какая из версий тебя?

— меня зовут влад. влад череватый. — илья ларионов. вы готовы начать испытание? их первая встреча была осенью 21 года. менталист впервые встал на роль ведущего битвы, а чернокнижник спустя несколько кастингов наконец-то попал на шоу. друг у друга они были первыми. во всем. влад был первым, кто разлил кровь на испытании ильи; он был первый, кто послал его нахуй, чтобы не мешал наводящими вопросами; он был первым парнем. илья был первым из ведущих, кто, несмотря на свою работу, покорно затыкал рот; он был первым, кто взглянул в разбитое зеркало, запачканное кровью да кладбищенской землёй; он был первым мужчиной. в начале 22 года они прекратили общение. влад уехал себе в украину к родным, илья вернулся к жене, жалобливо поджимая губы. не списывались и не созванивались: знали, что более не встретятся. ларионов только изредка, украдкой, словно его заметят, рассматривал новые фотографии чернокнижника в соцсетях, каждый раз пытаясь поставить лайк. палец тянулся к сердечку, но от этого болело собственное. — я не верю своим глазам, влад! увидеть его на 23 битве было неожиданно и приятно. лицо от улыбки чуть не треснуло, когда в амбаре появился он: повзрослевший, уверенный и все такой же резкий на слова чернокнижник. ларионов был готов убить себя за столь бурную реакцию. ларионов был готов убить продюсеров, что они его не предупредили. а что было бы тогда? илья отказался от роли ведущего? неожиданно сломал ногу? сделал бы вид, что не узнал влада? его реакция была бы такой же, вот только все дни до съемок он бы терзал себя фантазиями о предстоящей встрече. влад изменился. практически до неузнаваемости. гадкий щенок, выброшенный на улицу и готовый откусить руку каждому, кто ее протянет, превратился в пса, с раздутым самомнением, но менее эмоциональным чем прежде. ларионов с нетерпением ждал испытаний, знал, что влад посмотрит, скажет ему «илья, замолчи». но теперь было не так. череватый все так же резво проходил одно испытание за другим, делал еще более вызывающие и отталкивающие обряды, теперь уже точно рвался к победе и в упор игнорировал существование ведущего. он безэмоционально слушал его подводки к заданию, кратко и спокойно отвечал на вопросы и не реагировал на постоянную похвалу от ларионова в готическом зале, получая белые и черные конверты. илья единожды пытался с ним поговорить. поймал его после задания до того, как он уехал на машине с кладбища. схватил прямо за грязную в земле и крови руку и не дал дернуться. — давай поговорим. — наговорились уже. и уехал. илья забыл опять. заблокировал наверняка во всех соцсетях, ни одного выпуска не посмотрел, избежал все возможные места, где мог бы встретиться с ним. тишина длилась два месяца. сука, два месяца, и влад появился на съемочной площадке снова. в этот момент ларионов со всем своим скепсисом все-таки поверил в существование кармических уроков, иначе появление влада на битве сильнейших он не понимал. пришел доказать стране, что самый сильный? и обосрался в первом же готическом зале? ларионов понимал, желал бы влад победы, не поступил бы так, обозлив против себя фанбазу шепсов. а ради чего? ларионов слово себе дал: отъебаться от влада. и делал это. не мешал на испытаниях, игнорировал его мнение на консилиумах, просто пожимал плечами, узнавая оценки наблюдающих. в снятой студии возле работы тишина. илья здесь живет с самого начала съемок: не хочет беспокоить супругу и детей своими появлениями среди ночи после побегов по кладбищам ночью и под дождем. они видятся ежедневно, созваниваются, но спят в разных постелях. иногда он задумывается, действительно ли из-за тревоги за чужой сон не живет дома уже два месяца? пьет зеленый чай из единственной чашки, заказывает веганскую еду на одного и никогда не включает свет, ведь приходит сюда только поспать? сегодняшние съёмки в подмосковье закончились рано. тройка спокойно, без скандалов прошла и испытания, и консилиум, все пожали ручки и разбежались кто куда: видимо все устали от постоянных конфликтов и разборок. да и слава богу. илья впервые появился дома до пяти утра. на часах было всего лишь час ночи, из-за сбитого к чертям собачьим режима, организм даже и не думал ложиться. кажется, наоборот, он находился на самом пике бодрствования. телевизор включился на родном 19 канале, где ночью показывали старые выпуски импровизации да студии союз, освещая большую комнату приятным синим оттенком. кафка валялся на тумбочке, так и непрочитанным за полгода. илья сидел на неудобном диване, по совместительству кровати. он бы мог купить себе хотя бы матрац, но надобности не видел: в пять утра он обычно засыпал прям в коридоре на тафте, ведь какая разница, где спать ближайшие четыре часа? тихий стук в дверь заставляет испуганно дернуться. про эту квартиру не знает никто из его знакомых ради собственного спокойствия. гостей он не ждал, но дверь распахнул без каких-либо вопросов, словно имел в запасе несколько жизней. следующим порывом хотелось дверь закрыть, но тело словно парализовало. на пороге стоял влад. с растрепанными волосами, в бесформенным худи, усталостью на лице и ключами от машины в руках. от него веяло уличным холодом, сыростью и дорогим парфюмом с мускусом. илье тут же вспомнилось, как несколько лет назад он презирал любые ароматы от мужчин, кроме пота и крови, считая, что это по-гейски. на самом деле он часто посматривал на нишевые одеколоны, но не мог себе позволить. сейчас же у влада есть все: контракты, победы, деньги. но ради чего? — привет, — череватый первый прерывает молчание. дурашливо улыбается в тридцать два, в проеме кое-как стоит. от него еще пахнет алкоголем и сигаретами. он курил редко, на самых эмоциональных испытаниях, а пил и вовсе только по праздникам. при илье же — один раз. — что тебе надо? — три слова пропитаны грубостью. ларионов всем видом показывает, что не рад, нутром же, что приятно ахуел. — илюююш, — он протягивает жадно, так, как может в пьяном дурмане. за косяк держится плечом, руками же прячется в большие карманы. он на илью даже посмотреть не может: глаза в кучу не собираются, он изрядно пьян. — я скучал, — он произносит на выдохе, сопровождая столь желаемую когда-то фразу неуправляемым кивком головы. она тяжким грузом падает вниз, ударяясь точенным подбородком, деленным на два впадинкой, о грудь. — а я — нет. вали отсюда, — он всю смелость и решимость в кулак собирает, выпаливает жарко, с чувством, и захлопывает дверь прямо перед чужим носом. замок щелкает в тишине подъезда. два тела одновременно оседают на пол. какого черта произошло? никто не понимает. теперь они пересекаются взглядами постоянно. илья с заметным преимуществом, первородным успехом; влад украдкой провинившейся собаки. бывалое напряжение от безразличия в один момент сменилось постоянными подъебами со стороны ильи, смятением череватого. менталист после той встречи в себя поверил явно: это не он приперся к парню бухущий в хлам посреди ночи, это не он просидел у него под дверью до утра. он это почти сделал в том году. ушел из дома, после того, как неожиданно для всех, перебрал на семейном празднике, приехал прямо к дому влада, где он снимал квартиру в то время, и сидел у подъезда. чувство достоинства не позволяло подняться на четвертый этаж и позвонить в 48 квартиру. он просто сидел на лавочке и надеялся, что чернокнижник выглянет в окно и сам спустится к нему. — влад, может ты объяснишь, что делаешь? это безопасно для людей? — илья доебывается так, что гневных комментариев о некомпетентности ведущего стало в три раза больше. он всем своим поведением старался задавить влада, не понимая для чего. чтобы тот ощутил себя на его месте? — а может ты завалишься в конце концов?! — его крик — раскат грома среди белого дня. ор уличных кошек. вои девчонки, попавшейся маньяку. в этот крик он вложил всего себя, все то, что копилось годами. его большие чернющие глаза впились в ларионова клещами, отравляя моментально. — кто тут экстрасенс? я иль ты блять? — свечи, которые прежде он пытался поджечь сломавшейся зажигалкой, вдалбливаются прямо в чужую грудь с такой силой, что если бы влад на схватил его за спину, менталист бы улетел к чертям собачьим. участники тихо охают, но не шевелятся. никто прежде не видел влада в гневе: обиженным, заебанным, веселым да, но никогда не злым, чтобы от него холодом острым веяло, как от покойника, а зеркало его на новые трещины само по себе разбивалось. операторы его со всех сторон снимают, крупным планом захватывают взгляд на ведущего, уже представляют, как это разберут по отрывкам в соцсетях, как на превью поставят. — открывай, открывай, — желчь сменяется быстрым шепотом. его глаза более не пылают, они снова спокойные и плоские, полностью устремленные в испуганные очи ларионова. что это влад сделал специально, дабы на эмоции вывести — он не подумал. он хотел помешать, но стал главным помощником в испытании. череватый ему и дернуться не дает, все так же около себя держит, поджигая свечи, зажатые у чужой груди. они горячим пламенем вспыхивают, волоски подпаливают, но илья не боится. он даже не понимает. как зачарованный на чернокнижника смотрит, сознание открывает, а душу с потрохами отдает, точно дьяволу договора ради. вот только владу она не нужна. он свечи задувает, от ильи отворачивается, на участников пронзительно смотрит. — надюха то се это натворила. мразотная бабенка. сердце вы ей разбили, она по головам то вашим и пошла. щас выгонять будем отсюда, прости господи. 30 баллов — он первый и единственный, кто все десятки голосованиями забрал. он выслушал столько дерьма и столько похвалы за фееричный трюк с ильей, получил столько сраных эдитов с ним к себе в личку и успокоился. знал, все не просто так. знал, что шрамом на груди у ильи остался, когда свечами размахивался; знал, что землю из-под ног его выбил, когда к себе прижал столь близко; знал, что душу хоть не забрал с собой, но себе его подчинил. знал, что теперь илья дверь не захлопнет. у чужой квартиры он оказывается в то же время следующей ночью. вот только стучать теперь пришлось дольше, упорнее. он каждый шаг менталиста по квартире слышал отчетливо, словно никаких звуков более не существовало. уходить не хотел. знал, что зайдет. через 20, 30 минут, но зайдет, как раньше заходил, годами ранее. тогда, в 21 году именно здесь они первый раз потрахались, когда решили попить пива вечером за новым выпуском. илья первым тогда в поцелуй полез, прогнул под себя податливого чернокнижника. руками всю кожу исследовал, языком всю татуировку исчертил. каждый сантиметр на вкус попробовал, пообещал, что будет это делать снова и снова. прямо на этом неудобном диване перед панорамой на ночную москву. и ведь исполнил, каждый раз укладывая грозу всех операторов на лопатки тягучими касаниями. — илюш, открой ты уже, шо словно не родимый, эт и моя хата когда-т была, — и не врет. вместе жили тут, быт делили, жрать готовили, постоянно ругались: илья со своими котлетами из чечевицы вместо свиньи до сих пор владу ночами снится. — на хуй, — ларионов посылает его отчетливо из глубины квартиры. даже не решается к двери подойти, зная, что откроет. зная, что влад откроет. он не запирался. понимал, что чернокнижник войдет любым другим способом. понимал, что не додумается дверь дернуть, слишком в илюшину безопасность верит. но все-таки дергает. смеется. входит. квартиру своим ароматом забивает мгновенно, в стенах дыханием остается. от него сегодня кровью пахнет да кладбищем, не смыть с себя такой аромат и неделю спустя, а он даже и не старался. илье когда-то нравилось это сумасшедшее сочетание. от влада смертью воняло постоянно, илья ею и упивался. — илюш, давай поговорим? — наговорились уже. он парирует остро. эта фраза в сердце занозой осталась после ранения. болела постоянно, к прошлому откидывала. влад улыбается кончиками губ разочарованно. на диван подле садится, не верит, что илье кафка сейчас интереснее, чем влад. — ты на меня обижен? вопрос заставляет ларионова возмутимо вскинуть брови. он отрывается от скучной книжки, чтобы посмотреть прямо в наглую морду подле. — обижен ли я? влад, тебе сказать, обижен ли я на тебя?! да на что мне обижаться, ты что! на то, что на 23 сезон тогда заявился, словно не знаешь меня? как мертвый ходил! со мной как с собакой обращался? что потом вновь приперся и доводить меня вздумал? то на съемках как подбитый смотрел, то пьяный приперся посреди ночи? то вообще порнуху посреди съемки устроил? я обижен?! — каждое его слово чеканится твердо. он говорит на повышенных тонах, но не кричит, глотку не рвет. руками только взмахивает с каждым своим вопросом, борясь с желанием проехать кулаком по чужому лицу за такой вопрос. — да, влад, да! я обижен! представляешь! обижен, что нихрена тебя не узнал за эти года! что позволил тебе так со мной обращаться! ты кто вообще такой? ты хотя бы сам себя понимаешь? вопросы — риторические. они хлесткими пощечинами по лицу влада бьют, а тот даже не вздрагивает, смотрит спокойно, с прежней ухмылкой на лице. словно ненастоящий. словно его подменили. старый влад бы уже завопил в ответ. проклятия накидал. эмоциями на лице жонглировал. но не молчал. — я тебя не узнаю, влад. и не хочу узнавать. ты стал другим. — это мешает трахаться? — влад безэмоционален. он снова стал камнем, каким на шее висел со времен 23 битвы. — да пошел ты, — у ильи от ситуации глаза жжет. он смотрит на некогда любимое лицо и понимает, это не тот влад. а был ли он когда-то тем? если да, то когда? когда совсем пацаном на битву заявился? он тогда скрежет зубов вызывал не от поведения, а от влажных губ на члене в перерывы между съемок. когда спустя год заявился на багажник и постоянно улыбался сквозь отражения окон? когда в тот же момент разные видения насылал, в которых вжимал илью бедрами в капот раритетной тачки? когда пьяный приперся на днях и был действительно живым и настоящим, потрепанным и ласковым? во все те момент влад смотрел на него иначе, а на следующий день словно что-то менялось и от бывалого желания оставался холод. но как? его словно кто-то менял. — толик? — ларионов слезы смахивает ресницами, впивается взглядом в неизменный спокойствием лик. — тебе понадобилось так много времени. слишком долго. осознание происходящего растянулось на целый год. к нему ни разу не приходили подобные мысли. идеально пройденные испытания казались всего лишь последствием долгих практик, но никак не заслуг беса; редкий, но четкий оскал улыбки был привычкой для чернокнижника; чистая речь проявилась спустя годы жизни в россии. менталист должен был заметить каждое изменение в чужом поведение, должен был напрячься раньше, но вместо этого глотал обиды, закрывал глаза. все это привело к холоду мурашек по всему телу, едва ли округлившимся глазам, которые навыкат были направлены в дьявольский уста. илья всегда знал, хотя бы догадывался, как можно угомонить влада, как избавиться от него. как провернуть это с толиком — загадка. череватый часто упоминал, что порой дьявол полностью перехватывает управление над телом, но происходит это в исключительные моменты, когда они наедине на кладбище. он никогда не рассказывал, как это происходило, как это заканчивалось. он только приезжал полностью разбитый, умазанный кровью домой и заваливался прямо так спать. поэтому сейчас ларионов громко для звенящей тишины сглатывает подступивший к горлу ком. руки вздрагивают осиным листом, как и все тело, которое не шелохнулось и на секунду. блядство. — проваливай, — он осмеливается на дерзость, вот только голос оседает слишком заметно. — нет? — он непоколебим. он знает, ради чего здесь, знает, что завладеет этим любой ценой. даже ценой человеческой жизни. даже ценой жизни ильи. — чего ты хочешь? он вскакивает на ноги необдуманно, подается назад, но не в сторону выхода, а в сторону кухни. влад, тело влада, встает следом. он всегда был прилично выше него, даже когда горбился из-за комплексов, даже когда нарочито наклонялся ближе. сейчас же илья видел четкие практически два метра длины, расправленные широкие плечи, обтянутые черной водолазкой, которые часто были сжаты к груди, но опущенный ниже подбородок. он смотрел исподлобья на менталиста, прикрывая демонический отблеск густыми ресницами. — тебя, илья. твое тело, — баритон опыляет ледяную кожу со всех сторон. он никогда не слышал голос череватого таким — четким и невозмутимым. таким часто говорил аланский провидец, но не его чернокнижник с заразительным смехом. — я давно не питался чужими эмоциями. у меня получилось выхватить у тебя совсем чуть-чуть на том испытании, но мой голод велик. спросишь, почему ты? я могу управлять разумом, могу диктовать движения, но эта плоть, — он руками в стороны разводит, непроизвольно обозначая границы: дальше этого кольца илья уйти не сможет. — она хочет только тебя. только ты можешь восполнить энергию полностью и тогда… — что тогда? — рассудок влада вернется. до того момента пока я не проголодаюсь вновь, — тончайший намек беса током электрическим бьет по телу. — с чего ты решил, что я соглашусь? — ларионов выебывается. он с первой секунды толиковской речи осознавал, к чему ведет, с первой секунды дыхание переводил, понимал, что согласится. ради него он согласится. — с чего ты взял, что у тебя есть выбор? ну же, илья, не заставляй нашего общего друга ждать. он рывком расстояние сокращает, утыкаясь нос в нос с менталистом. он голову склоняет ниже, на одном уровне быть желает и дышит ровно, горячо. одним дыханием того сжигает без какого-либо ада, уготовленного для ларионова еще лет пят назад. бес не дергается. он пришел за чужими эмоциями, не за своими. он ждет, когда у него на шее робко руки появятся. потные и холодные. илья глазами моргает торопливо, надеясь, что сейчас проморгается и очнется в одиночестве в своей кровати. но вместо этого губами дрожащими чужие подхватывает. ведет. тянет влажно и чувственно, вкладывается в этот поцелуй всем своим существом, какое есть. он пальцами в шею впивается и на носочки привстает, наслаждается чужими устами сполна. но бес не верит. неправда это все — чувства фальшивые. илья пытается всем сердцем, он чувствует, захотеть оболочку, но людям намного важнее то, что внутри. поэтому толик долго не думает: знает, что без его контроля начатое завершат, ему нужно было просто на газ нажать, а дальше само все покатится и разгонится. поэтому отпускает владовский рассудок резко, точно жизнью сосуд наполняет. ларионов изменения наконец-то замечает. бледная кожа вновь такая же теплая, как тогда, а губы неумело скользкие. влад трепыхается, глаза испуганно открывает, но теперь менталист не отпускает его. он за шею к себе только ближе тянет. понимает, что поцелуй-то — волшебный, хоть на секунду все прекрати и придется расколдовывать мертвого принца вновь. да только и влад не стремится прерывать начатое. он на поцелуй отвечает еще чувствительнее чем раньше. так, как должен. поцелуй извинительный, но не прощальный. поцелуй желаемый столько времени перерастает в горячие поцелуи по тонкой шее ильи. пальцы чернокнижника в волосах бархатных путаются, а губы по дерме странствуют словно в первый раз. он горечь одеколона собирает по крупинкам, сладостью соленой кожи упивается, как одержимый, оставляя красные дорожки поцелуев. он всю нежность ларионову дарит, скопившуюся за месяца одиночества. получает еще больше. — вы с толиком этот спектакль придумали, чтобы меня на секс развести? — илья каждое слово по отдельности простанывает, когда дугой изгибается. влад родное тело подхватывает сразу же, усаживает на кухонную тумбу, но целовать не перестает. он не может остановиться от жажды завладеть ведущим вновь, получить его заново. — я бы тебя и без толика на секс развел, — он шепчет это куда-то в шею, пока горячие пальцы пробираются под домашнюю ткань футболки. он поддевает ее, но не стягивает, а рвет прямо на расклеенном от переизбытка чувств теле. — но после ебучего второго места толян захотел больше, як можу я ему отказать, — любимый суржик наконец-то ласкает слух так же, как и тогда, до ебучего второго места. — поэтому в этот раз не напиздел братанчик. без тебя сожрал бы меня, як грешницу в церкви. — стой, — влажные ладони на плечи невесомым грузом ложатся, но отталкивают от себя чернокнижника. — в душ, — ларионов впервые не предупреждает, а указывает. для влада чужие слова — дежавю. в первый раз илья так же командовал еще совсем зеленым экстрасенсом, а после с пробкой в жопе по квартире ходил, чтобы вечером времени не тратить. — я? — он усмехается, не веря. — да, — они меняются ролями стремительно. только что тающий от каждого бережного касания илья теперь своим спокойствием верх брал. влад в ванной точно корова на льду подскальзывается на мокрой плитке, кое как моется, пытается игнорировать ноющий от недостатка касаний стояк и растягивает себя поспешно, чтобы илья сразу к делу преступил. он из комнатки выходит мокрый и полностью обнаженный. вода ручьями стекает с головы по ногам прямо на ламинат, оставляет за собой отпечатки ног. илья стоит все так же на кухне с порванной футболкой в руках и с напыщенной безэмоциональностью обводит взглядом тело. влад к нему подходит стремительно, хочет в ключицы губами впиться, да стояком в чужой пах упереться, чтобы показать, насколько желанен илья в этот момент. но вместо этого ему глаза тряпкой закрывают, плотный узел на темечке завязывают. — шо за эксперименты дэбильные? — череватый в пространстве теряется сразу же. им крутят как хотят, пока он слепым котенком ноги переставляет одну за другой. его животом к дубовому столу подталкивают, заставляют упереться, а после и вовсе кладут грудью на холодную поверхность. — влад, почему ты игнорировал меня на битве? — илья лучшего момента не находит, чтобы всю правду вытрахать услышать. он по широкой спине ладонями ведет, скребет ногтями, полосуя кожу. красными царапинами на нем остается, желая вовсе шрамами на нем запечатлеться, чтобы навсегда и навечно. он пальцами ягодицы обводит, веснушками усыпанные. он однажды хотел их сосчитать. целовал каждую, но с каждым разом их словно нарочно становилось больше и больше. — ты сейчас хочешь об этом говорить? — илья вопрос сопровождает резким ударом ладонью по половинке. илья устал ждать, когда наступит тот самый момент, чтобы поговорить. он просто хочет истины с этих лживых уст. ладонь красной отметиной на заднице остается, горит слишком сильно, но ларионов заглушить боль холодными касаниями губ не спешит, наоборот, еще два удара отвешивает. влад перед ним сейчас безоружен. с закрытыми глазами он старается движения услышать, а лучше почувствовать. пытается предугадать будущее, подтвердить статус победителя 23 битвы. но с ильей это бесполезно — тот сам не осознает порядок своих действий. пальцами раздвигает ноги в стороны, чтобы устами припасть к внутренней стороне бедра. он не целует — кусает жарко, словно вампир в свои лучшие годы. чужие вздрагивания ловит, тихие всхлипы контролирует. он кусает до красного ободка зубов — оставляет свою метку на своем чернокнижнике. — это было условием толика. он надеялся, что так я от тебя отвяжусь и смогу восполнять его энергию любым. но не получилось, — он щебечет сквозь стиснутые губы, ловя новые и новые укусы. от каждого касания зубами череватый подскакивает, как сучка перед кобелем: бедра выше подкидывает, желает, чтобы пытка удовольствием сменилась. — почему приперся тогда пьяным? — он в ход язык пускает. очерчивает им колечко мышц, по укусам бегло проходится, мошонки касается эфемерно, заставляет сотрясаться сильное тело, в руках его таять. — илья, — череватый пальцами в стол впивается до белых костяшек, до тремора в фалангах. он дерево под ногтями занозами оставляет, скребется, точно когти точит. вопросы ларионова для него гвоздями по телу сыпятся, он словно по стеклу ходит, вгоняя в глубокие раны еще больше осколков. он отвечать не хочет, надеется, что повязка с глаз на рот кляпом спадет, защитит его от любых нападков со стороны менталиста, который языком в душу лезет. и не только. — соскучился. — не верю, — он отстраняется от чернокнижника, что на ногах еле стоит, что всем существом умоляет перейти к действиям. делает тихие шаги в сторону, влад хоть не видит, но слышит четко, головой в его сторону вертит, не понимает что произошло. — я не вру, — врет. футболка на глазах от пота и воды с волос стала совсем мокрой. солью глаза обжигает, натирает на пульсирующих висках, но влада беспокоит только звенящая тишина. где илья? ларионов знает — тот ответ на любой вопрос даст без лишнего рукоприкладства. только время тянет, на прочность испытывает, будто не сам извивается змеёй со своей татуировки. поэтому фольгой едва заметно шумит, презерватив по члену раскатывает. как знал, что когда-то да пригодится, что когда-то все псы вернутся домой. он вновь оказывается рядом, бедра руками очерчивает, притягивает к себе ближе. влад влажной щекой по столу едет, вновь занозы под ногти загоняет, но игнорирует это. ему куда важнее ловкие из-за фокусов с картами руки на теле. ему куда важнее родной запах спокойствия позади, тишины в голове, теплого зеленого чая и поцелуев в шею. он сам — оголенный провод, паника без повода, селфхарм и истерика. ему куда важнее сам илья, который входит в него до основания, не жалеет ни секунду, и влад понимает, что он заслужил. что он готов вытерпеть все, чтобы еще раз ощутить подле себя илью. ларионову на комфорт череватого все равно. он устал, он обижен, он зол — он вываливает на чернокнижника все разом. входит, будучи уверенным, что тот подготовился. заставляет вновь проскользить по столу, а после цепкими пальцами за его бедра ухватывается, двинуться не дает более. менталист более не позволит владу уйти. даже на шаг. он ему веревку на шее повяжет, держать крепко будет, удавку наденет, иглами пришьет, но как собаку удерживать подле будет. не отпустит. его толчки размеренные. он ритм каждый раз меняет. до пика экстрасенса доводит, ощущает его мандраж, руки перехватывает, которые к члену тянуться, а после позу меняет. череватого на стол усаживает к нему лицом, чтобы видеть, как по лбу пот течет, как губы содрогаются с каждым движением, как дыхание сбивчиво его обжигает. он ногами талию обнимает крепко, локтями упирается о стол, но илья их сбивает сразу же. одну руку на бедре устраивает, а второй за шею крепко хватается. сжимает ее, чтобы дышать труднее было. от этого у влада вовсе крышу сносит. она и так до этого момента держалась на последних шатких креплениях, сейчас же она улетает хуй знает куда. он стонет громко, как шалава последняя, кипит всем телом, хочет, чтобы илья сильнее его шею сжимал, чтобы задушил к чертям собачьим, затрахал до смерти. ларионов видимо сам этого же хочет, он ведет бедрами быстро, вбивается так глубоко, что шлепки мошонки о чужие звонкими аплодисментами по студии разносятся. — откупиться хотел, — влад все это время про вопрос не забывает. он слепо руками за чужую спину хватается побелевшими из-за подступающего оргазма пальцами. членом трется об живот ильи и ему даже этого кажется достаточным, чтобы кончить не прикасаясь к себе. он в белый холст вновь когтями впивается так глубоко, шрамами полумесяцами оставаясь на нем. он хрипит, ведь голос сорван, у него перед глазами все плывет то ли от члена внутри, который по простате бессовестно бьет так, что он пружинкой весь подпрыгивает, то ли от недостатка воздуха, ведь илья ни на секунду хватку не ослабил, все так же удерживал чернокнижника в таком положении исключительно за шею, пульсирующую артерию грозясь каждый раз пережать. — смелости не хватило тогда, ось и накирялся. — откупиться? — кровь твою пролить, шоб толяну спокойно було. там немногого треба було, но… нахуй, — там явно продолжение должно было быть, но илья в очередной раз по чувствительной точке бьет, а у череватого все, занавес падает, театр горит нахуй, артистов перестреляли. он кончает обильно на животы, пачкает белесые тела липкой спермой, обмякает безвольной куклой в руках менталиста. того даже такой ответ устраивает, поэтому ни себя, ни чернокнижника он мучать более не хочет. только темп ускоряет, себя доводит до извержения, словно он везувий ебучий. илья кончает в презерватив, который в сторону раковины кидает куда-то, да на влада заваливается. он лениво возвращает чернокнижнику зрение, бегло осматривает красные синяки на его шее, что если б они отфоткали «побои», то кто угодно бы сказал, что влад от удушения умер, а не от оргазма, который не дает сердцу ритм вернуть стабильный. он губами в его грудь утыкается, тяжело дышит, ни на сантиметр не отпускает практически бездыханное тело. — теперь всегда с завязанными глазами будешь, чтоб я не гадал, какая из версий тебя со мной. — давно у тебя такие ебейшие кинки, илюш?