Gelijkheid

      Сутки проносятся в голове адским аттракционом галдящих жителей, с паникующими лицами и разрушенной частью Истории — Александру Первому оторвало голову, монумент разлетелся в щепки, цельный гранит на брусчатке подобен дриппингу.       Раздался «хлопок», унесший за собой самый высокий памятник в мире. Насмешка судьбы, месть или плевок в сторону администрации — в этом только предстоит разобраться.       К счастью, без жертв. Девушка с скетчбуком взлетела вороном по усыпанной пеплом глади, пока Гром оттирал лицо от осадков и прикидывал следующий маневр «двойника».       «Голос подделан, взрывчатку заложили заранее, пахнет», — Игорь заострил чутье, втянув пропитанный смесью горючего и неизвестного вещества воздух поглубже, — «знакомо. У Разумовского бомбы так же отдавали горечью».       От похмелья его спасала холодная ванна и утро с пропитанной влагой одеждой. Крепкий черный чай шлепал по щекам и тянул на работу.       Чуть отойдя от Эрмитажа — моросящий дождь привел в себя.       На крыше прохладно, на улицах людно, город… не осуждает открыто и торопит закрыть в квартире дверь на все замки.       Дима и Юля ушли в растерянности и готовности безвозмездно начать поиски преступника; Игорь рад, что отвел их в дальние края и попросил не лезть.       «Надо подумать»       По-хорошему стоит пойти в травмпункт, наложить на руку нормальный бинт, выспаться, позвонить Федору Иванычу, зайти к ним в гости и все рассказать.       «Нельзя. Начнутся расспросы — станет хуже, проходили, пострадают близкие, и вовремя не остановлюсь»       Игорь методично заваривает чай здоровой рукой, бегло оглядывая квартиру.       Все как всегда. Изменился только настрой: появился уют и поддержка.       Закусывает губу, тянется к календарю, скрытому от Юльки в тумбочке.       Завтра День Города. Его Города.       Его счастливого краткого детства. Его службы. Его крепкой дружбы с Бустером — до перестрелки в клубе. Его семьи Прокопенко. Его отца. Его переулков, арок, непринятых людей, Его зданий архитектуры, которыми невозможно перестать любоваться в свободные от работы минуты. Его крышам, Его мостам, Его злосчастным, но таким родным дождям.       Он живет этим Городом, гордо названным Санкт-Петербургом и, кажется, еще недавно — Ленинградом.       И плохого хватало, но и хорошего — мимолетных моментов жизни — тоже.       Он всем сердцем любит Питер. Любит этот скромный город над Невой, переживший много трудностей и невзгод, но не сломленный годами. Город, уходящий вниз. Город, полный вдохновения и счастья, с лихвой усеянный преступлениями и родными улочками.       Оттого и противно, что кто-то умудрился навредить Ему. Родному Городу.       Гром скривился, резво достав карандаш и блокнот и набрасывая мысли.       «Кому выгодно разрушать культурное достояние?» — либо отбитому психу, либо кому нечего терять.       «Почему именно сегодня начал действовать? Совпадение перед праздником?» — или знал о совпадении, или подставил.       «Кто организовал?» — или тот с детскими песенками подрывник, или…       Игорь почесал нос. Лицо вытянулось от усталости, шума в ушах и недостатка сна. Дописал предположение.       … или заказчик.       «Если последнее — то кто и с какой целью?» — запугать, личные счеты? Демонстрация силы?       От последнего сводило челюсть. Верить, что кто-то без задней мысли, кроме финансовой выгоды, покусился на общественное достояние разжигало злость, бушующую ветром сдуть все на своем пути.       Вчера был «полигон», «Рейвен» и–       Первое появление наследника Хольта. Оксюморон безопасности и доверия.       Наглый Гусь, Модель и Модельер в одном флаконе, Кот Базилио, нахальный пижон, выскочка — кто угодно, но не спонсор от МВД.       Улыбка искрилась на 220 вольт, одной лишь поступью каблуков и полуоборотом выводя из себя.       Игорь не любит признавать слабости, но встречный взгляд метающих молний из-под очков и раскаленная атмосфера способствовали тремору рук и началу тревожности.       Про себя он недоумевает, каким макаром сына руководителя компании Holt International, магната и капиталиста до мозга костей, допустили до сотрудничества с полицией Санкт-Петербурга, не учитывая, кто именно соорудил костюм Разумовскому.       Ответ бил набатом голосом отца:       «Все решают деньги»       Простая истина отвращает еще и безысходностью: повсюду натыканы камеры от его компании. Игорь не удивится, если и телефон на столе — теперь сенсорный — от его же холдинга.       Достает коробку с крендельками, беззвучно шуршит пакетом, вгрызаясь в сласть, пока добавляет в рамки квадратных полей на листке размашистым почерком гипотезу.       «Хольт получит выгоду от взрыва Александровской Колонны»       Щурится, выдыхая морозную струю, — остатки алкоголя за два дня, — ставит вопрос над утверждением. Дожевав печенье и наспех облизав губы в крошках с корицей, стирает пальцем знак.       — Они же с Архиповой при нас договорились, — в носу засвербило: хочется чихнуть, выходит зевота, широкая и блаженная. В висках стреляет дроновая очередь пуль. — Или нет?       Не звонить же в два часа ночи Прокопенко и спрашивать. Номера Архиповой не дали — не заслужил разгульно-свободным образом жизни закрытого от мира опера. Интервью, видимо, не помогали его имиджу, а только разжигали аудиторию на зрелища неловких потугов в нормальный диалог с журналистами.       Игорь раскрепостился, но дальше коллег и близких не заводил знакомства.       Просидел у блокнота час-другой-третий за столом. Рассветает. Питер в пять утра раскрывает свои объятия только самым стойким или одиноким, утомленным от ночных смен. Ливень омывает улицы и зазывает принять контрастный душ.       В голове у Грома шальная мысль, разумная от идеи — на кого идет подозрение, того и допрашивать, — но рисковая из-за выговоров и последующих стычек с руководами, Архиповой и удивленными коллегами. Дима не поймет, Федор Иваныч закроет и отчитает в кабинете. Ему не привыкать.       Проблема в нем самом: расслабился за год, кулаками тут делу не поспособствуешь, надо подобраться деликатно, иностранец, все-таки. Пусть русский и знает на твердую четверку.       Закрывает дверь за собой, наспех выбегает из подъезда, шлепая ботинками по лужам. За пятнадцать минут Игорь превращается из холеного опера и уважаемого гражданина Города — вон, даже памятник во дворе с лавкой поставили — в мокрого ежа, быстро перебирающего ножками до отеля, где, предположительно, остановился главный — ныне — спонсор полиции.       От такого теплого приема Городом с ласковой улыбкой-прорезью лучей из-под хмурых туч Гром буквально готов был греметь зубами — в этом году начало прохладно-противное. Игорь не злится: просто промокло все, что могло, и в холле под чутким руководством девушки на ресепшене выжимал воду из носков, джинсов и майки в предоставленный услужливо таз.       Отель пятизвездочный, персонал знает его с экранов телевидения, потому и встречают, как полагается.       Пока Игорь бежал до отеля — продумывал перечень провокационных вопросов, а как пришел сюда — так кроме как просушиться и не думает ни о чем. Поймал себя на мысли собраться, насколько было возможно в его сжатом состоянии уточнил номер Хольта. Быстро показали куда идти, проводили до лифта, пятый этаж, пятьсот тринадцатый люксовый номер, конструкция двери деревянная, белая, непрочная. Номер комнаты с позолоченными цифрами-вставками.       «Бэднэсэнько», — Игорю, конечно, отель, кроме как в Париже, не попадался ни разу внутри, но он представлял вход в злодейское логово более пафосным, что ли. Как у Разумовского со стеклянными дверями. Неуютно, открыто, все наружу. Под колпаком и чутким обзором охранной ИИ-системой с женским голосом и аватаркой из аськи, «или как там Юля называла эту приложуху».       Постучал ради приличия дважды костяшками — визит вежливый, кулаки оставлял на крайний случай. Открыли сразу.       Бодрствует — сна ни в одном глазу. Игорь всмотрелся в его едва прикрывающий тело халат, в облипку, пропитанный влагой, и лукавый смешок в радужках. Тапочки белые и издают причмокивание, волосы мокрые и кудрявятся, но хозяина номера словно не смущает наэлектризованная рука.       — С непривычки думал: должны быть закрытые балконы в номере, с небольшой крышей, но, похоже, переоценил, — Август растягивал гласные, пропуская вперед. — Вижу, ваш Город встречает так и местных.       — Он не со зла, — Игорь не растерялся, подыгрывая и словно вовлекаясь в процесс репетиции спектакля. Все казалось чрезвычайно сюрреалистичным; опасность, исходящую от иностранца, он старался не провоцировать в конфликт.       «Может, показалось. Воображение чудит», — но рука слишком реальна, шрам глубокий, пусть и скрыт под рукавом скукоженного от влаги халата, ток отдавал гарью и болью при рукопожатии. Игорь едва не потерял сознание с непривычки и открытия «чудо-способности».       — Я тоже. Как высохну — постараюсь не бить сильно… импульсом, прошу прощения за это, — благозвучный смех прокатился по всему помещению, отчего поежился, невольно сев за полупустой стол, напротив Хольта. — С утра все силы хотят выйти наружу. В моем случае — электростатика.       — И отчего у вас так? Давно тревожит?       Хольт небрежно отмахивается, попадая искрами в люстру — игривый пинг-понг, готовый рухнуть в блюдце с фруктами.       — Все проблемы начинаются с детства, — безжалостная истина сменяется переходом в диалог, пропуская речь о неприятностях на работе, династии и мелких перепалках с отцом и сестрой. — Но вы пришли не копаться в моем прошлом из личного интереса к моей персоне, верно?       — Верно, — Игорь не сводил с него взгляда: спокоен, как удав, но стоит чуть надавить — и убьет, не моргнув и глазом. Пока вызывает дискомфорта больше Разумовского — у них были смежные порывы «защитить» город, но разными способами, а что у этого Гуся на уме — пока страшно представить. Хладнокровные расчетливые бизнесмены пугают сильнее — от них неизвестно, что ожидать.       Тем более, от такого… Угря.       — Я вас помню, — щелчок пальцев издает жжение, разрывая сетку из тока в атмосфере. — Вы тот самый бравый полицейский, о котором все говорят. Вы еще на полигоне назвали мою разработку, «Рейвен», пылесосом.       — Хотел разрядить обстановку, — Игорь пожимает плечами, с непривычки ощущая, как на них давят пара настырных глаз. От глумливой ухмылки на каламбур в свою сторону продолжает, — сами понимаете, когда увольнением грозятся — чего по глупости не скажешь. Если вас задело, то прошу прощения, правда, не хотел вас обидеть, лично тем более.       Игорю тошно от подхалимства, но после раскрытия «силы» ему чуждо по глупости сгореть заживо от мечей-молний.       — Признаюсь, я был растерян поначалу от вашего комментария, — Август откидывается на кресле спинкой авторучки — медленно, со скрипом и в сопровождении странного звука. Похоже на соединение проводов в одной цепи или-       Игорю вспомнилась по ассоциации лаборатория с взрывной волной из игрушки на плойке: громко, отдает скоплением единой энергии и резким ее выбросом, с последующими разрушениями всего вокруг на пути. Названия, хоть убей, не вспомнит.       «Это спина его так гудит?» — Гром оглядывает помещение на случай непредвиденной конфронтации.       — Мне не понятен ваш юмор из-за моей профессии, я больше склонен к контекстному содержанию… Но это ведь мои проблемы. Принятие вашей культуры станет для меня приятным бонусом к договору с вашей начальницей, — Хольт натягивает маску добродетеля, улыбаясь глазами. — Поэтому опустим ситуацию. Что было в прошлом, останется в прошлом. Но вы пришли, да еще так рано, ко мне, с визитом, — при всей грамотности построения речи и вычурности в манерах, некоторые звуки проглатывались или искажались, воспринимать его непросто на слух при торопливости. — Чем же я заслужил ваше внимание?       Игорь отмечает про себя: перед ним жуткий тип с приятным говором. Что хуже — неизвестно.       — Пытаюсь извлечь правду от догадок.       Хольт придвигается ближе к столу, невольно позируя — рука с интересом прижата к подбородку, за весь лик отвечают электрические неровные линии на щеках, витиевато спадающие к губам.       У Игоря гром от конца брови не достает виска, маленький и ровный; у Августа — кривой шрам в виде молнии на руке — бьет пульсацией и возносит к смерти.       — Поделитесь мыслями? — голландец убаюкивает готовностью оказать любую помощь, только он не поведется на его мягкую для публики оболочку.       — Взорвалась посреди дня Александровская Колонна. Я думаю-       — А, — перебивка вялая, усмешка так и не сходит с тонких губ магната, — Видел в новостях. Неприятно, конечно. Достояние культуры — и такое учинить, — цокает языком театрально-манерно. — Но я также слышал, что ни вы, ни очевидцы не пострадали. Зря на вас так наговаривала Архипова, выходит — вы и правда герой.       Только сейчас Игорь видит — и он стискивает кулаки, сдерживаясь от атак.       На столе — белое одноэтажное кремовое нечто, посередине высечено кремом-тюбиком огрызок с карты — оторванный от всех Санкт-Петербург — посередине которого отковырино содержание, и только шоколад приземляет к реальности «трактовки».       — Ах ты мразь!       — Осторожнее, Игорь: вы так старательно подбирали выражения, чтобы не спровоцировать мой всплеск, и теперь все — впустую? — Август, наперекор угрозам, не сопротивляется, когда майор хватает его за грудки. — Не я ваш враг. И не я взорвал ваше достояние истории в вашем бедном, пусть и красивом, городе. На месте подрывника я бы скрылся и точно не засиживался бы в эпицентре взрыва.       Игорь остывает резко — касания Хольта снимают напряжение в руках до онемения.       — Тогда кто?       — Я не сыщик, Гром, — Август снимает с него кепку, взъерошивая до вздымания прядей волосы. — Я продаю оружие, камеры, технику, но от обывателя отличаюсь тем, что позволяю себе «поиграться» с ними во время разработок и тестовых проб. Не после.       Отходит подальше; хозяин номера неумолимо приближается с дикой смесью азарта на лице.       — Катастрофы забавляют, но прибыли с этого — пока — не получаю. В карман мне крупная сумма не попала за взрыв этой Колонны. Я тут не при чем.       Сталкиваются нос к носу, Игорь готовится занести кулак, как его крепко хватают за локоть сломанной руки. Взвывает от боли.       — Не люблю драться с инвалидами, знаете. Вы прежде чем бросаться обвинениями, поищите улики, разберитесь, что к чему — да что я вас учить вашей работе буду, вы и сами все знаете, — Август склоняется ниже, рычит предупреждение тихо и грузно, до хруста сдавливает конечность. Игорь дергается, пинает в колено, слышит приглушенный мат и концентрируется на токе — парализует, дергает до судорог, сбивает из легких воздух и сдавливает ребра, задыхается от кашля. — Поверьте: будь это я — не оставил бы в живых ни одного свидетеля.       Зрачки расширяются от ужаса: Хольт, при всей пафосности, пугал больше с улыбкой и напускной добротой.       Игорь вышел с его позволения, с его открытия двери и прощального пожелания-угрозы.       — Не я ваш враг, помните об этом. Вы не хотите, чтобы я им стал. Вам не понравится.       За ликом сокрыта гнилая сущность, знать о которой Игорь не желает ни при каких обстоятельствах.