улыбка Джокера. Разве что размер груди — тут художники явно не стали прислушиваться к авторскому видению и размахнулись не на шутку. Птица понятия не имеет, совсем ли плоская грудь у его психотерапевта, или там все-таки что-то есть.       Вернув Птице журнал, Ю с некоторым неудовольствием провожает его взглядом. Номер выйдет только через месяц. Придется набраться терпения. Придется набраться душевного равновесия. Кажется, совсем не время искать психоаналитика. Птица видит этот взгляд и ничего не говорит: знает, что принять подарок Ю не имеет права.       Сценаристы комикса были настроены лирически, и у красноволосой видеоблогерши Юли с майором роман. Автор комикса был настроен апокалиптически, и сценаристы не могли пойти против его воли. Целый разворот посвящен подробному, с отвратительными деталями вроде разлетающихся кусочков мозгов, описанию Юлиной смерти. Миленький безобидный миллиардерчик под маской жуткого Чумного Доктора похитил бедную девушку, чтобы насолить майору, и взорвал ее миленькую хитрую головушку прямо у того на глазах. Ю весело и страшно оттого, как точно срезонировали их с Птицей фантазии. Ю то и дело кажется, что голова вот-вот взорвется от всех тех безграничных невозможностей, которые открывает перед тобой беспощадная жизнь.              ***       Птица сидит у Ю в кабинете нахохлившись. У них с Сережей уговор: тот не работает. Не тратит лишнюю энергию. Если хочет, слушает. Если не хочет, спит. У них всегда был один режим на двоих: одновременно смотреть сны, одновременно просыпаться и браться за дело. Сережино дело требовало огромных ресурсов. Волков, глядя мимо Птицы, тихо говорил, что стоит себя поберечь. Птица хмуро кивал, но не вмешивался. В детстве он читал про девочку Гермиону, которая хотела учиться за двоих, поэтому ей дали маховик времени. Птица не хотел учиться за двоих, но был бы не против поучиться за одного себя. Увы, маховиков времени не изобрели. Вся надежда была на Сережу: может, однажды он изобретет такую программу, чтобы она могла переписать время, раскроить его надвое, чтобы всем хватало.       Молчание затянулось, и взгляд Ю, всегда внимательный, стал самую чуточку обеспокоенным. Птица чувствует это своими несуществующими фантомными перьями. Улыбнувшись ей скованно, он говорит:       — Только не спрашивай, беспокоит ли меня что-то или что я скрываю.       — Не буду, — кивнув, Ю делает пометку в блокноте. Птица думает, что надо придумать еще кого-то такого же непробиваемо наглого. И несокрушимого.       Когда он поделился этими соображениями с Сережей, тот гыгыкнул и тут же выдумал каких-то ирландских бандитов, которые портят майору статистику раскрываемости. Пока Птица пытался уловить ход его мысли, он пояснил: в Ирландии же все рыжие, а красный это почти тот же рыжий. Бандиты-гастролеры получились очень наглые и очень обаятельные. Через несколько месяцев сценаристы уже наваяли новую арку комикса, благо контракт издательство продлило сразу на два года.       — Меня беспокоит то, что я скрываю, — хмуро роняет Птица. Камешки раскатываются под ногами, и Ю кажется, что коленки придется мазать зеленкой. И ладошки — когда она на карачках приползет к супервизору.       — Ты кого-то убил? — вопрос прозвучал нарочито весело, и Птица, дернув ртом в подобии улыбки, протянул укоризненно:       — Ю-уль, — тут же осекся. Заморгал беспомощно. Он видел, как раздулись ноздри Ю, словно его психотерапевт собирался вышвырнуть его за порог и прислать Сереже в офис уведомление о расторжении договора. Но психотерапевт был не лыком шит, Птица мог бы и не сомневаться.       — Когда-нибудь это должно было случиться, — голос Ю не смеется, Ю вообще не смешно. — Птица, давай, пожалуйста, останемся в реальном мире. Твои фантазии очень интересные, и комикс талантливый, но тебе самому будет куда проще, если ты не будешь…       — Я скрываю, что я влюблён, — выпалил Птица внезапно. Растекся по креслу, и Ю на миг показалось, что по белой ткани его блейзера расползается алое пятно. Камешки забарабанили по голове, как будто близился обвал.       Птица смерил Ю оценивающим взглядом и вдруг резко отрезал:       — Не в тебя.       Ни поза, ни взгляд Ю не изменились, и он тут же добавил:       — Я читал, что влюбляться в психотерапевтов нормально.       — Тот, в кого ты влюблен, знает об этом? — спокойно спрашивает Ю.       Птица на миг замирает, и Ю кажется, что глаза его становятся другого цвета. Чувство настолько мимолетное, почти неуловимое, что Ю не удалось бы обозначить, какой это цвет. Просто другой. Воздух в кабинете такой густой, что выдыхая его, Ю ощущает, как в горле остаются царапины. Птица что-то скрывает, и Ю малодушно хочется, чтобы он скрывал труп. Чтобы можно было вызвать полицию, наряд прямиком из центрального управления, и чем черт не шутит, вдруг майор проштрафился и сидит на дежурстве, и приедет забирать преступника. Ю смаргивает горечь, черные ресницы нельзя тереть — маленькая хитрость, нестойкая тушь, и ты никогда не заплачешь на людях. Плакать при клиентах нормально. Если ты плачешь вместе с ними, конечно. Птица не выглядит как человек, который скажет спасибо, если его доведут до слез и еще рядом поплачут. Птица не выглядит как человек, вообще-то. Есть в нём что-то птичье. Глаза эти желтые. Ю даже не удивляет, что его комикс выпускает издательство, которое прежде делало историю про злое птичье божество.       — Теперь знает, — грустно говорит Птица.       — Ты ему признался? — уточняет Ю.       — Что-то вроде того, — кажется, что Птица вот-вот свернется калачиком и погрузится в себя.       Птица сползает с кресла на пушистый коврик и душераздирающе ревет, захлебывается слезами, вслепую нашаривает на столике коробку с салфетками. Ю даже в голову не приходило, что он замечал эту коробку. У Ю катятся слезы из глаз, нестойкая черная тушь расползается по лицу, как кровь. Такая же была у тех, в кого божество из комиксов воткнуло свое перо. За мгновение до того, как у Ю в кармане завибрирует телефон, оповещая её, что до конца встречи осталось пять минут, Птица поднимается на ноги, тихо говорит «спасибо» и выходит. Ю кажется, что вместо холла за дверью кабинета пропасть. Ю кажется, что у Птицы есть крылья и он при всем желании не смог бы разбиться.              ***       — Он не ответил взаимностью? — спросил психотерапевт участливо.       Птице нравится, что Ю не журит его за то, что он прогулял прошлую сессию. Конечно, она оплачена в той же мере, что и все остальные. Но Ю встретила его все тем же спокойным вниманием, разве что спросила чуть более порывисто: как ты?       Ю нравится, что Птица не оправдывается за прогул и не пытается объясниться. Когда психотерапевт понял, что клиент не придет, тут же улегся на свой почти психоаналитический диван, включил видеонарезку — у майора полно фанатов, которым нечем заняться — и всласть поревел. Отличная работа, всё на пользу клиентам.       Птица не знает, как ответить на вопрос о взаимности.       — Мы всю жизнь живем бок о бок, — говорит он уклончиво. Чувствует себя немножко Волковым. Когда про компанию Сережи снимали большой спецрепортаж, Волков именно так и сказал. И про детдом рассказывал. Птица хмыкнул с легким раздражением: Волкову было лет восемь, когда его привезли, как и им. Он не всю жизнь знал Сережу. И еще он уходил на войну, и Сережа сидел обиженный и писал какие-то сверхзамороченные коды, лишь бы позлить хоть кого-нибудь — он тогда еще работал в унылой IT-компании.       Птица знает, что Волков прекрасный друг. Иногда Птице хочется взять этого друга в клювик и унести куда подальше. Желательно женить на какой-нибудь ревнивой Ниночке, чтобы она запретила ему оставаться на работе допоздна. Но Ниночка уже замужем за хмырём из наркоконтроля, да и Волков в ее сторону не глядел никогда, даром что она была первой красавицей детдома.       Птица понятия не имеет, что это вообще значит — быть влюбленным. Зачем? Куда? Он уже это проходил. В пятнадцать. Единственный раз в жизни, когда у него были от Сережи секреты и они спали в разное время. Птица тогда чуть не спалил детдом. Досталось, конечно же, Сереже с Волковым. Их заподозрили в употреблении наркотиков, и Птица обиженно сидел в углу, пока у них брали анализы.       — Ты хочешь услышать какой-то конкретный вопрос? — спрашивает Ю.       — Я думаю, что ты хочешь спросить, кто это, но тебе этика не позволяет быть слишком любопытным. Если бы ты была в платье, можно было бы списать на девичью склонность совать свой нос куда не следует. Но ты грёбаный Джокер, и меня это пугает, — Птица нервно фыркает.       Ю расплывается в улыбке, и алая помада в самом деле делает лицо похожим на Джокера. Ю думает, что клиенты всегда зеркалят твои собственные проблемы. Ю думает, что бросить Птицу — передать коллеге и сбежать из этих, слишком сложных, отношений — не такой уж плохой вариант. Но психотерапевты не должны бросать клиентов, это непрофессионально. Не по-божески это, бросать влюбленных миллиардеров.       — Это Волков? — спрашивает Ю.       Птица теряет дар речи на мгновение.       — Твой лучший друг, это было бы логично, — поясняет Ю, сдавая с потрохами своё хобби — смотреть всякую хрень по ютубу, а то и вовсе по центральному телевидению, что по нынешним временам совсем уж моветон.       Птица успел заметить, как Ю вздрогнула, когда он разразился бешеным, истеричным хохотом, переходящим во всхлипы. Он успел подумать, что, может быть, пугающие статейки про бессознательный сговор между клиентом и терапевтом были прочитаны и даже сохранены им на всякий случай не так уж и зря. Может быть, Ю его использует, может быть, ему давно уже нужен психиатр. Сережа разозлится от таких идей — ни за что не позволит Птице присесть на колёса. Слишком высока цена. А если Птица будет упорствовать, то еще и Волков скажет свое веское слово насчет колес. И угрожать попусту не станет — с тем хмырём, мужем Ниночки, он на короткой ноге.       Птица лежит на пушистом ковре и вытирает слезы. Они всё текут и текут. Ю смотрит сверху вниз спокойно и спрашивает:       — Хочешь, я лягу рядом?       — А ты хочешь? — спрашивает он хрипло.       — Я не против, но выбор за тобой, — уклончиво отвечает Ю.       Птица хочет сказать: мой лучший друг — ты; один раз в неделю, за ползарплаты майора из моего комикса ты мой лучший друг. Но язык его не слушается, и он закрывает глаза и продолжает плакать.       Сережа работает. Как же ему потрясающе работается в такие моменты, словно какие-то альтернативные нейронные связи включаются. Сережа после Птицыных походов к психотерапевту допоздна сидит за компом, перенося из своей безупречной памяти в память машины всю ту несусветную хрень, которая потом позволяет Птице эти самые походы оплачивать. Очень взаимовыгодное сотрудничество.       Ю ложится рядом, лежит с ним плечом к плечу. Непыльная у Ю работа — за половину майорской зарплаты полежать на коврике, думая о прекрасном. Птице хочется спросить, со всеми ли она так лежит. Но он уверен, что джокерская улыбка станет еще жутче от такого вопроса. Ему хочется верить, что никто из клиентов не позволяет себе такого — все чинно сидят в кресле и чинно плачут в салфеточку.       Птица резко садится и рычит, почти срываясь на крик:       — Ненавижу тебя!       — Это нормально, — отзывается Ю, все так же глядя в потолок. — Иначе ты бы мне башку не взорвал.       Она улыбается, и он, вдруг обмякнув, тихо смеётся сквозь слёзы, обняв колени.              ***       — Я там за дверью бросил монетку, — протянул Птица угрожающе.       У Ю невыспавшийся вид, и угроза пролетает мимо. Комиксы с его историями выходят уже два года, а майор всё ещё майор: никто не пытается воспроизвести идеальные преступления, выдуманные эксцентричным миллиардером. Видимо, они по карману только ему самому.       — Если орёл, то мы завершаем наши встречи. А если решка, то я расскажу тебе свой секрет.       — Ещё один? — тянет Ю, копируя угрозу в его голосе.       — Монетка застряла между стеной и плинтусом, — он встряхивает волосами. Они такие рыжие, что глазам больно. Ю думает, что тот, в кого Птица влюблен, какой-то идиот. Как можно пройти мимо него? Разве что его деньги могут пугать. Особенно если тот человек в самом деле никакой не Волков, ко всему привычный, а вовсе даже стажерка-программистка из его офиса.       — Ты больше не хочешь со мной видеться? — спрашивает Ю уклончиво.       — Я больше не хочу, чтобы мы были клиентом и психотерапевтом.       Ю страшно. Ю думает, что совсем даже и не подразумевалось, что в эту красную голову будут сваливать какие-то жуткие секреты, которые вот столько стоят — что из-за них целую монетку надо за плинтус уронить. Ю предлагает серию завершающих сессий, и Птица покорно соглашается. Он больше не плачет, и глаза его тускло-песочные, как искусственный янтарь.       После его ухода Ю в самом деле удалось выковырять из-за плинтуса монетку. Вот только совсем не удалось прогнать видение: вот Птица выходит из кабинета, шарит в кармане, наклоняется и решительным движением эту монетку туда вставляет.       На последнюю сессию Птица опоздал. Предупредительно скинул сообщение, что он не прогуливает, а задерживается. Как будто он тут большой начальник, чтобы «задерживаться». Перед встречей с Ю он серьезно поругался с Сережей. Сережа не на шутку взбеленился и вопил, что чертов психотерапевт точно отправит его жрать колеса. Птица вдруг тихо улыбнулся и сказал еле слышно: «Пошел ты на хуй». Если бы он мог, он бы влепил пощечину, но и этого хватило.       Сережа не мог пойти на хуй. Сережу вообще не волновали проблемы простых смертных: он не смотрел порно, не влюблялся в одноклассниц и сокурсников, не дрочил и не искал случайных связей. Птица тоже ничего этого не делал. Разве что иногда, убедившись, что Сережа спит, включал какое-нибудь тупое порно без звука и печально и быстро сливал бессмысленное напряжение. Сережа вскоре подрывался, как будто и тут его неугомонные нейронные связи находили какой-нибудь неожиданный ход, и садился за комп, даже халата не накинув.       Птица и Ю искренне поблагодарили друг друга за работу. Птица уверил, что ему действительно стало намного легче. И он точно не прячет нигде труп, так что настоящему майору не придется повторять свои подвиги из комикса. До конца сессии осталось три минуты. Они посидели молча, словно на дорожку.       — Я влюблён в Сережу, — сказал Птица, поднимаясь с кресла.       — И кто же он, твой таинственный тёзка? — улыбка Джокера растянулась на лице Ю совсем не угрожающе, скорее даже весело. Телефон коротко прожужжал конец сессии и конец истории с этим конкретным клиентом.       — Хуёзка, — выдохнул Птица обречённо. Он никогда не позволял себе сквернословить на сессиях, хотя его не раз уверяли, что в этом он может себя не ограничивать.       Следующий час Ю следовало посвятить работе с документами: закрыть историю посещений, проверить и переместить в архив свои записи.       — Хочешь пригласить меня на кофе? — спросила она тем же обреченным тоном, покосившись в сторону ноутбука. Документы и вечером можно сделать. А дрова сами себя не наломают, и карьера в элитном психотерапевтическом центре сама себя не просрёт. Ю мысленно достает монетку и загадывает. Монетка летит очень долго, как если бы ее сбросили с последнего этажа башни IT-корпорации «Вместе».       — А ты пойдешь? — спрашивает Птица просительно.       — А у меня есть выбор? — зеркалит Ю. Ю не хочет иметь выбор. Ю хочет, чтобы майор из комиксов успел вовремя и снял с шеи блогерши Юли кольцо со взрывчаткой.       Птица молчит. Ю вспоминает их первые встречи. Птица совсем не был похож на себя из телека. Он оказался одновременно и серьезнее, и раскованнее. Сережа в интервью и светской хронике всегда был немножко истеричным, словно его раздражала необходимость общаться с людьми. Птица, наоборот, тянулся за общением. И совсем не был похож на гениального программиста. У Ю даже возникли поначалу сомнения, нет ли у клиента раздвоения личности. Но клиент на сессиях вел себя стабильно и адекватно, несмотря на чудовищные фантазии об убийствах и разрушениях.       Лифт отсчитывает этажи, и Ю загадывает снова и снова: пусть он достанет телефон и покажет фотку. Может, это тот модный и сногсшибательно мрачный диджей с огромными глазами? А может, театральный актер, по которому все с ума сходят? Ю не верит в чудеса. Если бы чудеса случались, прямо сейчас на пороге центра оказался бы майор. Ю умеет проявить чудеса неуклюжести, так что повод для знакомства был бы обеспечен.       — Ю, если ты не хочешь, — говорит Птица, замерев по ту сторону открывшихся дверей лифта.       Ю хочет. Только не того, что получит через какие-то минуты.       Они берут кофе, черный и печальный, как осенние сумерки. На улице поздняя весна, похожая на ожидание апокалипсиса. Закат пылает так, будто Чумной Доктор поджег всю акваторию. Для заката еще рано, никакой это не закат, это волосы миллиардера, который ходил к психотерапевту и остался крайне доволен.       Птица достает телефон, открывает главную страницу сайта корпорации «Вместе». Где-то внизу, конечно, и фотка Волкова есть — он не скрывает своей личности. Но он Олег, а никакой не Сережа. Птица не мотает вниз. Птица поворачивает к Ю телефон и говорит:       — Вот в него я влюблен.       Ю даже не смотрит на экран. Смотрит в чашку и спрашивает:       — Записать тебя к психиатру?       В голосе нет издевки, и улыбка совсем не джокерская. Птица смотрит на Ю и думает, что, если бы Юля из комикса была вот такой, никогда бы у него рука не повернулась взорвать ей башку. Это у тебя раздвоение личности, — думает Птица одновременно ласково и зло.       — Здрасьте, — хмуро протянул Сережа.       Алые волосы Ю смешно взметнулись. Глаза у Сережи в самом деле другого цвета. Как радоновый источник — очень страшные и очень синие. Ю тут же подумалось, что в такие и влюбиться не грех. Сережа тем временем, краем глаза следя за чем-то в телефоне, смотрит на Ю совершенно по-деловому и говорит без тени угрозы:       — Психиатр это точно лишнее. Нам бы невролога хорошего. Голова часто болит последнее время.       Здравый смысл кричит в красной не то от хорошей краски, не то от рокового взрыва голове: раздвоение личности, тяжелая травма, независимое функционирование расщепленных личностей, возможно, требуется госпитализация. Карьера молит о пощаде.       — Услуга за услугу, — говорит Ю.       Сережа поднимает глаза от телефона, над которым только что порхали его пальцы. Может быть, скоро телефоны станут линзами, и уже никто не сможет подсмотреть в переписку через плечо. Сережа активно над этим работает. Он бы хотел посмеяться: даже Птица не сможет подсмотреть, уж он постарается. Но у него нет таких переписок, которые он бы хотел скрыть от Птицы. И не было никогда. Это Птица вечно хочет иметь секреты. Как будто ему пять.       Психотерапевт с дурацким не то именем, не то инициалом вызывает у него жалость. Птица не требовал, чтобы Сережа не слушал, но он не слушал из вежливости. Только смотрел иногда краем глаза. Люди такие уязвимые, когда не могут скрыться за словами. Сереже жалко психотерапевта. Кажется, что у него взорвалась голова, и всё это красное — не модная прическа, а мозги. Или сердце. Или душа. Сережа не верит в душу, но Птица таскал его в детстве в церковь — поглядеть. Сережа нагляделся.       Медленно кивнув, он ждет пояснения, что за услуга нужна психотерапевту. Хочется съязвить, как будто он на интервью. Хочется уколоть, как будто ему за это ничего не будет. Но Птице слишком сильно нравится Ю, а Сереже слишком сильно нравится Птица.       — Познакомь меня с майором из полицейского блога, — говорит Ю, не глядя ему в глаза, и в её чашке, почти полной, расходятся круги от упавшей капли, похожей на камень.       — Хорошо. Только на ты я с вами не переходил.       Подняв голову, Ю сталкивается с виноватым взглядом Птицы.       — Ты знаешь, что ты ебанутый? — спрашивает Ю самым что ни на есть риторическим образом, утирая слёзы. Ресницы её без туши выглядят тусклыми.       — Волков тоже так сказал, — протянул Птица почти обиженно. — При первой же встрече. Мне Сережа запретил с ним общаться, чтобы не убежал от нас к чертовой бабушке.       — Волков не похож на труса, — грустно хихикнула Ю.       На официальную почту главы «Вместе» улетела информация о записи на прием к неврологу, сразу с МРТ, чтобы времени зря не тратить. Привычный день недели, привычный час. Птица еще не успел заткнуть зияющую дыру в графике, в этом Ю не ошиблась.       — В восемь он не был столь устрашающим, как сейчас, — в тон отвечал Птица, шумно отхлебывая из кружки. Кофе почти остыл и стал еще более мерзким, чем бывает горячий. Глянув уведомление в телефоне, уставился на Ю желтыми глазами просительно. — Сходишь со мной?       — Волков сходит, — отмахнулась Ю, чувствуя, как кровь вытекает из нее не то через голову, не то через куда более привычные выходы. Проморгала, как всегда. И никакие блага цивилизации вроде приложения для отслеживания циклов не помогут.       — Волков с Сережей сходит, а меня кто будет утешать? — упорствовал Птица, теряя всякую надежду. Если у него вообще были какие-то надежды. Он уже не был в этом уверен.       Ю молчит, глядя в чашку. Птица молчит, глядя на Ю. Они не знакомы с майором лично, пересекались на подписании договора с полицейским управлением и все. Но, может быть, с ним знаком Волков. Если да, то Сережа его попросит. Сережа не откажет Птице и Птицыному другу.       — Отвезти тебя домой? — спрашивает Птица.       — У меня еще клиент, — ответ прозвучал резче, чем должен был. Словно сжавшись в тугой кокон, Ю цедит, не пытаясь проявить вежливость: — В другой раз.       Птица думает, что другого раза не будет. Птица думает, что невролог сдаст его психиатру, если он придет, вцепившись как деточка в ручки огромного мужика, похожего на арабского террориста, и крошечного подростка без пола и возраста.       Открыв перед Ю дверь, Сережа говорит:       — Волков заедет за вами за полчаса до приема. — Чуть поразмыслив, он добавляет из чистой вежливости: — Если вам удобно.       — Мне удобно, — эхом отзывается Ю и идет к лифтам, не оборачиваясь.              ***       В трубе МРТ никто не мог бы держать его за ручку, и Птица, тяжко вздохнув, улёгся туда один. Вскоре на мониторе появилось изображение. Ю хорошо училась в университете. Стоя за плечом у невролога — хоть так и не положено, но миллиардерам положено все, что они только захотят — она тихо, сипло выдохнула, словно застонала, и осела на руки Волкову. Волков тоже учился в университете, но не в том и на тройки. Приведя Ю в чувства, он уставился на нее глазами побитой собаки.       — Хорошая новость, — втёк ему в уши шепот Ю, — у него нет опухолей. По крайней мере смертельных и прыгающих в глаза.       Волков подобрался, становясь чуть менее побитым. Посмотрел на нее выжидательно.       — Плохая новость, — рот Ю растянулся в нервной усмешке. — Раздвоения личности у него, вероятно, тоже нет.       — Ты думала, что у него раздвоение личности? — спрашивает Волков, растерянно переходя на ты и теряя по дороге лет пятнадцать от своего возраста — вот с такими потерянными мордашками в военкомат и приходят.       — А ты нет? — Ю тревожно и одновременно приятно в объятиях красивого боевого офицера почти что при исполнении. Правда, это не тот офицер.       — Я думал, он просто эксцентричный, — выдохнул Волков с неуверенным смешком. Тут же, вернув Ю вертикальное положение, уставился на нее остро и яростно. — Тут всё придется зачистить.       — Ты ебанулся? — тихо протянула Ю, ощущая себя маленьким генералом на поле боя. — Этот, твой, договорится. Придется хорошо заплатить.       Волкову страшно. Волкову хочется на чашечку чаю к Ниночке. Это в детдоме он на нее не глядел, а теперь очень даже глядит — на нее и потом этак наискосок в ключицу Петечке. Петечка с своей Москве чуть не сдох, прилег в кому, и Ниночка поставила ему ультиматум: увожу тебя в Питер.       — Волков, приём, — Ю щелкает пальцами у него перед глазами. У нее мальчишеские руки, не знающие маникюра, и лицо тоже мальчишеское. Волков рядом с Ю чувствует себя смущенным, маленьким и беспомощным. От нее веет чем-то жутким. Неопределенностью. Невозможностью четко поставить боевую задачу.       Ю видит, как загораются глаза у невролога, когда он разворачивается в кресле. Птица потирает глаза, выбираясь из трубы.       — Волков, — её трясет, она прячет лицо у него чуть ли не под мышкой. Олегу приходится держать себя в руках за двоих. У нее слишком красноречивое лицо. Такие лица он видел на войне, когда ему приходилось зачищать «так называемые мирные поселения». Так смотрели на него черноглазые женщины, чьи семилетние сыновья наставляли на него заряженные автоматы. Волков думает, что он бы на такой женился, если бы ему хотелось жениться. Некстати вспоминается, как Петечка вскидывает голову, и ресницы его длинные, как статьи уголовного кодекса, а Ниночка морщит носик и говорит: «Ну вы тут поворкуйте, мальчики». Ниночка всегда была стервой, помнит Волков. Петечка у нее тоже та еще стерва, и в коматозный нокаут его за дело отправили. Волков с трудом разбирает звуки, которые исторгает трясущийся рот Ю. Сорванным шепотом она говорит: — Тут придется всё зачистить.       Ю слишком хорошо знает такие лица. Невролог, кандидат наук, уважаемый человек, взглянув на мозги Птицы — и Сережи заодно — видит себя с Нобелевкой. Ю видит, как её придавливает огромной глыбой серпентина. Вдруг в памяти всплывает не просто безликое слово, а цвет. Если сложить тускло-желтый и болезненно-голубой, получится тот самый ядовито-зеленый. В трещинах и разводах. Ю видит эти трещины и разводы как наяву. Видит, как безупречный ум Сережи и неуёмный эмоциональный поток Птицы сливаются в надтреснутый звон и распадаются на грязно-зеленые крошки необработанного серпентина.       Как маленький генерал, Ю расставляет свою маленькую армию. Добрый доктор, отвернувшись от монитора, ласково беседует с — «вы жена?» Хмыкнув, Ю с напускным смущением отвечает: «Я личный ассистент». В кармане у нее телефон безжалостно наматывает секунды аудиозаписи, которая ей не понадобится. Сережа с напускным безразличием пялится в свой дисплей. Волков время от времени подает ему знаки ладонью, скучающим взглядом вперившись в покинутый докторский монитор.       Они уходят, вежливо попрощавшись и оплатив счет. Автомобиль доктора, конечно же, оснащен навигатором системы «Вместе». И навигатор, конечно же, сделал все возможное, чтобы предотвратить аварию. Волков всё ещё умнее, чем созданные Сережей суперкомпьютеры, в том, что касается человеческой жизни. У Ю больше нет психотерапевтической практики, а вместо съемной квартиры-студии — апартаменты в башне «Вместе». Так себе карьерный рост для помогающего специалиста, не правда ли?       — Это для вашей безопасности, — говорит Сережа грустно. Ю давно уже стало ясно, что Сереже очень-очень грустно. И только страх за свои мозги останавливает его от того, чтобы начать долбить наркотики — так-то любимый Олегов Петечка всегда прикроет, не правда ли?       Пока доктор не открыл еще рта, в груди Ю теплилась глупым птенцом надежда. Что чутье подвело. Что доктор — хороший человек. Но доктор хотел Нобелевку. Доктор щебетал какую-то ахинею про сосуды и предлагал прилечь в больничку на комплексное обследование. Сережа взломал систему клиники и подключился через удаленный доступ. Едва они сели в машину, как вся информация о посещении, а с ней и оплата, исчезли, как и не было их. И только на почту к Ю прилетел здоровенный файл с мозгами Сережи и Птицы. Как будто Ю было понятно, что с этим файлом теперь делать.       Ю не хотелось Нобелевку. Ю хотелось простого женского поджечь акваторию и взорвать что-нибудь большое, например, бизнес-центр, где помещалась неврологическая клиника. Увы, ничего простого и тем более женского судьба для Ю не уготовила.              ***       Позвонили с ресепшна. Сережа поднял голову, недовольно посмотрел в пустоту, нехотя отпуская на время мысль, и принял звонок.       — К вам майор Гром, главное полицейское управление.       — Пропустите, — строго ответил Сережа и, едва успев сбросить звонок, расхохотался отчаянно и жутко.       Майор, долговязый, с русыми кудряшками под нелепой кепкой, скоро появился в дверях.       — А ты самовлюблённый, да, майор? — бросил Сережа вместо приветствия. Тот и не подумал улыбнуться, мрачно процедил:       — Майор Игорь Гром, мне нужно задать вам несколько вопросов по поводу недавней аварии. Автомобиль был оснащен вашей системой…       — Кола, пиво? — все еще веселясь, Сережа поднялся из-за стола. — Офис навигатора этажей этак на десять ниже, уважаемый Игорь, — Сережа непочтительно гыгыкнул, прежде чем добавить, — Гром.       Рок-звезда всея городской полиции майор Игорь Г., чьи личные данные управление оберегало как чертов ядерный запас, в Птицыных комиксах стал Игорем Громом. Сережа восхитился фантазией не то сценаристов, не то издателя, пожал майору руку и думать забыл о нем — и так работы невпроворот. Но Птица обещал Ю, и обещание следовало выполнить. Птица продумывал, как бы так провернуть знакомство, чтобы это не было во вред, чтобы не стало достоянием ни светской хроники, ни желтой прессы. И вот майор — Гром не только в комиксах, но и в миру — явился сам. По чью же душу?       — Есть основания полагать, что система была взломана, — ровным тоном, безо всякого интереса сообщил он.       — Служба безопасности на первом этаже, — таким же скучающим тоном отвечал Сережа.       — Возможно, кто-то из вашей компании причастен. Мы подозреваем убийство, — закончил майор.       — Ах вот оно что, — сказал Сережа. — Что ж вы сразу не сказали, сейчас только адвокату позвоню.       — Вы что, его убили? — спросил Гром, глупо моргая. Он, конечно, слышал, что этот миллиардер-любитель комиксов странненький, но не до такой же степени.       — Кого? — удивленно спросил Сережа. Тут же пояснил: — Никаких свидетельских показаний без адвоката. А то знаю я вас, сегодня ты свидетель, а через полчаса уже главный подозреваемый.       Прежде чем набрать номер адвоката, Сережа вызвал по внутренней связи апартаменты в жилой части башни.       — Юхан, душа моя, если вы не заняты, поднимитесь ко мне, у нас тут интересные гости, — пропел Сережа натужно. Грому показалось, что ему очень грустно, этому маленькому миллиардеру, у которого на башке расцвел ядерный взрыв. И как только голова не болит — столько зеркал в офисе, и во всех это пламя отражается.       Не дожидаясь ответа, он сбросил вызов и вскоре заговорил с адвокатом. Гром сел на диван и посмотрел в потолок. В потолке тоже были зеркала, осколки, огрызки зеркал. Наверно, уйму денег отвалили дизайнеру за такую-то чепуху.       Двери в офис открылись, и хрипловатый голос ворвался внутрь раньше, чем его обладатель:       — Сереж, никогда ты с немецким не подружишься, да? Ну сколько повторять, Юхен, а не Юхан.       Вслед за голосом появилась хрупкая фигурка, увенчанная копной алых волос. Гром от неожиданности мало что не подскочил на месте.       В глазах у Ю потемнело, но кое-как удалось добраться до ближайшего дивана. Майор в жизни выглядел одновременно моложе, чем в видеоблоге, и взрослее. На видео он напоминал клоуна, которого бросили на амбразуру пресс-службы как вынужденную жертву. В жизни он был просто майором…       — Гром? — прозвучало неуверенно, словно Ю вот-вот начнет извиняться за ошибку.       Но Сережа уже отложил телефон и хмыкнул:       — Самый что ни на есть настоящий Гром. Как нарисованный, правда?       — Правда, — уронили губы Ю еле слышно.       — Адвокат будет только через сорок минут, — Сережа посмотрел на Ю просительно. — А у меня море работы.       — А когда было по-другому? — рот Ю поджался самую чуточку укоризненно. Затем тонкая рука взметнулась, указывая Грому на выход. Тот поднялся, как завороженный. Он готов был биться об заклад, что это та самая Юля, видеоблогер из комикса и его несостоявшаяся любовь. Вернее, в случае с его героем вполне состоявшаяся, пусть и покойная.       Едва дверь за ними закрылась, он выдохнул:       — Юля?       Его смерили оценивающим взглядом с ног до головы и коротко кивнули своим мыслям, словно разрешив какой-то давний спор:       — Хоть я и не Юля, можем спуститься ко мне.       Гром замер и неуверенно произнес:       — Предложение соблазнительное, но я не то чтобы по девочкам…       — Паспорт показать? — Ю гоготнула хрипло и немного отчаянно. — Восемнадцать мне точно есть.       — Да я не в этом смысле, — совсем стушевался майор. — Не по женщинам…       — А где ты тут женщин увидел? — спросили его сердито. У Ю была угловатая фигура подростка, и под черной толстовкой совсем не угадывались никакие формы. Голос тоже оставлял простор для сомнений. Разве что глаза были ярко накрашены.       Гром вымученно улыбнулся. Тихо сказал:       — Извини, конечно, но на мужика ты никак не тянешь.       — 21-й век вызывает Игоря Грома, — гоготнула Ю почти ласково. — Про небинарные гендеры вообще никогда не слышал?       Гром прикрыл глаза в смущении. Слышать-то, может, и слышал, только так и не смог взять в толк, что это за хрень такая. А теперь и вовсе чувствовал себя потерянным. Про мужиков он тоже больше для острастки ляпнул. В принципе ему нравились люди — ровно до тех пор, пока они не пытались затащить его в постель. В постели ему быстро становилось скучно и грустно. Мужики пытались провернуть это куда как реже, поэтому он предпочитал влюбляться в них — незаметно и по возможности безответно.       А потом он влюбился в Юлю.       — Гром, ты чего? — Ю аж на цыпочки привстала, заглядывая ему в лицо. В глазах у него подозрительно сверкало, словно он вот-вот заплачет. Может, просто над заливом за окнами собиралась гроза.       — Кофе у вас тут наливают? — спросил он примирительно.       Юля была нарисованной. У нее был пробивной характер и огромная грудь. Тоже пробивная. Потом Чумной Доктор взорвал Юле башку, потому что комиксы — не то место, где можно на серьезных щах думать о вечной любви.       — Наливают, — прозвучало весело и совсем не обиженно. Гром пошел вслед за Ю в кафешку с видом на спальники у парка Трёхсотлетия.       — А ты всегда такая… такой… да блин, — Гром чуть за голову не схватился в попытке быть вежливым. — Такие смелые? Незнакомого мужика к себе звать…       — Во-первых, не парься. Мне пофиг на прилагательные и прочие части речи, достаточно не звать меня женщинами, девочками и Юлями, — Ю сияла как начищенный пятак. Майор был идиотом, это факт. Ровно таким, какого она себе нафантазировала. Он был трогательным идиотом. И его ужасно хотелось потрогать. Ю решила повременить. — Во-вторых, ты не незнакомый мужик. Ты майор грёбаный Гром…       Игорь собрался было рассмеяться и отмахнуться, что он там нарисованный, но Ю огорошила его:       — …из полицейского видеоблога.       Конечно же, Ю знала, что никакая он не рок-звезда, и блог все смотрели просто чтобы поржать. Только она, как дурачок, ловила каждое его слово, надеясь, что и в следующем выпуске его покажут хоть на минуточку. Он в самом деле был одним из самых успешных следователей управления, но звезду из него сделал Птица. И теперь эта звезда упала прямо ей в доверчиво подставленную ладошку. В глубине души Ю готовилась к тому, что ей придется сказать «фас», и Волков загрызет пронырливого майора раньше, чем тот пронюхает правду о гибели доктора.       — Юхен, — сказал майор вкрадчиво, и у Ю сперло дыхание. — У тебя такое сложное лицо, словно ты думаешь, как перепрятать труп.       Юля из комиксов не была женщиной, она была нарисованным персонажем, поэтому влюбляться в нее было безопасно для здоровья и карьеры. Ю не была женщиной, Ю была загадкой, и, глядя на нее, Гром вдруг понял, что его карьера начала своё крутое и безвозвратное пике прямо с верхушки этой башни. Он не зря был лучшим следаком в городе. По её лицу он прочитал, что она вынесет ему приговор раньше, чем он успеет хотя бы заподозрить миллиардерчика Сережу в причастности к убийству.       — Ты его… э-э-э… спутник, партнер, как это назвать? — спросил Гром без прелюдий, как только Ю поставила перед ним кружку с кофе. Она помотала головой насмешливо, и он закончил раньше, чем успел надавать себе по губам за глупость и самонадеянность. — Тогда можно тебя… потрогать?       Ю гоготнула и, вместо того чтобы отшутиться и сесть на стул напротив него, скользнула за столик, пихнув его, чтобы подвинулся на тесном диване. Ю вжалась в него своей обманчиво хрупкой спиной, словно только этого и ждала. Ему в лицо взметнулись алые волосы, блестящие и пахнущие шампунем. Он осторожно, но уверенно обнял ее, подхватил под ребра, и ему показалось, что это было сродни шагу из окна. Только он не рухнул на зеркальную убийственную воду, а поймал поток воздуха и воспарил, пробив головой небо.              ***       — Майор, а ты можешь это дело закрыть? — спросила Ю словно безо всякого интереса. Сережа сообщил, что адвокат уже поднялся к нему, и минут через пятнадцать они с радостью побеседуют с представителем власти.       — Могу, конечно, когда убийцу поймаю, — Гром усмехнулся мягко и отхлебнул из кружки, неловко вытянув шею, чтобы случайно не облить алую макушку. Ю не предприняла ни единой попытки выбраться из его объятий.       — Поймал уже, вот я, — сказала она грустно, прижав ладошки к его запястью.       Гром повозился в молчании, отодвигая стол на тонких ножках, и перехватил Ю так, словно собирался баюкать на коленках, как ребенка. Уставился сверху вниз и спросил серьезно:       — А ты ему кто, что так за него впрягаешься? — Это прозвучало раздраженно, будто майор уже всё просчитал и никаких других подозреваемых, кроме безобидного миллиардера в башне, не осталось.       — Вопрос не в том, кто я ему, — сказала Ю с нажимом. Майор смотрел пристально, но не торопил. — Вопрос в том, кто я тебе.       Гром выпустил сердитый смешок:       — Я тебя знаю сорок минут!       — Уверен? — глаза Ю закрылись, ресницы подрагивали. Он молчал, и Ю тихо сказала, не открывая глаз: — У меня, конечно, не третий размер, но — ты уверен, что это не моя башка разлетелась у тебя в руках?       Майор передернул плечами от точного подбора слов. Комикс был такой приятный на ощупь, только из типографии. Он держал его в руках, боясь раньше времени перелистнуть страницу, ловил каждый кадр и каждую реплику, как малолетний фанат. Если бы он сам не был майором из комикса, точно бегал бы к управлению в надежде заполучить автограф. Самое то на исходе четвертого десятка. Роковой разворот был красивым. Игорю свело пальцы, и он не мог отложить журнал, только мял края, пока за окном сгущающаяся ночь загоралась рыжими всполохами фонарей.       Он стиснул пальцы на толстовке Ю, и она распахнула глаза. Улыбка Джокера расчертила невнятное, незапоминающееся лицо.       — И что, ты бы не впрягся за него? — спросила Ю как будто между делом. Гром вглядывался в эту улыбку, словно хотел унести ее с собой в могилу, и тогда Ю уронила, точно он был нефтяным пятном на воде залива под ними, а ее слова — здоровенной каминной спичкой: — Он тебя создал.       И Гром разбился о воду, но вода расступилась, и глаза у нее были ядовитого синего цвета.              ***       Рабочий день в офисе «Вместе» давно закончился — у всех, кроме владельца всего этого великолепия. Ю проскользнула в его вотчину и тихо позвала:       — Серёж, можем поговорить?       Он вскинул голову, продолжая стучать по клавишам, и мягко уточнил:       — Птицу позвать?       — С тобой поговорить. Можем? — повторила Ю.       — Попросить Птицу не слушать? — мягкость в его голосе граничила с безразличием. Ю мало что не зарычала себе под нос:       — Как же с вами сложно. Нет. Как хочешь. Просто поговори со мной.       Сережа наконец перестал жать на клавиши, встал из-за стола и пригласил Ю сесть на диван.       — Юхен, душа моя, а вы как кто пришли? Как его психотерапевт? Или как наш сообщник?       — Как его друг, — резко ответила Ю и села.       Птица так ловко расставил силки. Больше трех лет прилежно ходил на терапию; вместо колес от тревожности поглощал умные книжки, чтобы вовремя заметить, если терапевт перестанет соответствовать его запросам; завершил терапию плавно, точно с лекарств слезал. И вот тебе приехали, Ю живет в его башенке, потому что отчего-то оказалось, что он — её друг. Ю не умела дружить. Не водилось у неё друзей. Приятели — это запросто. Интрижки — всегда пожалуйста, хотя чем дальше, тем реже. Полезные знакомства — тут она была профи. Друзей — не подвозили.       — И что же друг Птицы хочет мне сказать? — Сережа смотрел на Ю изучающе, словно готов был начать защищаться. А то и Волкова с автоматом наперевес позвать для надежности.       — Ты же знаешь, что он в тебя влюблён? — в последний момент Ю вместо плавной паузы, точки в конце утверждения рванула интонацию в требовательный вопрос. Как будто засомневалась.       — Мы всю жизнь вместе. Странно было бы не знать, — ответил Серёжа с легким недоумением.       — И что ты думаешь по этому поводу? — недоумение Ю легким назвать никак было нельзя.       — А что я должен думать по этому поводу? — Сережа явно не издевался над Ю ни мгновения. Чувствуя себя донельзя глупо, Ю уточнила:       — А ты? Ты в него влюблен?       — Я не силен в этом вашем эмоциональном интеллекте, — ответил Сережа хмуро. — Но, наверно, можно и так сказать. По крайней мере я всегда считал, что нам хорошо вместе. Не думал, что ему плохо.       — Да ты же только и делаешь, что работаешь! — в голосе Ю прорезались нотки негодования. — Ты мог бы ему хотя бы намекнуть…       Сережа посмотрел на Ю с какой-то даже жалостью. Сходил к вендинговому аппарату, достал банку сладкой газированной отравы, отчего Ю поморщилась. Вернулся и сел, уставился на Ю сверлящим взглядом и принялся перечислять:       — Я о нём забочусь. Я создаю нам комфорт, чтобы он мог рисовать свои картинки, слушать аудиокнижки и смотреть кино. Я выполняю все его желания. — Он вдруг насупился и выдал почти обиженно: — Я даже комиксы ему организовал, хотя зуб даю, если бы не мои деньги, нас бы с этими комиксами прямиком в наркоконтроль отправили! Хотя нет, зубы мне еще пригодятся… — тут же добавил он задумчиво, раскусывая конфетку с шипучкой.       — Ты вообще не умеешь отдыхать, да? — спросила Ю раздраженно. — Увлечения, там, проводить время с близкими, заниматься чем-то для души…       — Почему это не умею, вот я сейчас с другом Птицы провожу время и для души пью газировку. Конфетки тоже для души ем. А с Волковым мы и на работе много времени проводим, — хмыкнул Сережа, развеселившись.       — А с Птицей? — спросила Ю, понимая, что лучше бы убраться из офиса, выехать в город и натворить каких-нибудь других глупостей, если уж так хочется. Например, прогуляться мимо полицейского управления, просто из любви к устрашающей архитектуре.       — Я смотрю, как он рисует. И киношки иногда смотрю с ним. Краем глаза. Под них неплохо так работается, чужой ход мысли стимулирует фантазию, знаете ли, а мне без неё никуда, — с этими словами рука его подцепила телефон и начала порхать по экрану. Ю неизменно приводило в восхищение его умение делать это почти не глядя. Но с такими-то мозгами — теперь это не было так уж удивительно.       — Ладно, спасибо, — протянула Ю, даже не пытаясь скрыть разочарование, и собралась уходить.       — Вам бы тоже на работу вернуться, Юхен, совсем тут с нами зачахнете, — Сережа смерил её оценивающим взглядом снизу вверх. — Хотите, выкупим этот ваш психологический центр, и будете там царь и бог.       — А как же безопасность? — спросила Ю удивленно. Она не хотела быть царем и богом. Но снова вести клиентов было бы неплохо. Впрочем, может быть, сначала стоило найти психоаналитика.       — Да всё, хватит безопасности, — улыбнулся Серёжа все той же почти безразличной улыбкой. Словно делал это из чувства долга. — Дело-то наше, доктора в смысле, прикрыли. За отсутствием состава преступления.       — Ты что, Грому взятку дал? — Ю не хотела знать ответ, но вопрос все равно сорвался с языка.       — Этому дашь, как же. Но я намекнул ему, что комиксы могут и закончиться, если он будет портить репутацию моему навигатору.       — Это жестоко, — хмыкнула Ю. Ей не было жаль Грома. Прежде чем он с трудом отлепился от нее и ушел беседовать по делу несостоявшегося нобелевского лауреата, Ю сунула ему салфетку со своим аккаунтом. Но прошло уже три недели, а он так и не написал.       — Если честно, — Сережа усмехнулся, вдруг искренне развеселившись, — Птица похулиганил немножко и предложил ему апартаменты в башне. Но он отказался, конечно. В коммуналке-то, чай, привычнее.       Ю не удержалась от смешка. Всё же Сережа не был настолько непробиваемым и скользким типом, как ей порой казалось.              ***       — Юсь, кино посмотрим? — спросил Птица, плюхаясь на диван в её гостиной.       Она села рядом, уставилась в черный экран домашнего кинотеатра. Руки Птицы расслабленно покоились на обивке, а это значило, что Серёжа или решил поспать, раз уж у Птицы есть с кем посмотреть кино, или размышлял о вечных своих кодах и проектах, полностью отключившись от внешнего мира.       — Давай поговорим лучше, — Ю развернулась к нему, подобрав под себя ногу, затянутую сизой джинсой. В домашнее переодеваться не хотелось.       Птица поёжился и нехотя поднял на неё глаза.       — Ты не рассказал мне свой секрет, Птиц, — сказала Ю печально. Гостиная тонула в приглушенном свете, и звуки тонули тоже — в пушистом ковровом покрытии, стандартном для жилых апартаментов башни. Никто не жил в ней подолгу, никому не следовало принимать башню за свой дом.       — Ну какой секрет, Юсь, — протянул Птица, отзеркалив её позу.       — За что ты взорвал мне башку, — уронила она, точно камешек в воду. Вода стала ядовито-зеленой. Глаза напротив оставались пронзительно-желтыми. — Что я такое не должна была узнать? Что ты так боялся мне рассказать, что надо было меня убить?       — Юсь, — сказал Птица беспомощно.       — Если тебе так хочется, можешь звать меня Юлей, — прорычала Ю, распаляясь.       — Мне не хочется, — возразил он виновато.       — Ты же слышал Серёжу, не проблема это никакая, что ты в него влюблен, в чем тогда проблема? — Ю с трудом удерживалась от того, чтобы схватить его за плечи и потрясти.       — А ты никогда не бывала влюблена? — спросил он холодно, и эта холодность ощущалась как заточка, приставленная к горлу. Как будто Ю хоть раз видела заточку в реальной жизни, а не в дурацком криминальном видео.       — Я влюблена. И что? — Ю разозлилась и пожалела о своих словах раньше, чем договорила. —А ты бывал влюблен не в собственное отражение?       — Ю, ты идиот, причем тут отражение! — Птица разозлился тоже. Они старательно обходили стороной тему его — их с Сережей — мозгов. В мозгах, возможно, и была проблема.       Доктора Волков ликвидировал в тот же вечер. Потом они втроем — вернее, вчетвером, конечно, — сидели на полу у Волкова в квартире. Он принципиально не жил в башне, считая, что жить на работе — прямая дорога в психушку. Они хлебали вискарь из бутылки, и Волкова мелко трясло. Сережа и Птица таращились на него испуганно — никогда его таким не видели. Ю тоже хотелось потрястись, потаращиться и желательно порыдать, но кто-то должен был оставаться в трезвом уме хотя бы фигурально. Волков никогда не лез в дела Сережи больше, чем следовало. Птица никогда не вмешивался в отношения Сережи с его лучшим другом — единственным другом, строго говоря. Сережа доверял Волкову безоговорочно, и теперь, когда им пришлось всерьез перешагнуть черту, он не собирался скрывать причины.       Ю сразу обозначила, что в нейронауке не сильна и знает только основы из университетского курса, так что не сможет объяснить детали. Птица подбодрил её замечанием, что деталей тут бы никто и не понял. Волков беззвучно прошептал «какого хуя?» и вспомнил войну: часто умирающие среди барханов противники сулили ему скорую встречу с иблисом. Глаза у Птицы были такие, что любой иблис бы обзавидовался. Птица потупился и протянул руку, тихо представившись. Волков пожал её, с трудом осознавая, что происходит.       Ю начала с нервным смешком: «Голова у вас болит, потому что работать надо меньше». Птица тут же фыркнул, что у него ничего не болит, а все жалобы — только Серёжины. Волков глотнул вискаря и постарался не отворачиваться. Набравшись храбрости, он спросил: «Вы можете перестать это делать?» — и нервно показал на глаза. Привычный синий под ресницами его лучшего друга то и дело сменялся пугающим желтым. Птица закрыл глаза, и какое-то время ничего не происходило. Наконец они до чего-то договорились, веки распахнулись, и Волков с Ю синхронно выдохнули: «Блядь». «Что-о?» — обиженно протянул Сережа. «Это очень крипово, Серый», — сказал Волков. «Но красиво», — хмыкнула Ю, утирая рот от вискаря, и залюбовалась разноцветными глазами на знакомом лице.       Тайна, которую невролог унес в могилу, в принципе того стоила. Ю была крайне убедительна, когда объясняла, что Серёжу и Птицу затаскали бы по обследованиям, заперли в какой-нибудь жутко секретной больничке на веки вечные и превратили бы в утыканный катетерами овощ. У миллиардера Сережи не было раздвоения личности, а у Птицы не было нормального человеческого имени, зато у каждого из них был целый собственный мозг.       «В каком-то смысле вы сиамские близнецы, — гоготнула Ю, преодолев соблазн еще раз приложиться к бутылке. — Неудивительно, что вы такие тощие, одному телу двое мозгов кормить — никаких ресурсов не хватит. А вы еще и жрете как попало». Птица насупился и заявил, что жрут они преотлично и только газировка с конфетами всё портит. Сережа виновато поджал губы и пообещал, что постарается перейти на орешки и свежевыжатый сок. Как показало время, это обещание выполнить было не так-то легко, конфетки так и прыгали ему в рот вместе с газированной отравой. Волков хлебнул еще виски и сходил за ромом. На лбу у него выступила испарина, и он выглядел как человек, которому очень хочется на ручки. Но у Петечки была Ниночка и горы отчетов после рейдов по наркопритонам, а прятаться на ручках у крошечной, похожей на забитого старшеклассника Ю казалось моветоном.       В университете Ю какое-то время интересовалась природой инцеста и пришла к выводу, что нельзя считать таковым связь, если люди не знали о своих родственных узах. Вот и Сережа с Птицей никогда не считали друг друга братьями. Они знали друг о друге с тех пор, как были еще совсем крошечным ребенком, который только учился ходить. Родители их были, вероятно, торчками и сгинули, даже не осознав, что с ребенком что-то не так. Им пришлось до всего доходить своими силами. У Серёжи был ум ученого, у Птицы неуёмная творческая фантазия. Так они и выживали бок о бок, пока Сережа не встретил в детдоме Волкова и не понял, что мир, возможно, не настолько опасное место, как они с Птицей привыкли считать. Они решили дать миру шанс, и мир вознаградил их. А двое их мозгов отлично спелись, создавая между собой такие нейронные связи, каких мозг обычного человека не мог даже вообразить. По большому счету они действительно могли читать мысли друг друга, но в то же время у них был определенный запас автономности. При желании они могли даже иметь друг от друга секреты. Вот только Сереже никогда не приходило в голову что-то скрывать.       Сережа и Птица продемонстрировали этот самый запас автономности, одной рукой отвечая на срочное сообщение в рабочем чате, а другой царапая набросок ручкой на обоях стены, к которой привалились спиной. Ю, пьяненькая, несмотря на старания остаться трезвой, захлопала в ладошки. Волков же всё-таки обрушился ей на колени и, тщетно вытирая льющиеся ручьем слезы, нажал вызов и обреченно шелестел в трубку: «Нин, можно я приеду? Ну пьяный, и что? Ладно, как протрезвею приеду, не бесись». Ю сгребла его широкие плечи в охапку и ворковала, уткнувшись носом ему в висок: «Волчик, Волчик, не рыдай, серых птичек не пугай». Они с Волковым могли бы даже стать друзьями, но он видел в Ю сообщника и собрата по несчастью. Волков всегда считал, что секреты приносят несчастья. И не верил, что несчастья способствуют дружбе.       — Юсь, — примирительно сказал Птица и взял её за руки. — Однажды я был влюблен не в свое, как ты выражаешься, отражение. Мне не понравилось.       — А сейчас нравится? — продолжала гнуть свою линию Ю, но Птица уже погрузился в воспоминания и вывалил на неё едва ли не больше информации о своем детстве, чем за годы терапии.       Нине было тринадцать, но выглядела она на все семнадцать. Справедливости ради, она и теперь, перешагнув тридцатник, выглядела на те же семнадцать безо всяких усилий. Природа была той еще стервой. Птице было пятнадцать, и ему буквально снесло башню. Сережа его восторгов не разделял, он давно уже всерьез увлекся информатикой и витал в облаках, изобретая какие-то безумные программы и системы. В детдоме с хорошими компами была напряженка, так что он кодил прямо у себя в голове. Спустя годы многие из этих набросков превратились в запатентованные цифровые продукты корпорации «Вместе».       Птица сох по Нине, Нина сохла по Волкову, Волкову не нравились ни мальчики, ни девочки. Ему нравились автоматы, гранаты и танчики, и никто не был удивлен, когда после армии он поступил на военную кафедру, а через пару лет бросил и свинтил служить по контракту. Правда, на настоящей войне ему не понравилось, и, как только контракт закончился, он примчался к Сереже под крылышко. А тот и рад — его маленькой, но растущей семимильными шагами компании как раз не хватало надежного начальника службы безопасности. Волков не был тупым и быстро просёк, что на самом деле Сереже не хватало старого друга.       Вот из-за Нины-то Птица и поджег детдом. После этого она смотрела на Сережу с легкой жалостью и затаенной завистью одновременно: помимо автоматов и танчиков Волкову определенно нравился Сережа; к счастью, не в том смысле, который заставил бы Нину ревновать. Закончив школу экстерном на год раньше положенного, она как-то ловко выпуталась из сетей сиротской системы и свалила в Москву поступать.       — Вот и весь секрет, — хмыкнул Птица утомленно. На часах было около одиннадцати, и вполне можно было посмотреть какое-нибудь забавное кино.       — Весь секрет у тебя в штанах, — грубовато рыкнула Ю и подалась ему навстречу. — Правда?       Щеки опалило тугим жаром. Глаза у Ю были пронзительные, как штопор. Птица раздул ноздри, боясь выдохнуть. Она на мгновение замерла, нависая, и подалась еще ближе, мазнула губами по губам. Возбуждение вспыхнуло и окатило его с ног до головы, как будто Чумной Доктор швырнул спичку ему под ноги. В домашних штанах стало жарко, и захотелось содрать их с себя как можно скорее.       — Расскажи мне, — прохрипела Ю, впиваясь ему в рот уже без полутонов. Его рыжие волосы лезли ей в лицо, она рычала и отплёвывалась, но не отступала. Он цеплялся за ее алые пряди и не собирался её отпускать, она путалась в его халате и футболке, спеша расшвырять их в стороны.       Он сдернул с нее безразмерную толстовку, и она осталась в одних джинсах, хрупкая и тонкая, с темными напряженными сосками на почти плоской груди. Жестом фокусника она вытащила из тесного кармана пластиковый квадрат презерватива и, зажав его двумя пальцами, помахала у Птицы перед носом. Днем это казалось такой несусветной глупостью. Ю хотела выгрести их, заныканные во всех карманах и в рюкзаке, и закинуть в дальний ящик. Стоило это сделать еще неделю назад. Или все три — просто пройти мимо аптеки и не покупать, не думать, что проклятый самовлюбленный майор снизойдет до продолжения знакомства.       Птица не знал, за что хвататься — то ли за свои штаны, то ли за джинсы Ю. Квадрат пластика перед глазами на мгновение отрезвил его, и он выдохнул сквозь пристыженный оскал:       — Я не умею.       — Кто бы, блядь, сомневался, — хмыкнула Ю беззлобно и сунула упаковку ему в зубы: — Подержи.       Выпуталась из джинсов. Глаза резануло алым, и в какой-то другой ситуации Птица наверняка позволил бы себе вдоволь поугорать, предположив, что отнюдь не страсть к эпатажу двигала Ю, когда она красила волосы и там тоже. Он бы сказал Ю с мягкой усмешкой, что психотерапевтам тоже стоит лечить своё ОКР, а не выставлять его напоказ. Она бы наверняка оценила шутку и хохотала бы вместе с ним: да-да, Птиц, конечно, ведь ничем, кроме обсессивно-компульсивного расстройства, тягу к единству стиля объяснить нельзя!       Сейчас она не хохотала, а дышала тяжело и рвано, и он дышал так же, когда она дернула упаковку, и у него в зубах осталась рваная полоска пластика. Она раскатала резинку по его стояку, на который Сережа вечно косился с легким изумлением и нелегким раздражением. Он взмахивал рукой и жалобно просил сделать с этим что-нибудь без его участия, например, сходить побегать, если энергию некуда девать, или просто угомониться, потому что ему, Сереже, энергия всегда нужна — работа не ждет.       Птице казалось, что пылает уже не только он, но и вся башня, и вся акватория, и весь город на другом берегу. И алые волосы заслоняли лицо Ю, делая её черты неуловимыми и пугающе завораживающими. Он не мог позволить себе закрыть глаза, ловил каждый её взгляд и вздох. Она опрокинула его на диван, буквально подмяла под себя, как маленький беспощадный генерал. Может, не того героя он сделал в своей истории Чумным Доктором. Может, это она сожгла весь город дотла. Она взяла его за основание члена и опустилась на него до упора, такая красивая и плавная, такая незнакомая, оглушительная и цепкая. Он подумал, что такой, наверно, была война, и оттого Волков убежал оттуда, спрятался за спиной у хладнокровного, никогда не теряющего рассудок Сережи. Серёжа мог пойти на хуй, Птица цеплялся пальцами за лопатки Ю, и всё это было одновременно неудобно, красиво, глупо и правильно, и хотелось не останавливаться, и было немного стыдно, что, возможно, он не окажется достаточно выносливым и разочарует её поспешностью.       Она засмеялась, когда он подхватил ее, почти невесомую, и, качнувшись навстречу, опрокинул навзничь. Он не знал, как быть нежным, и попытался хотя бы не быть грубым, она смеялась, разметав алые пряди по безликому какому-то дивану, и её смех стал только громче, когда он глубоко толкнулся в неё, такую открытую и уверенную, такую обычную, привычную и близкую. Она зажмурилась и вдруг завыла, заревела навзрыд, и её щиколотки сомкнулись у него на пояснице. Он резко замер и подался назад, но она стиснула ноги, распахнула глаза, полные слёз, и прорычала: «Не смей». Он сказал беспомощно: «Юсь», — и она зарыдала ещё громче, не выпуская его, захлебываясь рыданиями, подвывая и цепляясь руками за его худую спину. Ему стало жутко, и возбуждение схлынуло ледяной волной, но она не отпускала его, и он обмякал внутри неё, не понимая, что с ней, а потом его рот тихо выругался, и рука нашарила на полу мелькнувший под шмотками телефон.       Ему пришлось навалиться на неё едва ли не всем весом, она тяжело дышала, глотая слезы и сопли, моргала невидяще и на любое движение начинала реветь с новой силой, брызгая слезами и слюнями из искаженного горем рта. Он кое-как поднес к уху телефон, раздраженно выслушал несколько гудков и зарычал в трубку:       — Майор, пулей сюда! Да мне похуй, где ты. Такси возьми с водителем, за штрафы накинь, я всё возмещу. Номер апартаментов смс-кой скину. Ты тупой совсем?! Помирает твоя Юля, блядь! — Практически уронив телефон снова на пол и набивая сообщение, Сережа хмыкнул сквозь зубы, уверенный, что Ю не услышит: — Без тебя помирает, придурок.       Рваное дыхание Ю стало чуть спокойнее. Она все еще заливалась слезами, но взгляд приобрел некоторую осмысленность. Спина болела, и Сережа с тоской подумал, что от её крошечных пяток там остались совсем не крошечные синяки. Она чуть ослабила хватку и спросила прерывисто:       — Тебе понравилось?       — Нет, — ответил он грустно и ласково.       — Ну тогда мог бы и выйти, — хмыкнула она и снова всхлипнула.       — А я и не входил, — нервно гоготнул он и осторожно высвободился из её лона, её объятий и поблескивающей многообещающе и никчёмно скользкой резинки. Пошарил глазами по гостиной и нашел мягкий плед. Укрыл Ю и присел рядом, не зная, куда девать руки. — Юхен, душа моя, ну что же вы так убиваетесь?       Она свернулась клубком, скрывшись под пледом, и завыла протяжно, с хрипом. Диван был тесный, но Серёжа тоже не отличался крупными габаритами. Он втиснулся между Ю и спинкой дивана, неудобно и неловко вытянувшись, даже не подумав одеться. Притянул к себе завернутый в плед подрагивающий сверток. Нашел подбородком её плечо, устроился уютно и ворковал что-то невнятное. Она стряхнула плед с лица и сердито спросила:       — Это потому что я девочка?       Он выпустил нервный смешок, неожиданно переходя на ты:       — Это потому что ты дурачок, Юхен. — Тут же добавил серьезно: — Мне просто такое не нравится. Не привлекает. Не кажется приятным.       Ему хотелось добавить еще что-то раздраженное о праве на личные предпочтения, но она сжалась в его объятиях в тугую пружину и разревелась снова, как будто не истратила еще все силы. Он гладил её по укрытому мягкой тканью боку, по плечу, по запястью, а она всё никак не могла успокоиться, и надо было подняться и налить ей воды, найти салфетку и вытереть ей нос, как ребенку, но ему казалось, что, стоит ему отойти от нее, она тут же умрет, задохнувшись в очередном спазме. Он попросил беззвучно, и Птица, вывалившись из оцепенения, придя в себя после постыдного своего бегства, сказал ей в ухо тихо, но настойчиво:       — Юсь, давай я тебе воды налью, ты же так помрешь у меня на руках от обезвоживания, и что я твоему дураку-майору скажу?       — Не хочу воды-ы, — провыла Ю жалобно.       — А чего хочешь? — спросил Птица, тут же подумав, что еще пожалеет об этом.       Майор выкатился из дома едва ли не кубарем и проклинал корпорацию «Вместе» вместе со всеми её такси и их автопилотами. С горем пополам он сумел вызвонить через диспетчера нормальное человеческое такси и выгреб из бумажника всю наличность, какая была. Прикинув размеры штрафов и количество камер по дороге, бросил на торпеду купюры, даже не отсчитав. Где-то на периферии сознания покатывалась со смеху мысль, что, позвони наглый рыжий миллиардерчик, например, вчера, и остался бы майор отнюдь не без комиксов, а без звездочек, а может, и без работы вообще. Как бы он, интересно, оправдывался, что свалил с дежурства? Наверняка, чертов Сережа, за которого чокнутая Ю стояла горой, просто посмеялся бы и предложил выкупить всё полицейское управление, если уж майор жить не может без работы.       Это были приятные злые мысли. Злость отвлекала. Злость прятала майора от огненного глаза ужаса, который наплывал на него вытянутым драконьим зрачком башни. В телефоне, за резкими и уверенными фразами звонившего, Гром слышал не то крики, не то всхлипы. Он был уверен, что плакала Ю.       Не прошло и получаса, как раздался звонок в домофон, и Птица приказал системе, даже не уточнив, кто пришел:       — Марго, открой.       Где-то внизу искусственный интеллект нежным и строгим голосом сообщил:       — Дверь открыта, добро пожаловать в апартаменты «Вместе», лифты расположены слева, ваш этаж…       Гром, не слушая указаний, пронесся через холл. В иных обстоятельствах он бы рванул пешком. Но жилые апартаменты в башне располагались на такой головокружительной высоте, что он бы и к утру не дошел. Лифт был стремителен, как пуля. Гром почти пожалел, что у него нет при себе табельного оружия. Что, если Ю придется защищать?       Он влетел в открытую по воле системы дверь, пронесся через маленькую прихожую и в гостиной столкнулся едва ли не нос к носу с миллиардером. Вернее, просто столкнулся, поскольку тот стоял вполоборота, согнувшись, и натягивал на голый зад домашние спортивки. Ю резко села на диване, плед съехал, оголив бледное плечо.       — Какого хрена?! — заорал было Гром.       Выглядел он настолько свирепо, что миллиардер тут же резко выпрямился, сверкая веснушками на худых плечах, а Ю вскочила, уронив плед, и заслонила его грудью, точно готовая защищать от неправедного майорского гнева. Под пледом она была совершенно голая, и только её ноги были одеты в трогательные цветные носочки. Из Грома словно разом выбили весь воздух.       Он недвижно наблюдал, как Сережа поднимает с пола плед, заворачивает в него Ю, подойдя со спины, и мягко толкает её вперед. Как она нерешительно делает шаг и еще один навстречу. Гром поймал взгляд под растрепанными рыжими волосами и вдруг понял, что никакой это не Сережа. Он понятия не имел, кто это, но глаза у этого крайне утомленного молодого мужика были совершенно желтые, как будто он уже умер от какого-нибудь гепатита и теперь таращился на Грома с каталки в морге.       Лицо Ю сморщилось, стало почти детским и ужасно обиженным. Она заплакала, тяжело дыша и пытаясь удержать всхлипы. Гром как-то неловко взял ее в охапку, поднял на руки — она ничего не весила, словно была игрушечной. Он донес ее до дивана и рухнул на него, принимаясь баюкать Ю в объятиях и роняя какие-то рваные, ничего не значащие фразы в ее алые волосы.       Птица стёк на пол, раскинул руки в стороны, задев пальцами поношенный ботинок Грома, и протянул:       — Как же я заебался.       Гром не собирался никак себе этого объяснять, он просто наблюдал, стараясь не делать никаких выводов, как рыжий человек у его ног моргнул, и глаза его стали синими. В ту же секунду он нашарил на полу телефон и принялся что-то набирать.       У Грома в кармане тренькнуло. Он добыл из куртки свой надежный, как кирпич, кнопочный телефон, который служил ему верой и правдой вот уже лет пятнадцать. У Ю вытянулось лицо. Гром смущенно хихикнул и показал ей смс-ку: «Юхен, душа моя, ваш майор дурачок похлеще вашего, и он не умеет пользоваться мессенджерами. Но это же не повод!»       Уронив телефон себе на грудь, Птица мечтательно протянул:       — Сейчас бы пожрать. И потрахаться. И, может быть, даже сходить на свидание…       — Пожрать есть в холодильнике, — сказала Ю весело, хлюпая припухшим от переживаний носом. — И на свидание тоже можно сходить, если ты в состоянии его пригласить.       — Он сам меня пригласил, — Птица закрыл глаза ладонью, — и обещал показать, как ему нравится. Юсь, я совсем идиот?       — Нет, Птиц, не совсем, — ласково сказала Ю, вцепляясь в Грома так крепко, словно боялась отпустить. Гром же расслабился и наблюдал за происходящим из глубины какой-то тягучей бездумной неги. Сходить на свидание он тоже был бы не против. А с остальными проблемами можно будет разобраться по мере их поступления.              ***       Проблемы не заставили себя ждать. Сережа и Птица сходили на свидание. И даже не один раз. Свидания получались преотличные. Они поели безлактозное мороженое на набережной, в вип-ложе конгресс-холла послушали лекцию по нейронауке, прогулялись в огнях вечерней крепости, прихлёбывая дешевое вино из горла. Дешевое относительно их доходов, конечно же. Волков тёрся на тяжелой бронированной тачке поблизости: ему не нравились эти Сережины порывы слоняться по городу в одиночку. Существование Птицы он старательно игнорировал, справедливо заметив, что навалять каким-нибудь агрессивным торчкам тот вряд ли сможет. Птица сердито подумал, что Волков его недооценивает, но Серёжа ещё в детстве запретил ему пререкаться с Волковым, и запрет так и не был снят.       — Как прошло? — спросил Волков с искренним дружеским участием.       Птица задремал, утомлённый, и Сережа хмыкнул, стараясь не винить себя в том, что ведет такие разговоры у Птицы за спиной:       — Да хреново прошло. Хуйня какая-то эти ваши свидания.       Он растёкся по сидению огромного хаммера и грустно вздохнул.       — А я на свидания и не хожу, чего это они «наши», — хохотнул Волков с каким-то наигранным весельем.       Ведь нельзя же назвать свиданиями его дурацкие визиты к Ниночке. Ниночка щебечет, подливает чаю, Волков молчит и моргает как-то осоловело, а Петечка, изредка запихивая в рот вилку с остывшим ужином, пялится в свои бумажки. Петечка на год младше Ниночки, а уже майор. Грому тридцать восемь, а он еще майор, и очень сомнительно, что когда-нибудь это изменится. Не теперь, думает Волков, когда свои звёздочки майор обменял на всполохи алого и рыжего на страницах популярного журнала. Петечке звание досталось авансом от папаши-генерала. Теперь сидит отрабатывает. После комы ему по состоянию здоровья не положено бегать по притонам и клубам со спецназом за пазухой. Ещё ему не положено бухать, нюхать и даже курить. Ниночка была очень убедительна, донося эту непростую для усвоения мысль до своего бедолажного супруга.       Они сидят за семейным обеденным столом, накрытым симпатичной скатертью, и Волкову одновременно уютно и неловко. Стол явно не рассчитан на троих. Петечка не горит желанием приглашать погостить своих предков. Дети здесь тоже определенно не планируются. Петечка перед своим триумфальным падением в нокаут — весь ютуб видел это шоу из подворотни на Пречистенке — умудрился разругаться с Ниночкой и поставить ей ультиматум: или я, или ребенок. Пока Ниночка плакала в больничке после аборта, Петечка не плакал от полученных увечий, а блаженно зависал между жизнью и смертью.       Волков смотрит на них и думает, что они странные. Он об этом думает уже четвертый год — с тех пор как Ниночка ворвалась в родной город и в его жизнь под предлогом, что друзья детства должны держаться вместе. Волков не помнил, чтобы они были друзьями, но из друзей у него всегда был только Сережа, и он решил, что такими предложениями не разбрасываются. Вот и сидит он допоздна у них на кухне где-то в элитных малоэтажных джунглях Крестовского, и смотрит на бесконечные ресницы Петечки, и слушает бесконечные истории Ниночки про её бестолковых бизнес-партнеров. Ниночка не ведет дел с корпорацией Сережи, потому что не желает, чтобы он однажды обиделся и поджег её офис. Очень ей нравится эта шутка. Волков думает, что Серёжа сжёг весь этот город и не поморщился, а всё вокруг — массовая предсмертная галлюцинация. А если так, то, может, и стоит обнять Ниночку совсем не по-дружески и выдохнуть ей в шею тревожно и жарко. Нет, конечно, не стоит.       — Не сваришь с тобой каши, Олег, — с деланной обидой тянет Сережа, выбираясь из хаммера. — Нет бы другу помочь.       — Попроси психотерапевта, психотерапевт как раз помогающий специалист, уж другу точно не откажет, — бесстыдно ржет Волков и, повеселев, катит прочь от башни, домой.              ***       Вместо психотерапевта Сережа просит Грома. Сам себя не узнаёт. Импульсивные поступки всегда были частью его имиджа. Скандальный, резкий и легкомысленный — таким он представал на интервью и в светской хронике. Всё это было не более чем продуманный Птицей образ. Сережа играл по его сценарию, обоим было весело. Звонок Грому — по-настоящему импульсивный поступок. Даром что Серёжа обсудил всё с Птицей и заручился его согласием.       Войдя в апартаменты, Гром ржет совершенно по-шакальи.       — Я же пошутил, — говорит он, отсмеявшись.       Когда Птица не совсем в шутку предлагал майору квартиру в башне за закрытие дела, тот огрызнулся: «Вряд ли в вашей башне есть хата с ванной посреди кухни и сортиром без дверей». Теперь есть. Это не подарок и не взятка, уверяет его Сережа.       — Можешь считать, что это конспиративная явка, — озвучивает он шутку, подкинутую Птицей. Не говорит то, что крутится на языке: можешь считать, что стал нарисованным супергероем. Майор из комиксов живет, как и сам Гром, в старом фонде неподалеку от Исакия, только не в коммуналке, а в совершенно безумной однушке с ванной на кухне. Птица в свое оправдание всегда готов заявить, что это не он придумал, а сценаристы и дизайнеры. Он бы до такого попросту не додумался: не так уж много чужих квартир повидал, не было в его жизни веселых вписок и ночёвок у друзей.       Эпопея со свиданиями могла бы дурно сказаться на работе, но Сережа с удивлением обнаружил, что, если работать не круглые сутки, а в специально отведенные для этого часы, продуктивность повышается, а хлебать газировку тянет куда меньше. Поэтому он решил отдаться этому новому опыту со всей страстью, позаимствовав немножко нейронных связей еще и у Птицы. Птица только рад. В гостиной Грома Птица наблюдает из глубины, не подавая голоса, и трепещет в предвкушении чего-то неизведанного.       Всё дело в опыте. А вернее, в его отсутствии. Сережа обещал показать Птице, как ему нравится. Но невозможно показать то, чего не знаешь и не видел. Не чувствовал. Сережа вспоминает, как обнимал Ю, пытаясь успокоить, и понимает, что он хочет так же: спокойных крепких объятий, почти невесомых, но уверенных прикосновений.       Птица умеет прикасаться невесомо. Но он словно дразнит бледную кожу с веснушками, готовый загореться и полыхнуть до неба. Сережу мутит от контрастов, будто укачивает в автомобиле с плохой амортизацией. Раньше Птица прикасался к себе, и это было нечто само собой разумеющееся: то, как он ведет пальцами по собственному плечу, а Сережа просто это чувствует, и ему тоже приятно. Оказалось, что всё немного сложнее. Оказалось, что Птица весь измучился, изголодался по каким-то совершенно иным ощущениям. Сережа таких ощущений не выносит. В жарком и податливом лоне Ю, когда Птица едва не вырубился от паники и с трудом сумел попросить помощи, Серёже было слишком: слишком близко, слишком тесно, слишком много адреналина, слишком липкая кожа, слишком быстрое дыхание. Он бы и сам там вырубился. Вот только Птице всё это — понравилось. Напугала его только внезапная истерика.       Гром слушает путаные объяснения Серёжи с каменным лицом. Но Серёжа, даром что не силен в эмоциональном интеллекте, хорошо считывает движение мысли на майорском лице. И телесные реакции он считывает тоже. Какой-нибудь нормальный среднестатистический майор при виде полуголой Ю уже бы язык на плечо вывалил от возбуждения. Гром не был среднестатистическим, и с нормальностью тоже не сложилось.       — А он меня не выебет? — спросил Гром, подозрительно прищурившись. Как будто на допросе.       — Глазки видишь? — с легким раздражением Серёжа махнул рукой в сторону собственных глаз. Майор кивнул насмешливо. — Синенькие?       — Синенькие, — хмыкнул Гром.       — Значит, не выебет, — заверил его Сережа, добавив к своему выражению лица немножко, самую чуточку той сучности, которую привыкли видеть на экране его поклонники и ненавистники.       Гром мало что не пропустил мимо ушей объяснения Ю про двое мозгов в одной черепушке, примостившихся друг на друге, как две бесстыдные черепашки. Всё это казалось скорее байкой из комиксов, чем реальным положением вещей. Но теперь Гром понимал, что слова Ю были абсолютно правдивы.       — Если ты согласился, только чтобы Юхен умаслить, то лучше не надо, — сказал вдруг Сережа грустно.       Гром даже опешил от такого заявления. Конечно, он сидел в этой — в каком-то смысле теперь уже своей — квартире из-за Ю. В общем и целом. Так сложилось.       — Марго, приглуши свет, — бросил Гром повелительно.       — А ты быстро учишься, — хмыкнул Сережа потупившись.       — С кем поведешься… — последние пару недель Гром непозволительно много времени проводил у Ю, сломя голову несся в башню после работы и от дежурств увиливал под самыми идиотскими предлогами. Благо в управлении ему многое спускали с рук, с тех пор как комиксы про огненного маньяка стали залогом популярности городской полиции.       В полумраке резкий профиль Сережи и его пылающие волосы казались нарисованными, отпечатанными в типографии. Гром протянул ему руку, и тот поднялся с дивана.       — Я согласился, потому что ты мне нравишься, — сказал он, приглашая в подсвеченную мягкими огоньками спальню. — И потому что мы в одной лодке.       — В одной башне, ты хотел сказать? — хмыкнул Сережа, и в его голосе уже не было грусти.              ***       Двойное свидание было идеей Ю. Забронировать весь ресторан, чтобы избежать любопытных взглядов предложил Птица. Забрать их и отвезти домой на своем бронированном монстре, конечно же, Олег вызвался сам, ну как же он мог доверить безопасность своего драгоценного Серёжи шайке чокнутых, и пусть среди них был первоклассный оперативник. Теперь, когда они лениво катились по набережной сквозь вечерние огни, Волков был готов признать, что перестарался с ответственностью и больше таких ошибок допускать не будет.       Он подъехал к заведению, как и договаривались, около десяти, скинул сообщение, но ему не ответили. Посидел немного, заскучал и решил наведаться в уборную, раз уж, как начальник службы безопасности «Вместе», мог войти в любую дверь, в которую успел войти Сережа. Сообщение его припозднилось на считанные минуты.       Свидание вышло красивым. Гром сначала чувствовал себя неловко в смокинге, но глаза Ю буквально пожирали его с самого начала, и под этим собственническим взглядом он расслабился, сам собой залюбовался. Они расположились за столиком рядом с зеркалом во всю стену. Гром только теперь осознал, почему в башне так много зеркал. Напротив Грома сидел миллиардер в белом костюме и в ядовито-синей, как радоновая вода, рубашке с янтарными запонками. Один его глаз был синим, а другой янтарным. Открывая рот, миллиардер обращался чаще не к собеседникам за столом, а к собственному отражению. Пожалуй, и к лучшему они решили выйти в свет без посторонних глаз.       Разговаривать друг с другом вслух было необычно. Птицу приводило в неистовый восторг, что можно, оказывается, говорить с Сережей как с любым другим человеком, не силой мысли и нейронных цепей в их загадочной голове, а вибрациями связок и движениями языка. Или не как с любым — голос становился глубоким и чуть хрипловатым, вязким, как апельсиновый сок. Серёжа тоже выглядел и звучал очень довольным. Поглощая блюда высокой кухни, все четверо обменивались шутками на грани фола, флиртовали друг с другом напропалую, словно не пришли каждый со своей парой, а играли в сложную игру со сменой ролей.       На Ю было черное вечернее платье в пол, с открытыми плечами и высоким горлом. Именно оно чудом не оказалось залито мартини и слезами в день презентации комикса. Гром любовался её фигурой, линией плеч, огнем в её глазах. Смотрел и не верил, что этот человек впустил его в свою жизнь без малейших вопросов. Иногда ему казалось, что он мог бы провести остаток дней, перебирая её хрупкие позвонки и уткнувшись лицом в шею.       Птица громогласно загоготал, Сережа с легким смущением прикрыл глаза. Гром почти не пил, но ощущал себя пьяным от этого неуловимого, но совершенно безапелляционного раздвоения — не личности, а картинки. Птица и Серёжа были разными. Гром мог с закрытыми глазами, по одним только интонациям уловить, кто сейчас говорит этим ртом, а кто отвечает на реплику коротким смешком. С открытыми глазами он легко читал, кому принадлежит тот или иной жест или поворот головы. Еще пару недель назад он бы не поверил, что это возможно.       Ю передернула плечами, и Гром видел, как по её коже рассыпались острые пики мурашек. Пошарив в крошечном клатче, изящная рука Ю, как и всегда, не тронутая маникюром, взметнулась над столом. Зажав квадрат пластика между средним и указательным пальцами, Ю стрельнула глазами на Грома, на Птицу с Сережей. И выдохнула хриплым, бесполым голосом:       — Я сейчас взорвусь.       Правой рукой Птица перехватил упаковку с презервативом. Левая всё ещё недвижно лежала на столе. Гром протянул руку и стиснул кончики чужих пальцев. Сережа усмехнулся краем рта и с мягкой благодарностью выдохнул:       — Я пока поработаю. Может быть.       Когда веки с рыжими ресницами, моргнув, вновь распахнулись, оба глаза были пронзительно-желтыми. Птица порывисто поднялся, подал Ю руку, и они ушли неровной, немного пьяной походкой в сторону уборной. Платье соблазнительно облепило худые мальчишечьи бёдра Ю, чтобы тут же распахнуться вдоль высоких разрезов, обнажая её стройные ноги. Гром хмыкнул, осознав, что никакие дурацкие линии белья не портят вид. Не портило его и расползающееся пятно смазки, выдающее, что Ю имела все же некоторое терпение, прежде чем совсем потерять голову.       Волков зашел в уборную и сделал одновременно две вещи: очень сильно охуел и закрыл за собой дверь — ближайшей кабинки. В конце концов, если бы он отказывал своему мочевому пузырю в его потребностях каждый раз, когда оказывался стеснен обстоятельствами, он бы уже заработал какую-нибудь смертельную почечную болезнь. Ю отличалась куда большей многозадачностью, поэтому сквозь мирное журчание он услышал, как она одновременно выругалась, хрипло рассмеялась и бесстыдно застонала, разложенная на краю мраморной панели с раковинами в самом однозначном из возможных смыслов.       Волков вылетел из туалета, стараясь не смотреть в сторону раковин, но звуков ему было достаточно. Он дошел до единственного занятого стола и рухнул на вычурный стул с резной спинкой. Гром слегка поморщился, сдержав смешок: возможно, на штанах Волкова теперь тоже будет пятно.       — Майор, стесняюсь спросить, — начал Волков, плеснув в чей-то бокал минералки из едва початого графина, — а ты в курсе, что там Серёжа твоего Юхена ебёт?       На лице у Волкова отразилась такая трогательная беспомощность, что Гром не смог отказать себе в легком издевательстве над ближним.       — Во-первых, не Серёжа, а Птица, — лениво протянул он. — Во-вторых, это еще вопрос, кто кого ебёт.       — Как у вас всё сложно-то, блядь, — выдохнул Волков, прячась за бокалом.       — В том-то и дело, Волков, что у нас всё очень просто, — ответил Гром, благостно улыбаясь. — Это ты усложняешь.       Волков подпирает щеку кулаком, безмолвно прося объяснений. Может, он в самом деле усложняет. Может, всё проще, чем ему кажется. С год тому назад он засиделся допоздна, и Петечка, оторвавшись наконец от своих отчетов, сказал, сонно поморгав: «Нина тебе в гостиной постелила, оставайся». Волков стушевался и принялся отнекиваться, на что Петя бросил: «Да что ты ломаешься, дядь, ну куда ты в свои ебеня поедешь?» И хотя квартира Волкова от настоящих ебеней была очень и очень далеко, с блистательного Крестовского весь город именно таковым и казался. Волков покорно улегся на диван с высокой спинкой и, хотя спать хотелось нереально, боялся пошевелиться, невольно — или совершенно осознанно — прислушиваясь, как за плохо прикрытой дверью спальни возятся и сладко стонут, как у Петечки вдруг срывается голос, становится капризным и тонким, и он рвано повторяет, едва успевая вдохнуть: «Ниночка-Ниночка-Ниночка». Волков уверен, что они кончают если не одновременно, то очень близко к тому; и чуть громче, чем стоило бы, Петечка говорит, вернув голосу привычную грубоватую хриплость: «Люблю тебя», — и Ниночка смеется и отвечает: «Нет, я тебя». Тут же чуть виновато шикает на него, чтобы говорил тише.       Волков продолжал смотреть на Грома непонимающе, и тот все-таки снизошел до объяснений. Главное в отношениях, сказал майор, если это, конечно, серьезные отношения, — принцип трех «К». Кайфы, компромиссы и котлетки. Непонимание никуда не девалось с лица Волкова, и Гром добавил, доверительно понизив голос:       — В отношениях всем должно быть в кайф, и сейчас Ю в кайф, потому что мы пришли к некоторым компромиссам.       За эти пару недель мир перевернулся для Грома вверх тормашками, а для Птицы встал наконец на ноги. И всё оттого, что Серёжа, решительно скинув с плеч толстовку, лег в никем еще не обжитую постель и притянул к себе майора, отдаваясь прикосновениям и объятиям и то и дело повторяя: так окей, а так перебор, а тут щекотно, а теперь вообще замри. Безупречный его мозг мог снять слепок с любого опыта и воспроизводить его потом сколько угодно, передавая затейливыми нейронными путями в мозг Птицы. Чего он не учел, так этого того, что захочет повторить сам опыт, а не нырять снова и снова в воспоминание. Как и Птица. Никто не учел, что опыт, прожигая новые нейронные связи, потребует углубления и творческого поиска.       Ю и Сережа выползли из уборной в таком виде, что Олег мгновенно подорвался с места и хотел было подставить Сереже плечо. Тот гоготнул, выставив руку в жесте возражения:       — Все живы, Олег, не надо так нервничать.       Они вышли из ресторана в прохладную ночь, и Ю влюбленно висела на локте Грома, он столь же влюбленно тыкался лицом ей в волосы. Потом она взобралась на пассажирское сидение хаммера, точно вскочила в седло генеральского скакуна. Гром и Сережа сели сзади. Ю сияла и ерзала, всматриваясь в проносящийся мимо город. Сережа привалился к Грому, уцепился за него, и майор обнял его за плечи. От его встрепанных волос пахло Ю, это умиротворяло и одновременно приятно будоражило. Сережа перебирал пальцы Грома, тот включился в игру и мягко сжимал кончики, ловя их и тут же отпуская. Вдруг тихо спросил:       — А что Птица?       — Дрыхнет, что, — усмехнулся Серёжа, прижимаясь теснее. — Совсем мы его укатали.       — Мы? — Ю развернулась, чуть ли не коленями встав на сиденье, ухватилась за подголовник и с наигранным негодованием уставилась на Серёжу.       — Юсь, ну тебе сколько лет-то? Сядь нормально! — с искренним беспокойством воскликнул Гром.       — Тридцать пять, дяденька майор, паспорт показать? — Ю развеселилась не на шутку и готова была уже пролезть между кресел назад, когда Волков строго сказал:       — Юсь, ну правда, сейчас высажу тебя, на такси поедешь.       Ю села ровно и посмотрела на Волкова с какой-то даже нежностью. Волков краем глаза поймал её взгляд. И самого себя поймал — на том, что, похоже, больше не боялся ни странного Птицы, неуловимого и всегда присутствующего, ни его психотерапевта, то скалящегося улыбкой Джокера на пол-лица, то впадающего в тягостную меланхоличную недвижность. Он вдруг понял, что они больше не его вынужденные сообщники, а друзья, рядом с которыми можно если не расслабиться до конца, то хотя бы немного отпустить контроль.       Может, Волкову и стоило отпускать порой контроль. Может, стоило отпустить, когда Ниночка оставила их с Петей одних на кухне. Петя долго мучительно молчал, и Волков не решался на него посмотреть. Тогда Петя в своей привычной манере, безо всяких предисловий, выдал непривычное, невозможное и определенно бывшее шуткой:       — Может, просто поебёмся? — хотел было выдержать паузу, но тут же бросил вслед, как гранату: — Хочешь?       Волков вскинулся, полыхнув глазами и скулами:       — А если хочу?!       — Раздевайся, — сказал Петя и не сдвинулся с места.       — Петь, ты нормальный? — спросил Волков беспомощно. Ниночка в этот момент вернулась, и что-то такое было у Волкова написано на лице, что она с укоризной посмотрела на Петечку, склонилась над Волковым, уронив ему на плечо свои светлые волосы, и, целомудренно поцеловав его в щеку, сказала:       — Ты зачем мне Олежу обижаешь, Пётр Юрич? — и тут же, обняв Волкова за ключицы, нависая над ним, проговорила ласково: — Не обращай внимания, это у Петечки недотрах, вот и пиздит, не думая. Вчера заработался, а я не дождалась и спать свалилась.       — Поеду я, Нин, — сказал Волков, поднимаясь со стула на ватных ногах.       Теперь, глядя в зеркало заднего вида на Грома и Сережу, почти уже дремлющего в его объятиях, и краем глаза на Ю, которая вся извертелась, но больше не пыталась устроить светопреставление в одном отдельно взятом хаммере, Волков ощутил какое-то незнакомое, заполняющее его до краёв умиротворение. Мир рождал мозги, из-за которых люди готовы были пустить на опыты их обладателей, и тот же самый мир рождал людей, которые в своей любви теряли берега отнюдь не в привычном низменном смысле. Они отважно вырывались в открытое море этого чувства, следовали ему, и тень башни в закатном зареве становилась для них стрелкой компаса.       Волков выудил из кармана телефон и, немного сбавив скорость, нажал вызов.       — Нин, можно я приеду? — как будто и не молчал неделю, как в воду канув. — Не пьяный. Ну что ты начинаешь, раз в жизни пьяный тебе позвонил. Минут через сорок буду.       — Ну что, на ручках вас нести, ваше миллиардейшество? — улыбнулся Гром, потормошив Сережу за плечо. Тот открыл один глаз, пронзительно синий, и протянул:       — Если можно.       Ю чмокнула Волкова в щеку и сказала:       — Мы дальше сами, Волчик, поезжай.       Он сжал её руку благодарно. Как будто и не было дурацкого разговора со слишком проницательным майором. Развернув свою мысль про кайфы и компромиссы чуть подробнее, Гром отправил в рот оставшуюся от салата крошечную помидорку, такую же красную, как волосы Ю, посмотрел на Волкова испытующе и вдруг выдал:       — В-третьих, если уж мы решили обсудить, кто кого ебет, Волков, не завидуй чужой личной жизни. Завидовать вредно для психического здоровья. Это я тебе как мужик психотерапевта говорю.       Опешив на мгновение, Волков тут же собрался и как ни в чем не бывало уточнил:       — А котлетки тут при чем?       — Ну как же, котлетки, — майор мечтательно улыбнулся, точно не провел последние три часа в мишленовском ресторане с вип-обслуживанием. — Знаешь, как приятно налепить котлеток, целую гору, и смотреть, как у Ю за ушами трещит от удовольствия.       Волков расплылся в умиленной улыбке, представив, как майор завалил из табельного какого-нибудь кабана, сбежавшего из зоопарка, и собственноручно пустил его на фарш. Майор же решил его окончательно добить и, совсем уж разулыбавшись от сладкого воспоминания, продолжил:       — Я тут на днях приехал после дежурства, а у неё вся кухня угваздана. Марго верещит, вот-вот пожарку вызовет, а на столе, на маленьком таком блюдечке от кофейной пары, три котлетки лежат. Меня дожидаются, выжили, бедолаги, во вселенском пожаре. Я без понятия, как она умудрилась целую миску фарша сжечь, у вас же там во всех апартаментах антипригарная посуда.       Повисла короткая пауза, затем Гром и Волков переглянулись и расхохотались, точно были давними закадычными друзьями. И под этот дружный хохот дверь в уборную распахнулась, явно открытая с ноги. Под вечерним платьем, дорогим на грани приличия, Ю носила свои неизменные светлые кеды, не пожелав терпеть неудобства ради сомнительных правил модного этикета.              ***       — И-игорь! — протянула Ю сонно, плеснув горячей водой в ванне. — Ну хватит, ты там на всю службу безопасности, что ли, печёшь?       Ванна — бесконечно глупая и похабно поблёскивающая латунная лохань — Грому была мала, и он предпочитал нормальный человеческий душ в апартаментах Ю. Куда делся душ из его собственного обездверенного сортира, он предпочел не уточнять. Для Ю ванна, напротив, оказалась в самый раз. Вот и теперь Ю плескалась в пене и пару, едва продрав глаза и примчавшись со своего этажа чуть ли не в пижаме. В трех шагах от неё Гром колдовал над плитой. В свой законный выходной он хотел заняться тем, что ему нравилось. Например, побаловать Ю блинчиками, каких ни в одной «Сударыне» не попробуешь, а потом, ближе к обеду, спуститься к Волкову с гостинцем. Потому что не котлетками едиными.       Гром собрал поднос и поставил его поперек ванны. Сел рядом на пол, непривычно теплый в отличие от студеной коммуналки, и с довольным видом наблюдал, как Ю уплетает за обе щеки. Когда завтрак был окончен, он завернул Ю в огромное махровое полотенце и унес в спальню. Уложил её на застланную уже постель, надел на изящные ступни носочки. Ю была горяча, но ноги её мерзли всегда, даже в самую сильную жару.       — Одетых майоров в постель не пущу, — капризно сообщила Ю, поманив его пальцем. Скоро никакой одежды на нём не осталось, он прильнул к ней со спины и медленно бродил руками по телу, мягко целуя лопатки, плечи, живот.       На вторую половину дня у Ю были грандиозные в своей тривиальности планы. Сережа снял для нее кабинет в неприметной высотке близ парка Трёхсотлетия, и ее уже ждали первые рабочие часы. Никаких больше звезд с полными мозгами опасных для жизни секретов — только нормальные среднестатистические клиенты с нормальными среднестатистическими доходами и такими же проблемами. Ю чувствовала себя помолодевшей лет на восемь — на пороге встречи с первыми настоящими клиентами, когда ты уже не лучший студент с самым большим количеством часов личной терапии, а трясущийся от страха и предвкушения молодой специалист.       Ю перехватила руку Грома и поднесла пальцы к губам, подышала на них, собираясь с мыслями. В лопатки гулко стучало его сердце, горячее и отважное.       — Это была любовь с первого взгляда, — сказала она чуть резче, чем хотела. Гром поддел её ласково:       — Так возбудилась оттого, что я тебя выдуманным именем назвал?       — Да нет же, — Ю помолчала, ощущая, что краснеет от смущения. — Помнишь, когда все угорали над тем, как ваше управление пытается подправить имидж и форсит свой кривой видеоблог. Ты там такой дурак в первых выпусках.       — Мы не угорали, — с наигранной обидой протянул Гром. С тех прошло уже лет шесть, не меньше. А может быть, целая жизнь. Кожа его покрылась мурашками, и Ю хрипло усмехнулась:       — Кажется, теперь я до конца понимаю смысл выражения «у меня аж привстал».       Она жадно вцепилась в его бедро, глянув через плечо. Его член, пусть не до конца возбужденный, крайне соблазнительно ткнулся ей между бедер. Гром, сдаваясь без боя, спросил:       — Где там твои резинки?       Ю подорвалась с кровати и скрылась на кухне, где осталась её одежда. Даже если это была пижама, стратегическому запасу в ее карманах можно было позавидовать. Позже, выйдя попить водички, Гром безо всякого стеснения выгреб из кармана её толстовки горсть презервативов и вместе с блинчиками, заботливо обернутыми в фольгу, вручил Волкову.       Ю вернулась в спальню, раскатала резинку по полувставшему члену и хотела было двинуть рукой, чтобы привести его в полную готовность. Гром мотнул головой в своем неизменном «давай не надо? Пожалуйста?»       — Оргазмы переоценены? — насмешливо уронила Ю, оседлав его бёдра и марая его кожу собственной смазкой. От этого ощущения Грома вело, и весь он горел. С трудом растянув рот в улыбку, он хмыкнул, подтверждая:       — Оргазмы переоценены.       Она поглотила его всего одним плавным движением, склонилась ему на грудь, мелко покусывая плечи, ключицы и шею. Время расплавилось в потоках медленного, тягучего огня. Он прижал её к себе и не хотел отпускать, и она вплавлялась в него недвижно и неотступно, и даже когда внутри неё он совсем опал, она не выпускала его, пока жар не откатился от подножия их башни мягкой волной отлива.              ***       Волков чувствовал себя немного идиотом, но Гром так настойчиво рассовывал презервативы по его карманам, что избавиться от них казалось по меньшей мере невежливым.       — Я блинчики привез, — сказал он вместо приветствия. Петечка хищно облизнулся, выхватив из рук пакет, и стало ясно, что в этом доме лучше не щелкать клювом, если не хочешь остаться без угощения.       После ужина Нина под каким-то стратегически выверенным предлогом утащила Олега в гостиную. Он с удивлением обнаружил, что диван, на котором он обычно ночевал, не просто застелен, а разложен до полноценной кровати. Олег, впрочем, совершенно не был уверен, что ему суждено остаться на ночь. Нина посмотрела на него испытующе, и он подался навстречу, целуя её уверенно и почти требовательно. Прошло уже не меньше месяца с тех пор, как он посмотрел на неё, едва дыша, и несмело коснулся сжатыми губами уголка её рта. Ему всё ещё было немного страшно, что он что-то понял не так. Ниночка целовалась словно вполсилы, хотя сам Олег был уверен, что никто и никогда не целовал его с таким жаром, а он и не знал, что в нем может быть столько ответного огня.       Сердито обругав рапорт, который подвернулся прямо под блинчик и теперь сверкал жирным пятном, Петечка выглянул из кухни и бросил с обескураживающей прямотой:       — Когда там намилуетесь и соберётесь ебаться, меня позовите.       — Петь, я тебе когда-нибудь въебу! — нехотя отлипнув от губ Ниночки, возмутился Олег. Получилось резче, чем стоило бы. Скрывшись на кухне, Петя крикнул:       — Вечно тебе что-то не нравится, дядь!       — Мне нравишься ты! — сразу исправился Волков под насмешливым взглядом Нины. Тут же она посерьезнела, став почти грустной:       — А я? Я тебе нравлюсь?       Волков почувствовал ком в горле. Задумчиво принялся расстегивать на Ниночке блузку с мелкими пуговицами, мысленно проклиная её любовь к изысканным нарядам даже дома после долгого рабочего дня.       — Олеж? — Нина перехватила его руку и посмотрела совсем уж жалобно. Он уставился на нее и выдохнул:       — А тебя я люблю, Нин.       Она подавилась воздухом и невольно всхлипнула. Он виновато потупился:       — Ну что. Ну медленно соображаю.       Она улыбнулась так ярко, что даже башня, одетая закатом, не могла бы сравниться с этой улыбкой, и поцеловала его в полную силу, будто сама была городом, который горит.       Тяжело дыша после пламенного, стремительного, точно на выпускном, оргазма, Нина скатилась с Волкова, рухнув на спину, все так же стискивая его ладонь. Расхохоталась довольно и крикнула:       — Сюда иди, собака ебливая!       Петечка вальяжно вплыл в гостиную, хотя весь вид его говорил о том, что он уже исстрадался и последние полчаса ни о каких отчетах и думать не мог. Он уселся в кресло напротив, поставив одну ногу на журнальный столик, и протянул, расстегивая домашние штаны:       — На бис повторите?       — Нормальные люди любовью на публику не занимаются, — фыркнула Ниночка.       — Ой Нин, на хуй иди, а, — парировал он с неприкрытой нежностью.       — Я-то сходила, но и на твою долю оставила, — Нина заржала, совсем раззадорившись. Села, поигрывая бровями и маня его пальчиком. Волков сонно косил на них обоих из-под полуприкрытых век. Глаза Нины в яростном свете люстры были зеленоватыми, такого же ядовитого оттенка, как камушек, из которого делали обереги от иблисов.       Петя приспустил штаны и принялся медленно дрочить, как будто и не было у него стояка, как будто он собирался возбудиться неспешно и даже лениво, а может, и бросил бы это дело на полдороги, чтобы пойти в душ и спать. Волков смотрел на него и улыбался.       — Волков, а ты на мою долю что-нибудь оставил? — попытался съязвить Петя, но получилось придушенно и сипло.       — Приходи и проверь, — так же сипло выдохнул Волков и протянул руку. Не дотянулся до чужой ноги, все так же упирающейся в столик, и разочарованно свесил кисть с дивана. Петя нервно скинул шмотки, утомившись собственным представлением, и плавно опустился на измятую простынь, ворча, что о существовании у них дома раскладного дивана можно было бы и предупредить, а то такие шокирующие секреты вредны для его подорванного здоровья.       — Петечка, как себя ведут хорошие майорчики? — спросила Нина елейно. От этого тона у Волкова мурашки пронеслись по загривку, и он почувствовал, что вот-вот будет готов не только к труду и обороне, но еще и к новому раунду совершенно бесстыдной ебли.       Петечка посмотрел на Волкова оценивающе. Волков посмотрел в ответ с какой-то беспомощной нежностью, отчего тот вдруг смягчился и протянул:       — Ладно, я даже согласен на поцелуй.       Волков приподнялся на локтях, невольно приоткрыв рот в ожидании. Петечка коснулся его губ осторожно. На миг отстранился и сказал строго:       — Только можно слюней поменьше?       Нина застонала саркастично, несомненно закатив глаза.       Волков никогда бы никому не раскрыл, что это был один из самых потрясающих опытов в его жизни. Не нужно Ниночке и Петечке знать таких подробностей. Самому себе он признался, что это был — лучший секс на его памяти. Ниночка и Петечка смешно огрызались друг на друга, умудрялись спорить между стонами и всхлипами и даже успели обменяться язвительными шпильками.       — Петь, ну что как будто втроем никогда не трахался? — ворчала Нина.       — И правда, что это я, каждый вторник же как по расписанию, а? — не отставал Петя.       — Это что у тебя за вторники такие, о которых я ни сном ни духом? — Нина уставилась на него так, что Волков уже не был уверен, играет она или всерьез обижается.       — Вот и я говорю, Нин, — насмешливо приподнял бровь Петечка, — что это за вторники такие, о которых ты ни сном ни духом?       Тут Волков решительно взял ситуацию в свои руки и заявил, что уже пару часов как среда. Они замолчали на полуслове, и больше не стало шуток, остались только прикосновения горячих тел, объятия и сплетение рук и ног, и хлесткие волны оргазма, который словно утраивался, отражаясь от высокого потолка. Волков чувствовал себя огромным, как башня над заливом, и сильным, как неустанно целующий ее ветер.       Со временем Волков узнал, что Петечка в юности не просто был избалованным генеральским сынком с блатным местом в наркоконтроле, но и буквально долбил как не в себя круглые сутки. А потому не то что втроем, а даже вдвоем не особенно справлялся. Посреди всего этого бедлама в его отвязной жизни появилась Ниночка, которая, на самом-то деле, тоже была не дура употребить всевозможных веществ. Но каким-то чудом они так совпали, что она сразу бросила, а он всё гнался за нею, за ускользающей её красотой, за манящей силой и никак не мог отпустить…       Волков вынырнул из сладкой дрёмы аккурат к очередной трогательной перебранке. Ниночка ластилась к Петечке и пыталась захватить его рот. Петечка уворачивался и бухтел:       — Нин, ну хватит, поцелуй был только для Волкова и по особому случаю, нечего примазываться.       — Я тебе устрою особый случай, Петечка, — деланно надулась Нина и, отвернувшись, уткнулась носом в щеку Волкову.       Петечка вдруг сел и посмотрел встревоженно:       — Если вы заделаете ребенка, алименты сам будешь платить. И фамилию. Я в папаши не нанимался.       Нина оглянулась на него резко, и он простонал совсем уж жалобно:       — Развод не дам.       — Петь, ты совсем дурак? — сказала она ласково и притянула его в объятие, словно стараясь спрятать в своих маленьких, но очень сильных руках. Волков осмелел и поинтересовался:       — Ну хотя бы стол нормальный можно купить на кухню?       Петя заржал, мгновенно расслабившись. Устроился головой у него на ребрах и протянул почти мечтательно:       — Стол можно. И даже траходром. А то диван как-то несолидно, я к спальне привык.              ***       Растянувшись на животе, Сережа нежился под легкими прикосновениями, и вечернее небо смотрело в комнату сквозь полуопущенные жалюзи. Гром проехался ладонью по загривку, зарылся в огненные волосы, сжимая чуть сильнее, чем намеревался. Сережа застонал и подался навстречу.       — Сделай так еще раз, — попросил почти смущенно. Гром пропустил рыжие пряди сквозь пальцы и легонько потянул. Сережа исторг из своего горла какой-то отчаянный хрип, развернулся и уставился на Грома расширенными зрачками. Проговорил, тяжело дыша: — Может, снова — двойное свидание?       Гром не обманывался в своих чувствах. Если к Ю он испытывал оглушающую и сбивающую с ног любовь, то Сережа пробуждал в нем какую-то летящую, ласковую влюбленность. Сережа приходил, вежливо поинтересовавшись смс-кой, можно ли занять немного его времени, и Игорю хотелось отдать ему так много, сколько можно запихнуть в одни сутки выходного. Но у Сережи было слишком много работы, чтобы валяться в кровати весь день. Зато и дожидаться выходных ему было ни к чему.       — Если хотите, — согласился Гром.       — Я хочу, — рвано уронил Сережа, сделав ударение на местоимении.       — А Птица? — Гром склонил голову и глядел хитро.       — Какие сомнения? — почти огрызнулся Сережа. Тут же спохватился: — Думаешь, Ю не захочет?       Гром готов был отдать Ю всего себя без остатка, и это было взаимно. Но порой они расходились в представлениях об этом «всём», как плохо прошитый шов. Грому хотелось облизать её с ног до головы, но она ёжилась и мгновенно начинала мёрзнуть, теряя всякий запал, едва его язык касался острой лопатки. Сережа, напротив, плавился под этой несуразной, детской почти лаской. Скользил в ответ раскрытым ртом по горячей коже, касался распахнутых губ майора, прихватывал их губами и двигался дальше, как безразличная ко всему волна прилива. Гром знал, что безразличия там ни на грамм.       — Смотря где, — задумчиво ответил Гром. Ю не нравились публичные лекции и прочие слишком интеллектуальные виды досуга. А вот покататься на кораблике или пострелять в тире, возможно, было бы в самый раз. Майор давно обещал показать ей класс не только в коротком ролике полицейского блога.       — Здесь, — выдохнул Сережа, притягивая Грома к себе, буквально укрывая себя его красивым тренированным телом. Он казался хрупким, но совсем не боялся, что Гром придавит его своим весом. — В твоей постели.       Гром почувствовал, как мурашки покрывают его всего от кончиков ушей до самых пяток от одной только мысли, что раскаленная до вселенского пожара Ю будет трахать Птицу, смешивая его пот со своим, размазывая собственную смазку по его ногам, плечам, шее, спине, где только дотянется. А сам Гром будет держать Сережу, трепещущего, точно балансирующего на вершине башни, за загривок такой же трепещущей ладонью и вылизывать его тело, остужая пылание не совсем его в этот момент плоти. Если ради такого не стоило закрыть глаза на признание Ю в том, что это они подстроили аварию, то ради чего вообще стоило жить?       В том, что Ю не просто захочет, а придет в восторг, Гром даже не сомневался. Не далее как неделю назад он с сочувствием выслушивал крайне неловкую историю прямиком из уст пострадавшей стороны. Они с Волковым встретились за бокалом пива в тихом баре у парка Трехсотлетия. После работы Гром ехал в башню, Волков — из башни, и такие дружеские посиделки обещали стать доброй традицией. Именно после этой истории Гром и решил, что в ближайший выходной обязательно угостит Олега блинчиками в качестве извинений.       Волков привычно поднялся к Сереже, привычно зашел в офис — Марго не давали никаких указаний, что о его приходе теперь следует предупреждать.       — Да ёбаный же в рот! — заорал он с каким-то даже отчаянием, едва дверь распахнулась. — Что ж вы в рабочее время-то тут творите?!       — Привет, Волчик, — простонала Ю, пытаясь звучать дружелюбно. Получилось похабно.       — Сейчас обед, — коротко рыкнул Птица, не поднимая головы. Волков едва не возблагодарил небеса, до которых тут всегда рукой подать, что на Ю была неизменная бесформенная толстовка, а Птица вообще только ширинку и расстегнул, прежде чем накрыть её своим ловким и жадным телом.       — Так и какого хуя вы не жрете?! — от переживаемого потрясения Волков так разгорячился, что не мог понизить голос ни на полтона.       Птица вскинул голову, моргнул, и на Волкова уставился синий глаз.       — Олег, не тупи. Чем раньше они кончат, тем раньше мы сможем пойти пожрать, — сообщил Сережа философски. Словно в подтверждение его слов Ю застонала еще более похабно, хотя казалось бы, куда уж, и яростно стиснула бока своего визави коленями.       Лицо миллиардера, которого Волков до недавнего времени считал своим лучшим другом Сережей, исказилось. Одна его половина, сверкнув желтым глазом, выражала высшую степень наслаждения. Другая, синеглазая, сривилась в тщетной попытке не заскрипеть зубами.       — Ну пиздец, ребят, — прошипел Серёжа, прижав к виску пальцы, — вы на пару как ебаный Чумной Доктор, после вас хоть пожар.       Открыв свои желтые глаза, Птица виновато потупился. Серёжа не считал, что оргазмы переоценены. Его тонко отстроенный, постоянно работающий над сложными вычислениями мозг просто не мог обработать такой бешеный поток физической стимуляции. В юности они с Птицей пытались вместе проводить время за просмотром порно, но Серёжа скоро понял: единственное, что ему приносит задорная дрочка с фейерверками — это раскалывающаяся голова и звон в ушах. Как выяснилось, с годами мало что изменилось. За обедом он сидел нахохлившись, и Птица делил с ним головную боль поровну, грустно поглощая суп. Волкову при виде этого скорбного зрелища даже ненадолго стало совестно за свое нелепое вторжение.       Доев суп, Серёжа сказал, всё еще потирая висок, в котором стреляло и дергало:       — Юхен, душа моя, сдается мне, у вас слишком много свободного времени. Давайте-ка вы найдете себе клиентов, а я вам кабинет арендую поблизости. А то такими темпами мы проебём всю вашу выдающуюся квалификацию.       Ю пристыженно уткнулась лицом в кружку с кофе, но не смогла сдержать улыбки. Это была прекрасная идея, ей самой просто недоставало решимости возобновить практику без внушительного тыла психологического центра. Впрочем, она прекрасно понимала: искать не придётся. И в самом деле, стоило ей написать пост с приглашением в личную терапию, как все предложенные часы немедленно разобрали — не прошло и суток.              ***       Волков лепит котлетки. Маленькие и аккуратные, по рецепту Грома. Раскладывает их по сковородке. Котлетки шкворчат. Волков сдвигается к раковине, моет руки. Полотенца нет на месте, он шагает к их новенькому, только вчера доставленному столу, и это роковая ошибка. Петечка громко отодвигает стул, на котором сидит над отчетами. Перехватывает Волкова за ремень джинсов, тянет на себя. Котлетки жарятся на медленном огне. Волков собирается послушно перекинуть ногу через бёдра Петечки, но тот удерживает его, расстегивает ремень, приспускает джинсы с трусами и, резко прихватив за ляжки, сажает на стол. Пусть Петечка больше не работает на земле, но и превращаться в канцелярскую крысу не собирается — прилежно ходит в тренажерку. Отчеты обиженно шелестят и разлетаются во все стороны.       Почуяв, что запахло жареным, Ниночка заходит на кухню. Перевернув первым делом котлетки, она разворачивается к столу. Волков цепляется пальцами за край столешницы и потерянно стонет, когда Петечка ритмично насаживается на его член — неглубоко, он не отчаянная куртизанка, в конце концов. Но Волкову хватает выше головы, выше самой высокой башни. Башню, впрочем, рвет, и нет у нее ни корней, ни тени, только устремленность и власть.       — Я смотрю, у меня тут теперь две ебливых собаки, — хмыкает Ниночка, и Волкова продирает до самого основания, он только чудом удерживается на краю, чтобы не кончить раньше, чем Петечка наиграется.       Петечка, обхватив головку одними губами и чуть отстранившись, едва ли не по слогам выцеживает:       — Только одна из них — Волк.       Ниночка, красиво согнув коленки, слегка склоняется и целует Петечку в щеку. Роняет вскользь, окатывая член Волкова теплым дыханием:       — Петь, с набитым ртом не болтай, подавишься.       Котлетки шипят и прикипают всей душою к антипригарным Олеговым сковородкам, оскорбленные невниманием. Волков всхлипывает и кончает, марая собой красивые и капризные Петины губы, и Ниночка целует эти губы невесомо и в то же время многозначительно, как делает всё в этой жизни.              ***       — Птиц, Птиц, Птиц, — повторяет Ю на одной ноте, пока он вдалбливается в неё на всю длину.       Гром на дежурстве, и это, несомненно, большое упущение, но и без него они не собираются скучать. От возвращения к работе Ю в таком приподнятом настроении, что впору бежать к психиатру. Но Ю знает, что это не биполярное расстройство и даже не реакция на стресс. Просто работа приумножает энергию. А зачем еще нужна работа, если не для этого?       Сережа внутри их общей с Птицей головы пишет код, но код не дается, ускользает, дразнясь. Сережа еще толком не понимает, что это за программа. Но ему кажется, что это что-то очень хорошее. Птицу накрывает оргазмом, выносит куда-то на орбиту, как будто он стал продолжением башни, телескопически устремившейся за пределы земли. Сережа чувствует отголосок, его качает на горячей, но не испепеляющей волне, и когда волна оседает, он успевает схватить свой код за огненно-перистый хвост.       — Почему ты Птица? — спрашивает Ю тихо, перебирая потемневшие от пота, медные сейчас волосы.       — Всегда хотел рассказать эту историю, — благодарно отвечает он.       Когда они были совсем маленькими, они думали, что их обоих зовут Серёжами. Но стоило самую чуточку подрасти, научиться складывать слова в предложения, как они выяснили, что имя им досталось всего одно. Птица решил, что сам себя назовет. Им тогда нравился мультик про белую ворону по имени Марго. Увы, они скоро обнаружили, что это имя для девочки.       —Я, может, и не знал, кто я такой, но точно знал, что я не девочка, — фыркнул Птица весело. — Только имена для мальчиков мне не нравились. Так я и стал Птицей.       — Везет тебе, — грустно протянула Ю. — Я никогда не знала, девочка я или мальчик. Я и сейчас не знаю.       Открыв один глаз, Сережа переплел их с Ю пальцы и сказал строго:       — Юхен, душа моя, да разве ж это важно? Вот я знаю, что без вас…       — Перестань, я сейчас заплачу, — стонет Ю, улыбаясь и смаргивая слезы.       — …я бы не дописал сегодня код, — заканчивает Сережа с совершенно нахальной ухмылкой. Ю от негодования даже не находит что ответить.              ***       Ю, оглянувшись через плечо, перевернулась на спину, откинулась на подушки, рассыпав волосы по стене и смотрела на них с вызовом. На лице ее играла улыбка Джокера. Они в один голос произнесли что-то нечленораздельное. Гром первым пришел в себя. Подполз к Ю по кровати и спросил вкрадчиво:       — Что за демарш, Юхен?       — Захотелось что-то в цвет глаз, — Ю выглядит совершенно непробиваемо, и даже ядрёно-зеленый, как чешуя ящера, оттенок волос у нее между ног не добавляет ей комичности.       — Чьих, стесняюсь спросить? — талант Сережи сохранять серьезность в самых идиотских ситуациях сейчас как нельзя кстати.       — Вроде мозгов много, а такие дурачки, — фыркает Ю. — Ваших! А еще художник. Не ты.       Птица моргает, силясь разгадать этот ребус, но тоже сдается.       — Если смешать синий и желтый, получится зеленый, — сообщает Ю победно. Синий и желтый глаза синхронно закатываются с ироничным хмыканьем.       — Видали, миллиардейшество, уел нас психотерапевт, — гогочет Гром, притираясь к Ю плечом.       Все, кроме нее, до сих пор неприлично одетые. Сережа тянется к вороту толстовки, вдруг замирает. Птица достает телефон, быстро печатает, потом рвано чиркает пальцем по полю для заметок — спешит что-то зарисовать.       Они больше не называют это двойными свиданиями. Птица и Серёжа любят друг друга до смерти, до потери пульса, но ни один из них не станет отрицать — они влюблены в Грома и в Ю. Они хотят посвящать Грому и Ю свободное время. Они больше не хотят быть вещью в себе, зацикленной на Серёжиной работе.       Даже Волков, несмотря на весь свой скепсис и многочисленные психологические травмы, полученные по их милости, очарован этими переменами. Недавно он уронил словно невзначай, что, возможно, стоит прикупить супницу на семь персон и позвать их на обед. Устроить тройное свидание. Никто, кроме Серёжи, не обратил на это особого внимания. Сережа поймал взгляд Волкова и смотрел на него с какой-то щемящей, невыразимой благодарностью. Ю, думая о своем, окинула Волкова оценивающим взглядом и спросила: «Так это он тебя ебёт?» Волков скорчил недоумевающую гримасу, и она пояснила: «Тебя вчера забирал из бара какой-то кент на о-очень длинном мерсе. Красивый, кстати. Кент. Но мерс тоже ничего». Волков тут же приосанился, возвышаясь над Ю всей своей террористически прекрасной мощью, и сказал самодовольно: «Не только же вам, Юсечка, ментов ебать». Ю подавилась смешком. Волков же произвел контрольный прямо в голову, так что Ю от смеха сложилась пополам: «Это ты еще не видела, какая краля ебёт нас обоих». О Ниночке Ю, конечно, давно уже наслышана.       Одежда еле слышно оседает на пушистые ковры, которыми убраны все апартаменты в башне. Руки, губы, вздохи путаются в невыразимое. Ю раздвигает ноги приглашающе. Язык Грома скользит вдоль худого бедра в веснушках, очерчивает словно невзначай напряженный член; ладонь его ловит пальцы Ю в короткий, мимолетный захват, прежде чем вцепиться в рыжий загривок. Вдруг Сережа говорит хрипло и пугающе серьезно, глядя на Ю в упор:       — Вы можете поменяться? — Ю смотрит с непониманием, и он поясняет скомкано: — Вы с Птицей.       — Но я не мальчик, — низким, лишенным всякой женственности голосом рубит Ю.       — Но у тебя есть ручки, Юхен, — тем же рубящим тоном парирует Сережа. Глаза его отравляюще-синие, и Ю не может не подчиниться их сверлящему взгляду. Льётся смазка из едва начатого флакона. Галантный и предусмотрительный Гром слишком печется о комфорте Ю, чтобы пустить всё на самотек, хоть она и ворчит, что стерва-природа и так наградила её с лихвой.       Птица седлает бёдра Ю, прогибаясь в пояснице, откидываясь на руки Грому, и комната заполняется тихим стоном и сосредоточенным, ровным дыханием. Руки Ю с неизменно короткими ногтями осторожны, как будто именно руками, а не мозгами и всей своей горячей душой она привыкла работать с клиентами.       — Юсь, что-то ты какую-то хуйню делаешь, — тянет задумчиво Гром. Огромный и сильный, он вдруг в два коротких движения раскладывает Птицу по кровати, развернув его головой к изножью. С тихим вздохом падает на пол подушка. Ю ничего не остается, кроме как раздвинуть Птице ноги и нависнуть над ним угрожающе. Ей на руку снова льется смазка. Птица моргает, и теперь на Ю смотрят они оба. Синий глаз смотрит испытующе, желтый — почти покорно.       Птица тянет её на себя за плечо, её пальцы неловко проскальзывают, сразу два до костяшек, он шипит, как рассерженный стервятник. Он перехватывает ту ее руку, что сиротливо цепляется за покрывало прямо у него под боком. Тянет ее, ведет ею по телу — Ю уже не знает, чье это тело, не видит цвет глаз. Гром склоняется к его лицу, открытые губы встречаются мягко, но Птица кусает — не опасно, не страшно, но ощутимо, вторгается языком в чужой рот. Гром рычит, роняет почти растерянное «с-сука», отдается поцелую целиком. Ю уже почти лежит на Птице, или на Сереже, или на них обоих, и запястье еле заметно ноет от напряженного ритма, и его бедра подрагивают. Гром потерянно, низко рычит, уставившись в желтый глаз:       — Резинку дай.       Резинки рассыпаны среди спутанной шерсти ковра, будто тут их неизменное тайное укрывище, которого Гром не замечает. Птица слепо взмахивает рукой назад, цепляется за изножье кровати, и до пола ему не достать. Гром тянется туда сам.       Он раскатывает презерватив по себе и стонет не то оскорбленно, не то восхищенно. Его член распирает какой-то темной жаждой, как будто он стал тенью башни, указывающий на выход и на вход. Гром входит.       За мгновение до он спросил почти беспомощно, словно ответ уже не имел значения:       — Можно?       Ю всхлипнула, двинув запястьем, направляя теперь третий палец. Птица, с трудом поймав её взгляд и рваный кивок, перевел Грому на слышимый и различимый:       — Можно.       Он въехал в неё на полной скорости, как будто не было иной судьбы, как только веровать в её алый пылающий затылок, в ее взмокшие бусины-позвонки, в сорванные звуки, которые ее скользкие пальцы выбивали из тех, кого он целовал, навалившись на её плечо. Он въехал на полной скорости в блистающие лепестки заката, и залива, и жадно истекающего смазкой лона, сбил широким бампером не то миллиардера, не то всю его башню до основания. И не разбился.       Птица спал мертвецким сном, разметавшись поперек Грома и Ю, Сережа таращился на них расфокусированными синими глазами, с трудом отображая, как его и ее пальцы перебирают его истрепанные апельсиновые волосы, липкие и соленые. И сами они были липкие и соленые от смазки, спермы и разлетевшихся по стенам всхлипов.       — Мне всё понравилось, товарищ майор, — сипло пробормотала Ю, — но что это было вообще? Хотелось бы некоторой предсказуемости, знаете ли.       Он улыбнулся ей криво и размазанно и, путаясь в словах, сказал:       — Как говорила моя бывшая — первая и единственная, кстати — «раз в год и Игорёк даёт».       Ю тихо выругалась и бесстыдно, лающе захохотала.       Сережа кое-как пришел в себя, подцепил с пола удачно подвернувшийся под руку телефон и просмотрел последние заметки. Прямо перед этим определенно изменяющим всю жизнь и очень-очень глубинным сексом Птица записал идею: ироничные и не всегда законные приключения; в главных ролях широкоплечий юморист-телохранитель и язвительная пассия-клиент — хрупкий, одетый в изысканные платья мужчина без пола, возраста и всяческого стыда. Сережа развернул телефон, чтобы показать Грому и Ю, и улыбнулся:       — Похоже, майору Грому пора потесниться. Птица тут ребят позабористее насочинял. Новые комиксы будут.       Ю внимательно посмотрела на набросок этой колоритной парочки, собранный нейросетью «Вместе» по заданным параметрам. Бросила на Грома испытующий взгляд:       — Любил бы меня, если бы у меня хуй из-под платья торчал?       — Юсь, какой же ты у меня дурачок, — он пихнул Ю в плечо. Уронил взгляд вниз и фыркнул: — И я сам не лучше.       Стянул с давно опавшего члена резинку и, завязав в узел, бросил на пол — с каким-то легким чувством заметив, что наконец ощущает эту квартиру с ванной посреди кухни своим домом, а не картинкой из надоедливых ярких комиксов.       Сережа свернулся клубком у Грома под боком, всё ещё слишком взбудораженный, чтобы хотя бы задремать. Гром поймал его руку и переплел их пальцы в успокаивающем, ласковом жесте.       Притиснул ближе к себе Ю и сказал:       — Я любил бы тебя, даже если бы тобой был огромный зеленый ящер на верхушке стеклянной башни. Я бы пришел за тобой по воде и по небу. Я бы, нахуй, снес эту башню к хуям собачьим, Юсь, ну ты чего вообще? — его голос сорвался в тихий, отчаянный всхлип.       — Ничего, — голос Ю, такой же отчаянный, едва не затерялся в его вздохе. — Люблю тебя просто.       Далеко внизу и во все стороны сразу полыхал залив, и город алел стыдливыми пятнами. Просто расступилось марево городского смога, и запылал поздний осенний восход.              20-24.05.24