Незнакомцы

Ethel Cain - Strangers

      Терпкий, сладковато-приторный запах заполняет ноздри. Это было почти тошнотворно, но пути назад у него не было, если Блэйд не остановится сегодня, то сожрет ее заживо. Мерзкий шепот продолжает вторить болезненному сознанию, умоляя его остановиться, не рушить то, что они построили, он ведь хочет оставить все так, как есть. Как же он хочет. “Ты можешь съесть ее,” - раздается на задворках его сознания, шепот принадлежит ему самому, и никому одновременно. Иногда он слышит в нем Кафку.    Кафка.  Это все она. Она притащила девчонку. Блэйд не отмахивается от этой мысли, ему нравится думать, что он не виновен. Нравится почти так же сильно, как и есть ее. От этой же мысли рот его наполняется слюной, а живот болезненно ноет, выпрашивая еще хотя бы кусочек. Он бы легко мог спутать это с любовью, и было бы ложью сказать, что он не пытался. Ох, кажется, он любил ее больше, чем сам то хотел признавать. Пожирать ее было куда больше, чем просто любовь. Но он все еще не виновен, он не просил об этом. Его рука дрожит, туманный взгляд блуждает по сторонам, то и дело задерживаясь на стакане, который он держит в руке. От жидкости валит горячий пар, проникает в его ноздри и осаживается где-то глубоко в глотке, Блэйд видит обрывки лепестков, безжизненно плавающих в вареве. Пахнет дурно. Сладко. Он закрывает глаза. Несколько глотков обещают решить все. По крайней мере, он так думает, возможно, он просто надеется на это. Шепот становится громче, когда Блэйд подносит стакан к губам, выпить он не решается. “Ты можешь съесть ее,” - звучит так убедительно, что он едва не бросает стакан на пол. Тело почти не слушается, и он раскрывает глаза, чтобы убедиться в том, что не бежит к ней. Не бежит к ней, чтобы впиться в ее плоть зубами. Шепот срывается на визг, подогревая паскудное желание. Теперь кричит Кафка.   Нет, он не поддастся, только не снова. Слишком уж большой ценой ему достались эти лотосы. Блэйд задерживает дыхание и наконец пьет. Жидкость обжигает горло, согревает его грудь и моментально вызывает приступ тошноты. Он вдыхает носом, втягивая сладкий пар, и ощущает, как выпитое стремительно поднимается обратно. Ему приходится приложить немалые усилия для того, чтобы перебороть это и глотнуть все снова. С этого момента он пьет с животным остервенением, делая большие глотки, насколько ему позволяет его собственное горло, пока не опрокидывает стакан полностью, и даже потом он продолжает бороться. Если его вырвет, придется пить снова. Но снова он заставить себя не сможет, и ему становится дурно. Блэйд кривит губы, но сдерживается, позволяя жидкости успокоиться где-то в желудке. Тошнотворный привкус сладости теперь селится у него во рту. Но и это он перетерпит. Голос замолкает. Он сделал все правильно. Хотя бы сейчас он сделал все правильно, пусть даже его разум и продолжает трепетать в ожидании новой трапезы. Но это только пока. Блэйд не торопится, лотосам нужно время. Он ставит пустой стакан на стол и уходит, не прибираясь, и не скрывая того, что сделал. Он сделает это снова. А затем снова. Пока ее плоть ему не опротивеет. Пока он снова не станет нормальным. Его мучает голод, но есть он не может. Это продолжается уже какое-то время. Есть он может только ее, но тех жалких кусочков, что ему положено, недостаточно. Она не жалеет для него ни миллиметра, но этого недостаточно. Однажды он оголодал настолько, что пришел в ее комнату посреди ночи, и долго смотрел за тем, как она спит. Ее раны затягивались куда быстрее, чем его. Сколько бы она ни срезала, на следующий день от порезов не оставалось и следа. Может быть, он просто завидовал, а может быть, начинал сходить с ума. В ту ночь он ничего не сделал, и в последующие тоже. Силой вынуждал себя уходить из ее комнаты, и продолжал мучиться от голода. Но долго так быть не могло. Он взял с собой нож, чтобы срезать столько, сколько ему нужно. Больше, чем она бы смогла вытерпеть и куда меньше, чем он мог съесть на самом деле. Как же он хотел ее. Блэйд снова прикрывает глаза, вспоминая, какая она была мягкая на ощупь, и как приятно пахла. Он бы легко мог ощутить ее запах снова, просто подумав об этом, но лотосы в его организме перебивают любые порывы. Возможно, он и не любил ее вовсе. По крайней мере не так, как думал. В ту ночь он запутался. Спутал одно с другим, желание плоти перебороло голод, и он бросил нож. Она так и не поняла, что изначально он приходил не за этим. Однако входить в нее ему понравилось не меньше, чем есть. Может быть даже чуточку больше, потому что тогда он тоже пах ею и это ненадолго заглушало голод. Запах ее кожи был так же прекрасен, как и вкус ее плоти, и он оставался до утра, чтобы насладиться этим подольше. Ему даже нравилось, как она звучит под ним, и то, насколько отзывчивым было ее тело к его прикосновениям. Он этого не заслуживал. В глубине души он ненавидел себя за это. Поэтому и нашел способ остановиться, иначе бы точно сожрал ее. Трахнул бы в последний раз и сожрал. Сожаление бы пришло позже, и, чудом понимая это, он сдерживался до этих самых пор. Он бы сожалел, что не сможет поесть ее снова. Может быть, поэтому он и решил, что любит ее, он ведь нашел способ остановиться. Или же он просто больше не мог сдерживаться. Нет, это все злобный план Кафки.   Ответ лежал на поверхности, но Блэйду потребовалось много времени, чтобы догадаться. Лотосы. Ее кулон, с которым она никогда не расставалась. Незаметная, слишком простая деталь, не требующая к себе должного внимания. Но Кафка упоминала это. “Видишь, ее кулон. Таких, как она, отмечали, чтобы в случае срочной надобности легко отыскать среди обычных людей,” - сказала она как-то. Тогда он подумал, что это бред. Но на ее кулоне тонкой линией был выгравирован цветок лотоса. Такой же тонкой, как и эта подсказка. Он все еще не уверен, его тошнит. Но ничего другого не остается, и Блэйд выжидает. Теперь, когда голод стих, он может думать яснее. Ужас осознания накатывает так же быстро, как усиливается тошнота, и его скручивает над унитазом в болезненном приступе рвоты. Ничего не выходит. Он отплевывается, и все повторяется. Туман перед глазами заменяет пелена слез, крупные капли пота скатываются по лицу и собираются на кончике носа. Пустой желудок ноет, мышцы смыкаются вокруг ребер. Он ощущает рези, будто бы кто-то пронзает его изнутри его же клинком. На этот раз он не регенерирует. Он и вовсе не ранен.   Он поедал ее.   “Хочешь еще?” - теперь голос начинает насмехаться. Этот отличается от предыдущего. Блэйд понимает, это не голос, а его собственные мысли.   Хуже всего - он все еще хочет. Просто не может. Его трясет и он снова сплевывает приторно-сладкую жижу, пахнущую лотосами. Он жалеет обо всем. Не стоило соглашаться, но Кафка была убедительна. Он почти не помнил того, как ему было мерзко впервые. Вкус перебил любые плохие воспоминания, теперь он думал, почему Кафка не начала это раньше. Она ведь сделала это нарочно. Расчетливая сука, он продумывает каждое слово, смакует его в сознании, а затем корит себя. Так думать нельзя. Кафка хотела помочь. Блэйд убеждает себя, что когда-то ему было мерзко, - когда она впервые предложила это. Тут же становится печально. Стоило ему хотя бы на секунду подумать, что он вновь обрел друга, как вдруг ему пришлось есть его. О, да, Кафка все знала с самого начала, иначе бы она не стала брать ее с ними. Сперва это были лишь предлоги. Тонкая работа. С таким, как Блэйд, сложно. Но Кафка старалась, оставляла их вместе, говорила, как они похожи. Будь Блэйд дураком, подумал бы, что она пытается свести их. Но это было не так. Он сам решил залезть девчонке между ног, в безумной попытке получить больше. Черт возьми, не стоило об этом думать. У него встает даже сейчас, даже когда он мучается от спазмов. Оказаться в ее кровати, уткнуться носом в ее волосы и трахать ее сладкую киску хотелось не меньше. Она ведь буквально была сладкой. Вот только план Кафки был немного изощренней. Не таким низменным. “Вы похожи, Блэйдик,” - звучит голос Кафки в его сознании. Оба потеряли память. Блэйд никогда не утруждал себя размышлениями, что с ней случилось. Интересно ему стало намного позже. Когда он узнал, что она такое. Определенно нечто, чего не должно существовать. Ее плоть могла спасти его от всех страданий, облегчить любые симптомы, спасти даже от самого себя. Он отказался. Тогда это было мерзко. Неправильно. Тошнотворно. Но Кафка взяла его лицо в свои руки и вынудила опустить взгляд. В ее глазах он увидел странное воодушевление. Нотка безумия, граничащая с мольбой. “Я ведь не смогу помогать тебе вечно,” - сказала она. Не сможет, согласился он. Вслух он ничего не сказал. Молчал до тех пор, пока Кафка не надавила. Убеждать она умела. Он противился, делал это сильнее, чем когда-либо. Сейчас думал о том, что зря. Стоило соглашаться сразу. И в какой-то момент он сломался. К тому же она была не против.   “Она никогда не говорила о том, чего хочет,” - вспоминает Блэйд, и от этого не становится лучше.   Симпатичные глаза, обрамленные черными ресницами, были пусты. Загорались они лишь тогда, когда она бралась за свое маленькое, нелепое оружие. Однако обращалась она со своими кинжалами отлично. Еще лучше у нее выходило только срезать ими куски с самой себя, чтобы накормить его. Нечто похожее он мог видеть в ее глазах и по ночам. Он отворачивал ее и брал сзади, или спускался вниз, погружаясь лицом во влагу между ее ног. Лишь бы не видеть этого взгляда. Иначе становилось совсем жутко. Будто бы он и впрямь был в чем-то виноват. Уж точно не в том, что кусал ее за плечи до тех пор, пока не пойдет кровь. Пока он не получит хотя бы немного желаемого, и не достигнет пика своего удовольствия. Ей было больно. Она скулила, кажется. Но он предпочитал думать, что ей приятно, как и ему.  Она не была против.  Она не знала, откуда она. Не знала даже собственного имени. Там, где они ее встретили, ее называли Сакурой. Блэйд редко обращался к ней по имени. Оно казалось ему глупым и детским. Она не знала о себе ничего. Он не пытался узнать за нее, а Кафка знала больше, чем они оба. Кафка знала, что Сакура не боец. Но ей хватило ума придержать это до тех пор, пока они не привыкнут друг к другу настолько, чтобы улыбаться. Какое-то время Блэйду и впрямь нравилось думать, что он нашел друга. Симпатичного, слабого, возможно даже бесполезного. Но все же друга. Тогда он не знал, что есть ее ему понравится в разы больше. Он едва помнил о том, как сильно его тошнило тогда, когда он впервые увидел кусок ее плоти, лежавшим перед ним на тарелке. Он помнил только свое удивление. Сакура откуда-то знала, как проводить ритуал. Она не противилась, будто бы делала это тысячи раз. Будто бы в этом было ее предназначение. Блэйд правда боролся, ощущая горькое отвращение от происходящего. Лишь до тех пор, пока его язык все же не коснулся мяса. Оно было мягким и сочным, распадалось у него во рту и играло вкусом, вынуждая желать большего. Даже кровь ему показалась сладкой, и Блэйд принялся смаковать каждый укус, позволяя плоти распадаться на волокна, а соку стекать прямо в горло. Он растягивал удовольствие до последнего, а потом облизал пальцы. Тогда он впервые ощутил, что хочет еще. Ему даже стало лучше. Ему стало намного лучше, Кафка оказалась права. Блэйд стонет, сгибаясь над унитазом. От воспоминаний боль только усиливается. Он кашляет, выплевывает из себя вязкую желчь, рези в желудке кажутся ему невыносимыми, а приторный запах лотоса усиливает тошноту. Сладость, засевшая на корне языка, вызывает новый мучительный спазм. Он не выдерживает и заталкивает свою руку поглубже в рот, добирается пальцами до глотки, нещадно раздирая слизистую, лишь бы вернуть все назад. Он чувствует их. Чувствует, как лепестки лотоса раздражают его пустой желудок. Блэйд хрипит и не сдается, другой рукой он крепко держится за унитаз, задыхается, но все еще не сдается. Вот-вот и эта дрянь выйдет. Он ждет и терпит. Но ничего не происходит. Он жалеет обо всем, что сделал до этого момента, поэтому старается думать о том, что хотя бы сейчас поступил правильно. Эта мысль приносит некоторое успокоение. Она позволяет ему перестать себя мучить. Блэйд кладет голову на холодный край унитаза и дышит, его рука мокрая, грязная, покрытая слюной — это все, чего ему удалось добиться. Это не его вина. Он не знал, что будут последствия. Кафка тоже не знала, он на это надеется.   “Тебе стоило остановиться,” - думает Блэйд. Его мысли впервые за долгое время не сосредоточены только на том, чтобы сожрать ее.   Он бы хотел знать, что с ней случилось. Почему она такая, молчаливая, спокойная и равнодушная. Почему она позволяет есть себя. Ему нравится думать, что она любит его ненасытность и мысль о том, чтобы быть съеденной им. Может быть, она даже любит его. Но сейчас размышлять об этом сложно, он устал. Его волосы неприятно липнут к мокрому от пота лицу, и он хочет помыться. В глубине души Блэйд знает, что отмыться ему не удастся. Очередной спазм ощущается им как заслуженное наказание.   “Это правильно,” - повторяет он себе, всеми силами делая вид, что его не преследует что-то иное. Желание выблевать лотосы и вернуть все как было. Он рад, что ничего не получается. Иначе он сделает это, он съест ее.  Блэйд всегда умел держать обещания, поэтому пьет еще. Он ненавидит вкус и отвращение к ее плоти, которое вызывает это варево, но продолжает пить. Вот только внутри него все еще теплиться надежда, что ничего не сработает, Блэйд боится, что теперь он не сможет показать ей свою любовь. Если он перестанет поедать ее, желать ее так, как он способен желать сейчас, все будет потеряно. Может быть, потому что это нечто большее, чем просто любовь. Он не отказывается от этой мысли, и лелеет ее до тех пор, пока его снова не выворачивает наизнанку. Тогда он начинает подбадривать себя тем, что поступает правильно. Он завидует самому себе, тому, который мог наслаждаться ей, впиваться зубами в ее кожу и проникать внутрь, тому, кто с жадностью поедал каждый срезанный кусок. “Тебе стоит быть осторожнее, Блэйдик. Ты же не хочешь, чтобы от нее не осталось ни кусочка?” - говорила ему Кафка, но ее голос звучал как жестокая насмешка. Теперь он это понимает, именно этого он и хочет, пока Кафка наблюдала со стороны за тем, как он медленно сходит с ума. Она точно знала куда больше, чем говорила. “Не думала, что такие как она еще остались. Я слышала, когда-то их держали поодаль, и вешали на шеи лотосы. Было бы обидно перепутать, съесть человека ради исцеления и не получить ничего, не правда ли? Да... врачами с таким талантом не стать. Но это не говорит о том, что в плохие времена их никто не использовал. Может быть она последняя? Кто знает. Может быть из-за того, что она потеряла память, она не додумалась снять кулон,” - каждое сказанное Кафкой слово ударялось о стенки его воспаленного сознания, это были догадки, которая она строила, чтобы в конце концов он понял, для чего нужны лотосы. Блэйд не задавал вопросов. В какой-то момент он и вовсе подумал, что прошлое не стоит того, чтобы о нем знали. Уж точно не в случае Сакуры. Им не стоило брать ее с собой и напоминать о том, что она такое. Им стоило оставить ее в покое.   Нет, не им. Ей. Кафке. Блэйд должен был справиться сам.  Он не справляется. Пьет еще, прежде чем пойти к ней для очередной трапезы, выглядит он так же мерзко, как и ощущает себя. Отражение в зеркале говорит об обратном. Но в собственных глазах Блэйд видит часы мучений и необузданный голод. Он почему-то боится, что Кафка тоже увидит. Он напоминает себе о том, что это лишь ее вина, и идет, ускоряя шаг. Все уже готово. Для него Сакура всегда готовится заранее. “Ты справишься,” - шепчет Блэйд сам себе, искреннее не веря в эту мысль. Она кажется жалкой и недалекой, на самом деле он не хочет справляться.   К его горлу подкатывает ком, при взгляде на нее. Но все становится хуже, когда он опускает глаза на приготовленную для него тарелку. Блэйда тянет туда, руки начинают дрожать, а желудок переворачивается в странной смеси голода и отвращения. На мгновение он теряет контроль, разрывается между желанием схватить кусок с тарелки и наброситься на нее. Она так близко. Но ее запах изменился. Он старается возобновить в памяти то, как сладко она пахла, как сильно он желал ее, получается плохо. Блэйд выпил слишком много. Рука привычно тянется к мясу на тарелке, когда он перебарывает гнусное желание повалить ее на пол и живьем вырвать зубами кусок с ее ключиц. Вот оно. Он вдыхает и кривится, пахнет кровью и свежей плотью, не так, как он то помнит, и не так, как он того хочет. Голод сильнее, и он кладет кусок в рот, собираясь проглотить его целиком. Жестко. Он жует снова, и чувствует на языке металлический привкус. Его тошнит, он продолжает жевать, но рот наполняется мерзким послевкусием, смесь сладости, лотосов и тухлятины. Блэйд готов разрыдаться, его горло сжимается, не позволяя глотнуть. Обессиленный, он выплевывает мясную кашицу обратно на тарелку и отворачивается, спазм вынуждает его согнуться, и он почти что блюет, сплевывая на пол остатки крови, смешанные со слюной.  “Не могу,” - понимает Блэйд, но тут же его глаза загораются смесью животной похоти и необузданного голода. Тело реагирует на ее голос. Ему хочется заткнуть ее, затолкать свои пальцы ей в рот, заполнить ее своим членом и кончить, погрузив зубы глубоко в ее шею. Он хочет вернуть слегка терпкий, густой аромат ее крови и сочность плоти обратно.   “Тебе от меня плохо?” - ее вопрос повторяется в его сознании, и он усмехается. Наивный, глупый вопрос.   Он поднимает взгляд, ощущая, как его разум затуманивается непреодолимым и привычным желанием.   “Я сожру тебя,” - ни то думает, ни то произносит вслух Блэйд.   Его пальцы смыкаются вокруг ее шеи так быстро, что он не осознает собственных движений. Вот она, прижатая к его телу, совершенно беспомощная. Ее щеки краснеют, а губы приоткрываются в попытке вдохнуть. Он принимает это за приглашение. Обыденно равнодушный взгляд наполняется чем-то слишком ему знакомым, но на это раз Блэйд не отворачивает ее. Его сердце колотится в груди. Он впивается в ее губы, почти что рвет их зубами. Держит он крепко, не слышит, как она скулит, не чувствует, как она пытается вырваться. Горячая кровь наполняет его рот, привкус металла обжигает горло, а желудок болезненно сжимается. Как же он хочет ее. Ощущения между ног становятся нестерпимыми, и он знает, что нужно делать. Блэйд отрывается от ее губ и жадно облизывается. Одним движением он разворачивает ее к столу, вынуждая наклониться вперед, руки беспорядочно хватают ткань ее юбки, задирая наверх. Кажется, он потерял разум. Блэйд не замечает того, насколько болезненным для обоих оказывается это проникновение и наращивает темп, жестко насаживая ее на свой член. Его пальцы теперь впиваются в ее бедра. Этого слишком мало.   “Я сожру тебя,” - повторяет он, теперь произнося это намеренно. Он хочет, чтобы она слышала.   Он хватает ее волосы, притягивает к себе, не останавливаясь ни на мгновение. Ее запах изменился, это бесит. Она больше не пахнет аппетитно, и он не уверен, что ему нравится то, как она пахнет. Но он не оставляет попыток, впиваясь в ее шею зубами, и поддаваясь голоду. Блэйд почти что воет, когда не получает облегчения. Кровь Сакуры горькая и мерзкая, он жует кожу, но она кажется ему безвкусной настолько, что он выплевывает ее. В его голове проскальзывает неутешительная мысль — именно это он и должен был чувствовать. Лотосы не были противоядием от его желаний, они лишь отрезвляли, делали вещи реальными и лишали ее плоть вкуса. Лотосы спасали ее от ее собственных способностей, от того, чтобы быть съеденной заживо. Его член начинает опадать, и он толкается снова, желая получить облегчение, в котором нуждается, но это не помогает. Блэйду становится плохо. Он еще раз вдыхает ее запах, и в животе у него все сжимается. Он едва успевает выйти из нее, прежде чем его рвет на пол рядом, теперь по-настоящему. Его рвет ее кровью, которую он глотал, желая вернуть ощущение вкуса, и комнату наполняет приторный запах лотосов. Он видит куски лепестков в рвоте на полу. Это приводит его в сознание, и он задыхается, неподъемное чувство вины обрушивается чуть позже, поглощая все остальное. Ему стыдно, но он думает о том, что это не его вина. Он не хотел, чтобы все зашло настолько далеко. Едва найдя в себе силы, Блэйд поднимает взгляд, в дверном проеме ему чудится Кафка. Ее насмехающееся лицо вынуждает его жалостно всхлипнуть. Блэйд моргает. Там никого нет, но он знает, что она смотрит, ощущает ее взгляд своим нутром, и вздрагивает.   “Прости...” - срывается с его губ. Он знает, что этого недостаточно, и он уже не сможет загладить этого. Он не виноват. Это все Кафка.   Теперь он смотрит на Сакуру. Рана на ее шее уже начала затягиваться, она касается своей губы, и отнимает пальцы, разглядывая отпечатки крови на них. Он замечает тонкие алые струйки, сверкающие влагой на ее коже, и уродливые пятна на ее одежде. Взгляд опускается ниже, тонкая дорожка влаги тянется по внутренней стороне ее бедра до самой лодыжки, оставляя за собой темно-красный отпечаток. Разум Блэйда пронзает утешительная мысль, ее плоть между ног уже наверняка регенерировала. Его спина холодеет. Это был он. Он тот, кто хотел сожрать ее минуты назад, он тот, кто насиловал ее. Блэйд трясет головой, но отвязаться от мысли не получается. Он понимает, что ему нравилось. Нравится до сих пор, и он смакует каждую секунду этих воспоминаний, ему хочется повторить.   “Я люблю тебя, Сакура,” - говорит он тихо.   “Я знаю, Блэйд,” - так же тихо отвечает она.   Ее ответ смущает Блэйда, он бы предпочел, чтобы она расплакалась и сказала, как он ужасен, а потом призналась ему в ответ. Он бы хотел, чтобы она опасалась его. Губы его кривятся в злорадной ухмылке. Он сплевывает и вытирает рот тыльной стороной ладони, стараясь вернуть себе подобие нормального вида. Его все еще немного трясет. Он находит некоторое удовольствие в ее равнодушии и том, как славно она держалась, пока он ранил ее, пока его зубы разрывали ее на кусочки. Возможно, это и есть любовь. Блэйд поднимается на ноги, приближаясь к ней, словно зверь, готовый забить свою добычу. Он хочет проникнуть внутрь и вывернуть ее наизнанку, но не станет. Лотосы заглушают голод, успокаивая саднящий желудок после приступа рвоты, и ему становится по-настоящему легче. Блэйд подходит ближе, но она не отшатывается от него, только сморит, наивно, жалобно... безразлично. Так же, как и всегда.  “Однажды я не смогу остановиться и сожру тебя,” - произносит он. Сознание напоминает ему, что это не обещание, а неизбежный исход.  “Я знаю,” - снова отвечает она.   Сакуре наплевать. В ее глазах он видит примирение, и это ему тоже нравится. Губы Блэйда трогает слабая улыбка, а взгляд опускается ниже. Кулон с лотосом лежит между ее ключиц, ловит на себе блики потолочных ламп и переливается каплями крови. Одним движением он без труда срывает цепочку с ее тонкой шеи. Сжимает кулон в кулаке. Никто не должен узнать, что она такое, потому что никто не должен хотеть ее так же, как хочет он. Иначе, он убьет любого. Даже Кафку. Возможно, самого себя. Но только, если от нее ничего не останется. Когда он не сможет снова вкусить ее. Верно. Никто, кроме него самого, не отберет у него Сакуру. Он мечется между остатками агонии и нарастающим терпением. Мысли Блэйда возвращаются к реальности, он думает о том, что скоро ему вновь станет хуже, но понимание этого полно предвкушения. Его разум вновь начнет подводить его, причиняя физическую боль. Тогда он перестанет пить лотосы, чтобы вкусить ее плоть. Это принесет желанное облегчение, и он снова ощутит ее вкус. Именно так он и сделает. Блэйд будет повторять это снова и снова, до конца своей бессмертной жизни, и он впервые рад быть бессмертным.   “Лотосы...” - произносит Сакура.  Блэйд качает головой.  “Не думай об этом,” - его рука оказывается на ее щеке, чтобы отвернуть ее личико от лужи на полу.   Ему не хочется испытывать вину, это будет невыносимо, особенно теперь, когда она видела его слабость. Однако, встретиться с ее взглядом ему хочется куда больше. Сакура приподнимает брови, вопросительно глядя на него в ответ. Словно в ее головушке продолжают крутиться глупые вопросы, которые она по неясной ему причине не озвучивает. Блэйда это не интересует. Все, что ему сейчас нужно, это подтверждение. Он наклоняется. Снова принюхивается, пытаясь вспомнить, пахла ли она так же до того, как он впервые попробовал ее, но воспоминания не возвращаются. Да и какая теперь разница. Его дыхание короткое и сбивчивое, будто он не оставляет последней попытки уловить нотки полюбившегося ему вкуса на ее коже, но ничего. Вместо этого он обнаруживает аромат ее волос, едва уловимого терпкого парфюма и ее собственный, все то, что вызывало в нем отвращение чуть раньше. Ныне кажущееся ему обычным. Неаппетитным. Но он это принимает. Блэйд обреченно вздыхает.  “Скажи, что любишь меня. Скажи, что хочешь, чтобы я сожрал тебя, что тебе нравится чувствовать меня внутри, Сакура,” - его шепот звучит как угроза. Он должен знать, что все так, как он думает. Это любовь.   Но Сакура молчит. В ее взгляде проскальзывает печаль, которая вынуждает его чувствовать себя виноватым. Она не может сказать нет, потому что не в силах лгать ему. Сакура молчит, потому что любовь к нему причиняет ей боль.    “Конечно. Она тебя любит, Блэйдик. Больше, чем ты ее,” - раздается голос.  Кафка смеется.