Многоликость

Айсвилль — серый, хотя, если верить рекламным буклетам, должен был бы быть прозрачным или белоснежным до рези в глазах. Осколок зимы на окраине освоенной человечеством Вселенной. Май, естественно, в такое дерьмо не верит. Он там провёл большую часть своей жизни и знает, что всё, что есть в этом городе, — это серость, которая сейчас облепляет его, словно плавательный гель. Не даёт пошевелиться, забивается в нос, глаза, обжигает глотку. Айсвилль проносится мимо очищенными от людей картинками из воспоминаний. Пустынные широкие улицы; низкие старомодные дома; переливающиеся в дрожащем синем свете банки со стеками; витражи церкви святого Фомы: вроде цветные, а вроде — с наброшенным серым фильтром; кресла для погружения в углерод в пансионе Бо и Бо; ядовитая зелень зимнего сада, припорошенная той же серостью, словно пеплом умершего солнца; стальные стены древнего убежища, превращённого в хранилище оболочек. Образы повторяются по кругу, с разных ракурсов, всё ускоряя и ускоряя смену кадров. Май чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Большее, что он успевает — перегнуться через кровать. Горло обжигает желчью, сжимает рвотными спазмами, а остатки вчерашнего ужина расплываются по полу картиной органиков-абстракционистов. К сожалению, Май — не мегаизвестная певичка или звезда голокинематографа, чтобы его блевотину можно было продать за кругленькую сумму как произведение искусства. Май глубоко дышит и морщится от отвращения: запах омерзительно едкий. Гарнитура лежит на тумбочке, поблёскивает чёрными стёклами. Май надевает её, на душе тут же становится легче: часы, прогноз погоды, список дел, несколько непрочитанных сообщений, новости... Виртуальный мир — привычный и понятный. — Кажется, утро выдалось не таким уж благостным? — голос Января раздаётся в голове. Привычно низкий и ироничный, сопровождающий Мая, сколько тот себя помнит. Январь — лучшая разработка Айсвилля, искусственный интеллект, верный спутник и товарищ, звучащий как настоящий человек. Порой даже ведущий себя как человек. — Уборщика запусти, — отвечает Май и, игнорируя ехидное хмыканье, тянется за предусмотрительно оставленной рядом бутылкой с водой. — И проверку программы осознанного сна. — Неужели подсознание с размером груди не угадало? — якобы заботливо интересуется Январь, но проверку запускает, процесс отображается мигающим значком в углу. Май молчит, полощет рот и сплёвывает на пол — роботу-уборщику плевать, сколько и чего убирать. После чего жадно пьёт — прохладная вода помогает немного прийти в себя. Смыть призрак холодного бездушного острова. Он не хочет видеть Айсвилль, но тот проникает в его сны, минуя все преграды и ограничения. Май не верит в толкование сновидений и прочий бред для экзальтированных истеричек, но по опыту может точно сказать: Айсвилль во сне — к проблемам в реальности. А если ты попытался от него сбежать, то — к полному пиздецу. Едкий запах органики сменяется нейтральным обеззараживающего средства. Уборщик коротко пищит, сигнализируя о завершении работы. Май бездумно кивает ему и сосредотачивается на виртуальном экране гарнитуры. Открывает сообщения: спам, предложение о подработке, напоминание от Кенни, спам, письмо от Евы. От последнего теплеет в груди. Время отправки четыре двадцать восемь — скорее всего, сразу после смены. Ева на видео выглядит уставшей, но улыбка сияет ярче любого солнца, которое Май видел в своей жизни. Неон от вывески клуба путается в волосах ярко-розовыми прядями. — Доброе утро, Май! — она машет рукой, словно он стоит где-то неподалёку. — Я всё. Ночь была потрясающая, я смиксовала такой трек, ты обалдеешь, когда услышишь. Так что приходи ко мне часам к трём. Я как раз должна буду проснуться. Не целую. Мелодичный смех похож на перезвон колокольчиков. Май против воли улыбается. Ева действительно его не целует. Не обнимает, не делит с ним кровать, лишь случайно касается кончиками пальцев. И любит так, как никто и никогда не любил. Январь насмешливо хмыкает. — Анализ работы программы осознанного сна завершён. Ошибок в работе программы не выявлено. Однако ночью в районе случился перегруз сети, что могло вызвать непредвиденный сбой. — И почему мой непредвиденный сбой — гребанный Айсвилль? — риторически вопрошает Май, забивая в навигатор адрес Евы. Местный трафик похож на дешёвую биомеханику: улицы забиваются, словно трубки-сосуды, а общественный транспорт катастрофически не справляется с нагрузкой, будто сердце из некачественного эластичного биополимера. — Потому что тебя туда тянет. Даже если ты сам это не признаёшь, — Январь хмыкает и исправляет маршрут, выгадывая лишние десять минут. — Уверен, что хочешь сегодня навестить свою куколку? — Не вижу ни одной причины отказываться от этой идеи. — А как же дурные предчувствия? Май закусывает нижнюю губу. Перед глазами вопреки логике и законам мира расплывается серая хмарь. Он быстро моргает, заставляя ту истаять. В его реальности места Айсвиллю нет. — В жопу дурные предчувствия, — отвечает он и тянется за штанами. Январь молчит. Май знает: если что-то случится, то фразы «Я тебя предупреждал» не будет. Незачем озвучивать очевидное. Навигатор обещает довести до точки назначения к половине третьего. Но по дороге как раз можно заскочить за новой прошивкой для инструментов Евы. Будет ей подарок. В офисе — крохотном помещении, куда влезает только кресло для погружения, стол и несколько десятков системных блоков с дисками для накопления информации — его встречают по обыкновению доброжелательно. Кенни кивает, не отвлекаясь от прослушивания чего-то в наушниках; судя по кислому выражению лица это что-то ему не нравится. Реджи улыбается и небрежно поправляет гарнитуру в виде очков-сердечек с жёлтыми стёклами, в которых, как знает Май, зашита система безопасности покруче, чем у некоторых корпоратов. Как известно, параноик — это диагноз, помогающий сохранить свою оболочку на несколько десятилетий дольше. — Детка, что-то давно тебя не было видно, — гласные Реджи тянет одновременно манерно и укоризненно. После чего подаёт Маю руку: значит, всё в порядке и ничего лишнего тот с собой не принёс. Кроме Января, но с тем Реджи пришлось смириться с самого начала, в конце концов, у клиентов могут быть свои причуды. — Дел было много, — отмахивается Май, пожимая протянутую руку. О природе дел он привычно не говорит, а Реджи так же привычно не спрашивает: в отношении некоторых вопросов меньше знаешь — крепче спишь. — Что там с инструментами для Евы? — Готовы. Хотя я всё ещё считаю, что было бы лучше просто вживить модулятор для голосовых связок, — отзывается Кенни, хотя Май даже с расстояния нескольких шагов слышит, как громко долбят в чужих наушниках басы. — Не все тащатся по модификациям оболочки, — отвечает ему Реджи, отходя к системникам. Кенни фыркает и делает несколько резких движений, будто крутит диски на невидимом диджейском пульте. Хотя, может, и в самом деле крутит, кто знает, что там имитирует его гарнитура. Май с прохладным любопытством наблюдает за ними: связь между близнецами поражает. Не будь параллельная загрузка одного сознания в разные оболочки главным преступлением в Протекторате, он бы решил, что Реджи и Кенни на самом деле один и тот же человек. — Держи, — Реджи вырывает его из раздумий, протягивая чип в защитной оболочке. Январь проводит быстрое сканирование: действие, доведённое до автоматизма. С небольшой задержкой выводит на экран гарнитуры сообщение о том, что всё в порядке. Январь — идеальное порождение Айсвилля — музыку и музыкальные инструменты не воспринимает. Максимум — пение и звукоподражание. Май с некоторых пор его позицию не разделяет и без лишних слов переводит оплату на на счёт Реджи. Судя по довольной ухмылке последнего, проходит она практически мгновенно. — С тобой приятно иметь дело, детка, — Реджи смахивает невидимые пылинки с выпендрёжной шубы вырвиглазного оттенка. — Передавай Еве привет, — дополняет Кенни, стягивая наушники и небрежно отбрасывая в сторону диск, с которого читал информацию. — И пусть к нам заглядывает. — А то мы без неё скучаем, — добавляет Реджи. — Обязательно, — кивает Май и направляется к двери. Он и сам по Еве скучает, хотя видит её почти каждый день: иногда на работе, иногда встречаясь в маленьких кафе для своих, иногда прячась от мира в стенах их квартир-капсул. Маю кажется, он на Еву не сможет насмотреться. Ева лежит, свернувшись клубком. Волосы огнём растекаются по полу, ярко-рыжие от природы, тёмно-алые от крови; светлая кожа изуродована бордовыми пятнами, на месте стека отвратительный грубый разрез. То, что что-то не так, Май понял сразу. Дверь Ева — солнечная, обманчиво наивная, верящая в лучшее в людях — всё-таки запирала. — Январь, сканирование комнаты и тела. Максимально полный анализ, — команду Май отдаёт так, будто смотрит на происходящее со стороны. Сам он сейчас хочет одного — опуститься рядом с мёртвым телом на колени и завыть, словно дикий зверь или герой дешёвой драмы, которые крутят в кинотеатрах под открытым небом. Но это ничего не даст. Январь псевдо-тактично кашляет. — Смерть произошла около двух часов назад; судя по цвету кровоизлияний, те были получены незадолго до неё. Расположение позволяет предположить, что имела место борьба, однако, в комнате её следы отсутствуют. На локте след от введения иглы; осколки ампулы находятся за телом, содержимое неизвестно; стек удалён при жизни, судя по краям раны — колюще-режущим орудием, клинок с двусторонней заточкой; при поверхностном анализе признаки ограбления не обнаружены. Это всё. Мне жаль. — В тоне Января можно услышать что угодно, кроме жалости. Май осторожно обходит тело Евы и наклоняется к одному из осколков. Он не уверен, что ресурсов встроенной в его тело лаборатории хватит, но попытка не пытка. — Январь, — начинает он. Стекляшка жжёт пальцы. — Уже приступил к анализу, — отзывается тот. — Это «Лёд». С парой дополнительных модификаций, но, несомненно, это чистый «Лёд» из Айсвилля. У Мая земля уходит из-под ног. Осколок падает на пол с тихим звоном. Айсвилль — бесконечная зимняя хмарь на краю Вселенной. Лучшее место, чтобы остаться наедине с самим собой, услышать свой внутренний голос, изменить жизнь раз и навсегда, создать что-то великое и неповторимое. Создают в Айсвилле ровно две вещи — дизайнерские наркотики и виртуальное порно. Но (тут даже Май вынужден согласиться) выходят они неповторимыми. А значит, Еву убил — в том, что это было убийство, он не сомневается, — кто-то из Айсвилля. И вопрос лишь в том, насколько случайно было это убийство. Май надрывно смеётся и закрывает рот ладонью. О какой случайности может быть речь, если Ева никогда не употребляла? Если она смогла убедить и его слезть с иглы, а потом избавиться от всего товара, который он привёз с собой, хотя это означало предать доверие Айсвилля и навлечь на себя его гнев и месть? Если это — случайность, Май — самый законопослушный житель грёбаного Протектората. — Если не хочешь объяснять полиции свою истерику над трупом, я бы советовал покинуть место преступления как можно скорее, — тон у Января спокойный, можно даже сказать, скучающий. Если бы искусственному интеллекту можно было дать в морду, Май бы уже занёс кулак для удара. Но оспорить справедливость замечания не получается. — Сейчас, — огрызается он и натягивает ниже рукава куртки. Оставлять отпечатки пальцев не в его планах. — Я найду тебя, а пока спи спокойно. Веки поддаются неохотно, но Май закрывает остекленевшие глаза. — Январь, мне нужно как можно быстрее попасть в Айсвилль, — подворотня, в которую забился Май, воняет просто кошмарно. Есть в этом и хорошее — от сигаретного дыма хуже не станет. Пачку с собой Май таскает скорее для упрощения общения с людьми, чем из-за собственного пристрастия к никотину. Но сейчас ему нужно успокоиться. «Льда» — злая сука-ирония — в его распоряжении нет, поэтому придётся довольствоваться сигаретой. Зажигалка трещит электрическим разрядом, остро пахнущий химией дым закручивается спиралью. — Прямой пробой? Уверен, копии твоей оболочки остались в хранилище, — Май ожесточённо мотает головой, дреды мелькают хвостами плети. — Это самый оптимальный по времени вариант. К тому же, сохранятся все возможности оболочки. — А ещё меня могут просто замариновать в одну из банок Бо и Бо. Или подключить к виртуальной пыточной. Или не виртуальной. — Май затягивается, выдыхает и стряхивает столбик пепла себе под ноги. — Ищи варианты пробоя на континенте. — Оболочка? — тяжёлый вздох у Января получается совсем человеческим. — Синтетика, — Май вдавливает окурок в стену. Это его тело останется здесь, на той же планете, что и тело Евы. В Айсвилль он вернётся в чужой коже. Возможно, к новому человеку тот будет дружелюбней, чем к блудному сыну. Надо лишь придумать легенду, на которую купится ледяной великан. Виртуальный экран мигает выведенными ссылками с найденными Январём вариантами. Май выбирает ближайший и, не моргнув глазом, переводит круглую сумму. — Твои прогнозы? — спрашивает он, выходя из подворотни. — Мрачные, — отзывается Январь и замолкает. Май против воли хмыкает. Сам понимает, что не радужные. Странно было бы ожидать от Айсвилля чего-то, кроме мрака, в лучшем случае — сумрака. Девушка, стоящая за стойкой администратора в центре перезагрузки и перемещения, смеряет его внимательным взглядом и понимающе ухмыляется. — За дополнительную плату готова отправить тебя прямо сейчас, красавчик, — предлагает она, чуть нагибаясь вперёд, чтобы выгоднее выставить виднеющуюся в вырезе блузки грудь. — Тем более, это в твоих интересах. — И почему же? — Май копирует её ухмылку и поправляет гарнитуру. Девушка манит его пальцем, ждёт, пока он наклонится достаточно, чтобы можно было прошептать на ухо. — Потому что полиция будет здесь в течение десяти минут. У них явно будут к тебе вопросы по поводу убийства некой девушки с Санни-Роуд, — слова вливаются в уши нейропаралитическим ядом. Май чувствует, что покрывается изнутри ледяной коркой. — Сколько? — спрашивает он глухо. — Пять тысяч зелёных, и ты сможешь крикнуть этой планетке «Прощай!», — девушка отстраняется, продолжая сверлить его глазами. — Счёт диктуй. Январь выводит на экран гарнитуры полицейское сообщение о розыске Мая с прикреплённым фото его нынешней оболочки. Правда, одежда старая, серая, будто он только-только прибыл из Айсвилля. Деньги отправляются к предприимчивой администраторше, а сам Май — в капсулу для межпространственного пробоя. Вопросы роятся в голове ровно до того момента, когда (как кажется, навсегда) отключается свет. Синтетическая оболочка ощущается наркотическим приходом: мир то расплывается бензиновым пятном, то обретает чёткость лучшей компьютерной симуляции; тело отзывается с небольшим запозданием и на внешние раздражители, и на сигналы мозга. Внешность у его нового «я» тоже весьма посредственная: невысокий, болезненно худой, с взъерошенными синими волосами и почти чёрными глазами. Впрочем, для города вечной зимы в самый раз. Гарнитуру он покупает в том же центре выгрузки, самую простую и непримечательную, отчего Январь ворчит, что он, в отличие от некоторых, на такой даунгрейд не соглашался, и требует нормальных условий для функционирования. Май говорит ему заткнуться и брать билет на паром. — Лучше бы лодку взяли. Спрятал бы в своей гавани, — предлагает Январь, выводя пару заманчивых предложений. — Опознают, — отрезает Май и идёт в сторону парома. Идёт в сторону своего ночного кошмара. Который, впрочем, встречает его весьма радушно. Улицы пусть и не заполнены народом, но не безлюдны, как это было в его сне. Его провожают любопытными и настороженными взглядами, ровно до того момента, пока он случайно не вписывается в Бо и Бо. Та наигранно охает и хватается за сердце. — Осторожнее, молодой человек! Смотри, куда прёшь! А вы, я вижу, неместный, не хотите ли остановиться в нашем пансионе? И зачем ты сюда явился?! Удобные номера, доступ к углеродной симуляции, домашняя кухня, что такая редкость в наше время. Думал, мы не поймём, мы не узнаем тебя, мальчишка?! Впрочем, у нас здесь только одна гостиница, так что у тебя нет выбора, — голоса наслаиваются друг на друга, а от мелькания шляпы в глазах начинает рябить; Бо и Бо в своём репертуаре. Лет десять назад Май услышал страшилку, врезавшуюся в его память, о том, что после смерти мужа Бо, не сумев наскрести денег на новую оболочку, подключила его стек к своей. Теперь в том, что это была просто страшилка, он сильно сомневается. — Прошу прощения. Мне нужен Лил, — имя срывается с губ, словно ругательство, оплошность Май маскирует улыбкой. — Обожаю его песни. Бо и Бо так долго смотрит на него с сомнением, мигая то левым, то правым глазом, что Май уже собирается уходить и искать самостоятельно. — Он на площади, музицирует. Будь осторожен, Май, — Бо обнимает его, гладит по волосам по-матерински ласково и уходит. Май поджимает губы и сворачивает в сторону площади Трёх Сосен. Айсвилль знает, что он вернулся, и теперь пути назад нет. Чужая сломанная и неуместная нежность жжётся кислотой. Лил кидает на него немного расфокусированный взгляд и вскакивает, едва не роняя свой диджейский пульт, который явно уступает даже виртуальной вертушке Кенни, не говоря уж о пульте, за которым творила магию Ева, сплетая из музыки целый мир... Ярость камнем бьёт по затылку. — Май, — предостерегающе шипит Январь. — Не вздумай! Май глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Ещё раз, ещё... Насрать. На похеренную маскировку, на затраченные на неё усилия и деньги, на то, что с ним самим будет дальше. Ему не нужны аналитические системы Января, чтобы понять очевидное. Лил узнал его. Лил напуган до смерти. Лил — один из главных создателей и модификаторов «Льда». Лил точно что-то знает. И Май выбьет из него это знание. Синтетическая оболочка менее манёвренная, но куда более хваткая, крепкая и сильная. Лил трепыхается в его руках, пытаясь то ли вывернуться, то ли вмазать Маю по рёбрам. Как будто бы тот это почувствует. — Поговорим? — предлагает Май и страшно скалится. — Нахуй иди, — хрипит Лил, царапая ногтями его предплечья. — Расскажешь мне о новых модификациях «Льда». И о том, когда и как его решили использовать не для навара бабла, а для убийства неугодных, — Май бросает Лила на землю так, чтобы наверняка выбить дух, и нависает сверху. — Ты расскажешь мне всё. Кровь, пузырящаяся на губах у Лила, красная, и это даже немного удивляет. Май порой думал, что тот и не человек даже — так, обретший в Айсвилле форму кусок видоизменённого углерода. Лил беззвучно что-то произносит — не ругательства, их бы Май разобрал — и приходится склониться ближе, будучи готовым впечатать чужой затылок в асфальт, если попробует дёрнуться. — Я расскажу, расскажу, — повторяет Лил, как заведённый. Грудная клетка у него ходит, словно от сдерживаемого хохота. — Я так не думаю, — насмешливый голос, раздающийся позади, кажется смутно знакомым, пусть и непривычно искажённым. Май не успевает обернуться. Сознание тонет в темноте. Глаза он открывает в зимнем саду, который со времён его последнего визита явно стал больше и разнообразней. Растения живут своей жизнью: тихо шелестят, будто переговариваясь, тянутся к искусственному солнцу, всасывают корнями воду. Едва слышно поёт марсианская ветвь — главное сокровище Мэра, доставленное сюда самыми незаконными способами из возможных. Кто-то пытается ей подпевать. Май всё ещё чуть заторможено оглядывается и замирает, точно парализованный. Среди зелени знакомым огнём горят чужие волосы. Ева скользит между листьями и цветами, сжимая в руках канареечно-жёлтую лейку и не обращая внимания на Мая, валяющегося здесь, словно мешок с удобрениями. Тело слушается плохо, мозг тоже, поэтому Май обнаруживает себя, обнимающим Еву, гораздо быстрее, чем успевает понять, что именно он делает, и подумать, не является ли это ошибкой. — Ты жива, — будто в бреду шепчет он, прижимая её сильнее. — Ты жива. Ева сначала замирает испуганным зверьком, а после выворачивается из объятий и отступает в сторону. В её глазах плещется ужас. — Январь! Январь! — звонкий девичий голос разносится по саду. — Что случилось? — спокойно отвечает другой голос, ставший за эти годы практически родным. Правда, раздаётся он совсем не в голове. Из-за неизвестных Маю кустов выходит Мэр, который, судя по небольшому секатору в руках, занимался уходом за растениями. Ева бросается к нему, зарывается лицом в ткань пиджака и обхватывает руками за талию. Жмётся, словно напуганный ребёнок. — Январь, мне страшно, — так, что с трудом различишь, бормочет Ева. — Ну-ну, Май, всё в порядке, не бойся, — успокаивающе произносит Мэр, кладя свободную руку на плечо Евы. Маю, кажется, что он сходит с ума. Что реальность превращается в обрывки сознания, сшитые воедино безумным нейрохирургом. В уродливую, забагованную симуляцию в углероде. Мэр смотрит ему в глаза и по-отечески понимающе улыбается. — Рад, что ты проснулся, — говорит он так спокойно, словно ничего необычного не происходит, а Май просто пришёл к нему за очередным разрешением на межпланетный рейс. Хотя тогда Май с ним и не общался, все диалоги велись со Зби, помощницей Мэра. — Правда, это ненадолго, — фраза сопровождается злым самодовольным смехом. Май поворачивается к источнику звука и видит себя. Свою родную оболочку, скрестившую руки на груди и сверлящую его недобрым взглядом ядовито-синих глаз. Стоит им установить зрительный контакт, как Мая холодным потом прошибает понимание — одинаковой оболочкой их сходство не заканчивается. Напротив него стоит он сам. И, скорее всего, в теле Евы — тоже он, просто более ранняя копия сознания. Возможно, детская. И кажется, сейчас он понимает, почему параллельная загрузка считается самым страшным грехом и самым наказуемым преступлением. Май буквально чувствует себя расчленённым заживо. В воздухе вязнет смех, превращающийся в крик агонии. Отрешённо Май понимает, что это кричит он сам. Мэр улыбается. Секатор блестит в свете ламп, словно хирургический инструмент. — Зачем? Зачем всё это? — горло сопротивляется, и каждое слово из себя приходится выталкивать со скребущей болью. Мэр смотрит непонимающе, словно удивляется, как можно было задать такой глупый вопрос. — А зиму ты спрашиваешь, зачем она пришла? — отвечает его копия, зевая и прикрывая рот рукой. — Есть вещи, которые происходят, потому что не могут не произойти. — Айсвилль растёт, — говорит Мэр так, словно это всё проясняет. — И нужны те, кто подготовит ему почву и новый горшок. Жаль только, попадаются нерадивые садовники. Хотя из них получаются хорошие удобрения. Копия смеётся. Май невольно сжимает кулаки. — Хотя благодаря тебе мы нашли этот прекрасный цветок, — Мэр проводит ладонью по волосам Евы. — Она заставит оледенеть многих. Май дёргается, как от пощёчины. Если бы мертвецы могли проклинать, он бы точно был проклят. Ева ненавидела — насколько вообще могла ненавидеть — холод, зиму, «Лёд» и серую хмарь. Будь она собой — сожгла бы Айсвилль дотла. — Пора заканчивать, — произносит Мэр так, словно они выбились из графика. — Май. Копия взмахивает рукой, издевательски отдавая честь. — Как скажешь, Январь, — отзывается он и медленно движется в сторону Мая. — Почему ты зовёшь его Январём? — спрашивает тот, хотя это самый бесполезный вопрос, что сейчас, что в принципе. Копия останавливается и недоумённо поднимает брови. — Ты не помнишь, как зовут твоего отца? Боль разрывает голову, словно выстрел из бластера. Май не помнит. Не помнит. Не хочет помнить?.. Копия не дожидается ответа, отмирает и набрасывается на него. Валит на землю, давит на шею обеими руками и кривит губы в самодовольной ухмылке. — Сам знаешь, по законам Протектората, — неуместно звонкий смех, — остаться в живых должен только один из нас. — А тот, что в теле Евы? — выплёвывает Май. — С ним разберёмся, когда подрастёт. А ты сдохнешь. Глядя на своё лицо, искажённое экстазом, Май ощущает тошноту. А потом вгоняет своей копии нож под рёбра. Айсвилль — такое место, где материнские объятия сопровождаются тайком сунутым в карман средством для лишения жизни себе подобных. Чужая кровь приносит секунду тепла перед тем, как Май отправится в вечный холод. Короткий взгляд цепляет лишь оторванные детали: самодовольная улыбка Мэра-Января — что нравится смотреть как умирают дети? — жмурящаяся от испуга Ева-Май, копия-Май с закрытыми от боли глазами, листья какого-то растения, словно рассечённые тонким лезвием. Май погружается в темноту. В этот раз, кажется, навсегда. Айсвилль — серый. Если смотреть на него нормальным человеческим взглядом. Но сейчас Май смотрит по-другому, пусть и сам не знает как. Он видит, как расползаются от дома к дому синие строчки кода, как небесно-голубым переливается «Лёд», текущий по жилам жителей, как сокращаются сотканные из тумана лёгкие, как тянутся от Айсвилля тонкие светящиеся неоном щупальца, как наступает неизбежное, как сминается видоизменённый углерод под прессом реальности. Май открывает глаза.