I’m the voice inside your head… and I control you I’m the lover in your bed... and I control you I’m the sex that you provide… and I control you I’m the hate you try to hide... and I control you
Сережа стрелять не умеет, поэтому пару раз промахивается, когда пускает пули в Олега. Слышится звон гильз, и обмякшее тело мгновенно падает ниц. Наверное, первые секунды Гром попросту не отдает отчет тому, что сейчас происходит. Ему просто трудно осознать, что еще минуту назад Сережа был заодно с Олегом, а теперь Волков валяется в багровой нарастающей луже, напоминающей чем-то киноварь. Гром бы нагло соврал, если бы сказал, что ему сейчас ничуть не страшно. И он соврал бы, если бы сказал, что не ненавидит Разумовского. Это Игорь внешне весь из себя «слишком». А внутри, если откровенно, у него все сжимается в единый аляпистый вязкий сгусток, который вот-вот вывалится наружу огромным кровавым харчком. Больно. Еще никогда не чувствовал он себя настолько раздавленным и беззащитным. Жалким. Разве что в детстве, после гибели отца. А, ну и после недавней гибели Федора Ивановича, конечно же. Сережа подходит. Встает на колено, чтобы быть примерно на одном уровне с полулежащим Громом. Он прикладывает холодное дуло прямо ко лбу своей будущей жертвы. Кожа у Игоря пылает, поблескивает от мелких капель проступившего пота. Сам он громко и рвано вбирает в легкие большие порции воздуха, отчего широкая грудь неестественно вздымается. Разумовский ухмыляется как-то желчно, чересчур горделиво и надменно, одним уголком губ. Нижняя часть его лица чуть трясется, точно он собирается что-то сказать. И он говорит. Процеживает сдавленно сквозь зубы. — Планы поменялись. Игорь понятия не имеет, что ему делать и как ему на это реагировать. То ли удариться в истерический хохот от абсурдности всего происходящего, то ли удариться в слезы, то ли просто ударить со всей дури Разумовского. Перед ним сама «непредсказуемость», от которой ожидать можно буквально всего. И это пугает. — Планы поменялись. — повторяет уже настойчивей Сережа и хмурится. Один его глаз полуприкрыт опухшим воспаленным веком, — у другого белок красноватый, но видят оба полноценно. У Сережи зрачки как «Jack Daniels»; светятся и смотрят рентгеновски, изучающе и колко. С ненавистью, но не привычной, а дополненной чем-то. Разумовский залипает с косящими глазенками на приоткрытый рот Игоря. Залипает на половинки заманчиво торчащих из-под вздернутой губы передних желтоватых зубов. Потом он целует. Порывисто, давяще, просовывая язык в щель, на которую так долго смотрел. Игорь даже как-то ипохондрически дергается от неожиданности, задирает инстинктивно голову. Угловатый кадык Сережи слегка подскакивает, — он сглатывает слюну, — потом кадык возвращается в свое первичное положение. Псих не хочет убирать дуло, — нет, для него так даже азартнее. Да и Гром поддается беспрекословно любым его манипуляциям. Сережа углубляет поцелуй, чем заставляет Игоря приглушенно хрипло простонать. Щетина у Грома колючая, жесткая, местами царапающая. Но это скорее приятно, нежели больно. Разумовский отстраняется, наигранно щерится. — У тебя выбора нет, Игорь. — шепчет он с елейным кокетством. Сережа меняет положение ног — он стремится как бы «оседлать» объект своих больных фантазий, и у него это успешно получается; — он усаживается на примерном месте полового органа, отчего сам мгновенно возбуждается. — Ты выглядишь сейчас как шлюха. Самая настоящая рыжая шлюха. — Игорь говорит это как-то хладнокровно, на пониженном тоне, с неким расщеплением в голосе. Разумовский прижимается, обвивает руками жилистую шею Грома, подставляет дуло к его мозжечку. — Блять, заткнись. П-просто, сука, завали свой рот. — из уст Сережи это звучит неуверенно, с запинкой, но как-то нервозно и угрожающе. — Ого-о, какие мы, оказывается, слова знаем. — Игорь пытается иронизировать, но получается у него чертовски хреново, он и сам об этом прекрасно догадывается. Гром понимает, что Сережа уже давно не в своем уме. А еще он понимает, что трахаться на ледяном твердом бетоне — сомнительная перспектива. Однако выбора у него действительно нет. — Я и не такие слова знаю. А ты бы лучше футболку снял. Игорь послушно следует указанию, стягивает серую футболку и тут же чувствует пронизывающую до костей прохладу. Сережа лыбится, сжимает хрупкой рукой запястье Грома, сокращает дистанцию и начинает бегло расцеловывать угловатое точеное плечо. Потом ключицы. Он настойчив. Он запыхается и продолжает. Покусывает тонкую податливую кожу шеи, оставляет на ней пару фиолетово-красноватых пятен. — Сереж, — прерывает спонтанно Гром. — Сереж, подожди. — он с секунд десять молчит, ловит на себе недоуменный взгляд янтарных глаз, потом продолжает. — Как давно это началось? — Что? — Разумовский действительно не понимает, для него этот вопрос абстрактен и неконкретен. — Твои…чувства ко мне. Ступор. Сережа пытается прокручивать события в уже давно нетрезвом, неконтролируемом разуме. Пытается вдаваться в числа, месяцы, пытается вычленить хоть что-то. — Ну, год, наверное. Я…я понятия не имею, правда. — он выглядит уже не так злобно и одержимо как ранее, напротив, он сейчас скорее растерян, он в замешательстве, может, как потерянный ребенок. Он вызывает жалость. Гром всматривается. Лицо Разумовского усеяно россыпью кровоподтеков и ссадин. Корочка на влажных губах кровоточит. Люминесцентные лампы моргают с грацией злодея; их болезненно-белый свет падает карикатурно на черты Сережи, заостряя их и немного меняя форму. Игорь должен принять важное решение: позволить себе влюбиться в это гриппозное, веснушчатое, изуродованное им же лицо или предпринять все, чтобы прекратить происходящее. Игорь жмурится. Зарывается фалангами в кудлатую макушку. Мычит несуразно. И так ему становится почему-то стыдно за свой недавний поступок, что он аж чуть ли не согнуться хочет. Он осознает, что каждый синяк на теле Разумовского — его поганых рук дело. Сломанный нос, фингал, гематома на правой скуле. Все это — он. Пальцами Игорь заправляет рыжую прядь Сереже за ухо. Теперь Гром смотрит изучающе, но с каким-то первобытным страхом. — Прости…Я серьезно, прости, Сереж. — Ладонями Игорь касается горячих щек Разумовского, который все еще держит пистолет и как-то странно пытается мотать головой. — Ты мне веришь? Честно скажи, веришь? — Сережа по-прежнему мотает головой, его носогубные складки сводит какой-то судорогой обиды. К горлу подступает мерзкий мокротный ком, в переносице начинает предательски пощипывать. Он вот-вот заплачет. Заревет. Свернется в затурканный маленький комок. — Отложи пистолет, Сереж. Просто отложи. Сука, Игорь знает, как подчинить себе. И Разумовский откладывает оружие. Нет, Гром пьян. Точно пьян, определенно. Что-то пьянит его гораздо сильнее, чем литры выпитого на днях алкоголя. Для него уже ничего не имеет значения — даже тот факт, что Сережа подлец и безбожный убийца. Плевать. И на высокую мораль плевать, и на нормы. Сережей просто хочется владеть. Хочется просто доминировать, сделать его частью себя, поработить. И, какое совпадение, у Разумовского ведь тоже изначально на уме было нечто похожее. Только вот Игорь одержал победу быстрее. Игорь не убирает ладони со щек Разумовского. Он импульсивно приникает к искусанным и шершавым губам, — к губам, нещадно пораженным каким-то авитаминозом. Гром чувствует кровь, чувствует легкую солоноватость и привкус железа, тот самый, который он еще не успел распробовать в первый раз. Слышно, как стукаются небрежно зубы. Поцелуй вообще получается какой-то исковерканный, ломаный и похабный. Животный. Вскоре Игорь прерывает этот поцелуй, снимает с Сережи подобие рубашки, откидывает куда-то в сторону. Вновь Разумовский виснет на шее, пытается обнять, насладиться беглыми мокроватыми расцеловываниями, что щекочут слух. Его не мучают вопросы из разряда «Игорь сам поцеловал, первый?» или «боже, неужели он любит-таки», нет, он вообще старается не думать, уж тем более старается не забивать голову чем-то бессмысленным. Гром ощущает жар, что исходит от худощавого изможденного тела Сережи. Ребра у Разумовского выпирают, да в целом он щуплый и нездоровый какой-то, феминный, но Игорю это нравится. И след в припухлой вене от катетера ему тоже нравится. Забавно, но Гром в глубине души еще пытается сохранять хоть какое-то самообладание из последних сил. Это выглядит смешно и бессмысленно, ведь его выдает все, в том числе и подрагивающий стояк, который прекрасно ощущает под собой Сережа. Разумовский знает, что любое трение об ткань джинсов доставляет Грому невероятное удовольствие. Поэтому он трется. Еще и еще, пока Игорь изгибается в спине и видит в закрытых глазищах звездочки. …Сережа с улыбкой хмыкает, надавливает коленом на приметный бугорок между ног и тут же слышит шиканье. Он заливается маниакальным гогочущим смехом. Грудным и звонким, отскакивающим слабым эхом от стен. — Ты смешной. Мне нравится следить за твоей реакцией. — это факт, скорее. Просто озвученая в никуда мысль. Рука Грома скользит по впалому животу Сережи. Такому изящному и плоскому, покрытому кучей выпуклых родинок и… — Черт, у тебя даже здесь веснушки. И на бедрах. Ты серьезно? — Игорь вкрадчиво хихикает, заразительно улыбается. Потом опять следует поцелуй с характерным причмокиванием. Жарко. У обоих волосы липнут, оба дышат как загнанные звери. За всей этой сумбурностью и противоречивостью Игорь не замечает главного — цвет радужки неожиданно меняется на аквамариновый, родной, спокойный. Как июльское небо. Сережа словно отпрыгивает, отскакивает, будто обожженный кипятком, отталкивает от себя Грома. — Ты чего? — Разумовский в ужасе отползает, хватает рубашку и накидывает на себя не надевая. Он буквально ёжится, обхватывает колени. Его коробит, потряхивает — он не в себе. — Игорь, ч-что это было? — Сережа смотрит с безнадежностью в одну точку. Изредка он переводит взгляд на Грома, пока тот не решается подойти. Разумовский как дворовая брошенная кошка. Он зашуган, забит, «шипит», думая, что показывает так свое превосходство и находится в безопасности. Будь у него шерсть — встала бы дыбом, сто процентов. Еще чуть-чуть, — и забьется в угол, сорвется на сиплый крик. — Игорь, — он говорит агрессивней, требовательней. — что это было? — Да откуда я знаю! Ты ко мне приставать начал! Впрочем, забей. Ты серьезно не помнишь? — Сережа лишь кивает. Тонкими пальцами массирует глазные яблоки. — Я помню…но мне страшно. Мне от себя противно. Игорь кладет ему на плечи грузные кисти, присаживается рядом и тяжко выдыхает. Он приобнимает со спины ссутулившегося Сережу, утыкается в его лохматую копну медных волос. Тепло разливается неожиданно по всему пищеводу Разумовского, точно он глотнул какой-то крепкий напиток. — Ты меня теперь обратно, д-да? — вопрос явно риторический, обреченный. — Неа. — Сережа поворачивается, вскидывает от неожиданности брови. — Ты хоть и конченая мразь, а в этот «Форд Боярд» я тебя точно не верну. Когда Гром встает, он протягивает руку, дабы помочь встать Разумовскому. Но Сережа резко поджимает голову и прикрывается рефлекторно руками, морщится, думая, что на него замахиваются. — Да успокойся ты. И прости, я не знаю, что на меня…— скупо пытается вновь извиниться Игорь. Но его перебивают. — Все нормально. Я простил тебя. Давно.***
I take you where you want to go… I give you all you need to know… I drag you down I use you up… Mr. Self Destruct!