подождите пять минут
мы готовим плов
из своих сухих мозгов
и кошмарных снов
«здравствуйте, вы же гадаете на таро? ситуация такая: я поступаю в мед на стомфак и я нахожусь в списках на 4 месте, а бюджетных мест всего 3 вы можете сделать порчу на смерть по снилсу?» Арсений листает мемы в Пинтересте, когда ему приходит сообщение в Телеге — уведомление всплывает внезапно, сопровождаемое щебетанием птичек, и глаза на лоб лезут сразу же. Он много видел в своей жизни, но чтобы такое… Такое предложение ему делают впервые. Арсений перечитывает сообщение несколько раз, прежде чем решает пока что оставить его непрочитанным, а сам идëт заварить себе чай. Без подпитки чем-нибудь хоть сколько-нибудь крепким ответить адекватно он всë равно не сможет, а человеку явно нужна помощь — хотя бы обычная поддержка. Жаль только, что в квартире ничего крепче чëрного чая и нет. На чуть пьяную голову эта переписка приобрела бы явно другой окрас. Он чуть ли не по привычке бьëтся бедром о стол: кухня маленькая, как и вся квартира, но чем богат — большую часть времени отнимает учëба, а крайне сомнительные подработки приносят не так много дохода. Хорошо, что родственники немного помогают деньгами. Тут дожить-то осталось совсем чуток, а потом можно будет искать полноценную работу — можно было бы и раньше, но повышенную стипендию терять не хотелось. В общем, технологическим прогрессом капитализм движет так же сильно, как и технологическим регрессом, если экстрасенсы и гадалки пользуются таким спросом. Арсений знает: большинство из них — вообще ни о чëм. И почему люди им верят? С другой стороны, иначе они не верили бы и ему. Такая себе перспектива. Он выбирает чай и, пока тот настаивается, решает посмотреть, каков был бы потенциальный дедлайн. Сделать это просто — нужно лишь открыть сайт вуза и посмотреть сроки этапов поступления, чтобы сориентироваться в датах. Не то чтобы Арсений на полном серьëзе собирается убивать человека по СНИЛСу: мама воспитала его в более-менее социально приемлемых моральных ценностях, поэтому убийство в сферу его деятельности не вписывается. А вот мелко напакостить — это за милу душу: чтобы колесо машины сдулось, закончилась туалетная бумага или ребëнок в саду выбил кому-то зуб, желательно, другому ребëнку и молочный. Несмертельно, просто неприятно. Осадочек остаëтся. Сайт вуза величаво, на бордовом фоне, вещает, что последний день принятия оригиналов документов об образовании в эту пятницу — получается, осталось всего пару дней. А в субботу уже списки на зачисление. И галочка в колонке «Оригинал» у третьего места призывно не стоит. Это даже как-то иронично, что ли, и иррационально улыбает, потому что делов-то — раз плюнуть. Арсений пьëт чай, рассматривая списки дальше, потому что план в голове уже зреет: спасибо связям, которые могут пригодиться в самый неожиданный момент. И вообще, может, человек поступать не собирается, а тот парень так агрессивно настроен — нет, ну, им точно надо увидеться, Арсений хоть глянет одним глазом на этого, прости господи, долбоëба. Да-да, он просто отчаявшийся абитуриент, но если бы каждый хотя бы десятый такой же обращался к Арсению или кому-то ещë с такими просьбами, человечество начало бы находиться в серьëзной опасности, в шаге от вымирания, даже не подозревая об этом. Хорошая идея для стартапа: собрать команду, эдакую экстрасенсорную приëмную комиссию — тогда вопросов о том, откуда комиссия узнала, что она приëмная, не возникнет точно, — которая будет проводить отбор абитуриентов по степени беспомощности их положения с точки зрения традиционных методов и помогать им. Хм. Нет, ну капитализм этот… заебал. Арсений открывает сообщение спустя ещë несколько часов: сначала позвонила мать по поводу учëбы, потом перезвонила по поводу расклада на своего нового молодого человека — в Пирамиде влюблëнных на четвëртой позиции выпадает Луна, и они вместе решают, что ей такого не надо, хотя Арсений и так, без расклада, мог сказать ей, что встречается она с мразью какой-то, — а потом Яничка вгрызлась в ногу и он вспомнил, что ей надо купить корма. В общем, так день и прошëл. С Антоном — так зовут новоявленного клиента — он аккуратно договаривается на встречу завтра, особо о каких-либо планах не распространяясь: мало ли он окажется реально долбоëбом, помогать тогда ему не захочется, даже если делов там — раз плюнуть. Пока что Арсений чувствует от него только бесконечную тревогу и глубокие переживания — что-то там большее, чем просто борьба за бюджетное место, но, с другой-то стороны, Арс понимает: капитализм, все дела. Антон яростно благодарит даже за запланированную встречу — это странно, потому что проблема ещë висит и никто ничего не сделал, — но это всë равно как-то пряно греет сердце, будто бокальчик глинтвейна перед сном: он кому-то нужен, получается. Пусть и только из-за способа своей подработки. Ночью снится сначала что-то очень тревожное, и сквозь сон Арсений чувствует, как Яничка лижет ему пальцы руки, потом сворачиваясь клубочком рядом — это успокаивает, и беспокойные картинки сменяются умиротворëнным пейзажем голубых облаков на бесконечном небе. Они плывут, медленно подгоняемые слабым ветром, и откуда-то, кажется, слышится шум волн; здесь хорошо и приятно — и впервые за последние несколько недель Арсений просыпается, чувствуя себя отдохнувшим. Даже на пары хочется не то что пойти — побежать вприпрыжку. Вот тебе и голубые сны. Арсений завтракает, листая ленту в Твиттере, когда телефон щебечет уведомлением: Антон интересуется, в силе ли их встреча — а с момента договора о ней не прошло даже двенадцати часов. Страшно представить, сколько раз его в жизни опрокидывали с чем-либо, если наблюдается такой уровень тревожности. Антона даже жаль, и Арсений обещает себе не называть его в своей голове долбоëбом — из тревожной солидарности. Он всë-таки отписывается, что всë в силе, и идëт на пары. В универе на него частенько косятся, даже сейчас, хотя с момента, когда он начал подрабатывать таким неординарным для маленького провинциального городка способом, прошëл не один год; любопытство людей всë никак не уймëтся, видимо, а слава бежит впереди планеты всей: Арс знает, какие байки про него шепчутся на потоке — страшно представить, что происходит в масштабах более глобальных. А что-то точно происходит, иначе новые клиенты не написывали бы ему сразу в Телегу. Он, конечно, в городе не один такой. Есть с десяток совсем никудышных почти гадалок, которые пользуются воском, водой и камнями; есть профессиональные, что называется, менталисты — эти даже знают, что пудрят всем мозги, сами силы отрицают, но деньги важнее, потому что, ну, капиталистическое общество; есть и редкие экземпляры — Арсений ненавидит говорить про таких «как я», потому что это нечестно со всех сторон, не ему равнять всех под одну гребëнку, — которые действительно что-то умеют. Степень мастерства варьируется от случая к случаю, но за конкурентами надо следить, врага надо знать в лицо, поэтому самого себя в не особо длинном списке он ставит на последнее место — может, не совсем заслуженно, но иногда это мотивирует больше практиковаться. Хотя чаще — только заставляет загоняться. Арсений, конечно, старается думать о чëм-то таком как можно реже. Во-первых, это контрпродуктивно — даже если для остальных, по его мнению, справедлива точка зрения о значимости любых прогресса, быстрого или медленного, и регресса на пути к цели; во-вторых, на это тратятся силы, а без душевного равновесия заниматься своей работой он не сможет. В-третьих, Арсений старается вообще жить, с благодарностью принимая всë, что происходит. Он называет это «ладничеством». Пролил кофе? Ладно. Опоздал на пару? Ладно. Случайно подселил годовалому ребëнку беса? Ладно, но уже сомнительное. Но всë ещë ладно. Ну и, прости господи, такое было всего единожды — с кем не бывает? Он там даже не то чтобы виноват. Всë равно потом передесантировал беса на старого деда-знахаря в области, который родился первого ноября — в общем, ребëнок отмщëн как минимум десятикратно. И зарëкся брать такую работу. Настроение после голубых снов всегда такое: задумчивое. Думается обо всëм подряд, и первые две пары едва ли не пролетают совсем мимо ушей, а перед третьей за парту рядом на скамью плюхается Матвиенко, растекаясь по поверхности, и Арсений с благодарностью плюëт на учëбу сегодня совсем — его явно ждëт интересный рассказ о похождениях друга прошлым вечером, благо в расписании остались только лекции по практике и те, что не успели отчитать за семестр. После универа они заваливаются в кофейню неподалëку, чтобы закончить обсасывание косточек всем, кто был упомянут в истории; время медленно, но уверенно клонится к закату, а Арсению ещë нужно доехать в центр на место встречи, поэтому разговор приходится оборвать на мысли, что по пьяни ссать в кусты около площади — всë равно что сделать пирсинг сосков и ходить только в обтягивающем. В общем, все всë знают, все всë видели и по-доброму усмехаются на отрицания. Поездка в центр — всегда дело выматывающее. Это ж нужно растолкать всех в маршрутке, чтобы зайти, а потом растолкать, чтобы выйти, тем более вечером в час-пик. Когда-то давно Арсений обходил общественный транспорт и большие скопления людей стороной, потому что боялся ненароком проклясть кого-нибудь — иногда эмоции зашкаливали так сильно, что самому становилось страшно. Со временем пришлось учиться с собой договариваться, потому что на горизонте маячил вуз и бесконечные толпы по утрам, на улице и в аудиториях. Арсений приезжает в кафе чуть раньше назначенного времени, потому берëт на себя ответственность выбрать столик — подальше от основной массы людей, поближе к тëмным углам. Ему, в целом, всë равно, услышит ли кто-либо их разговор, тем более что со стороны они явно будут походить на стереотипных городских сумасшедших; он думает об Антоне в первую очередь: навряд ли тому будет приятно прослыть, по своему мнению, в головах других людей ебанутым. В переписке, пусть достаточно короткой, он казался парнем достаточно тихим и спокойным, не любящим привлекать много внимания к своей персоне. Арсений не может вылечить его излишнюю тревожность по поводу и без, в его силах только создать комфортные условия — индивидуальный подход к каждому клиенту, как и завещали классики. — М-м… — он немного мнëтся, потом присаживается за столик и смотрит подозрительно и смущëнно. — Привет… Антон, вроде, говорит утвердительно, на нормальной громкости и с ясной ровной интонацией, но слышится всë равно вопрос — и его даже пожалеть, что ли, хочется, так сильно он, видимо, распереживался. Это подкупает. — Здравствуй, — Арсений легко улыбается, двигая к нему ближе стаканчик с кофе и блюдечко с десертом. — Не знал, что ты любишь, но попробовал предположить. По глазам видно: нравится. Арсений радуется внутри, что всë-таки не прогадал: на этом завязана тактика работы с Антоном, чтобы помочь ему действительно получилось. А почему помочь так хочется — дело уже десятое. — Да, спасибо, — Антон улыбается стеснительно и отпивает кофе. — Всë в точку. В голове ехидный голос напоминает, что изначальным предлогом для встречи было желание «посмотреть на этого долбоëба», и сейчас, рассматривая Антона перед собой, Арсений пытается понять про него что-нибудь ещë, больше того, что он сам ненамеренно раскрыл своим поведением в переписке. По внешнему виду человека иногда можно узнать очень много. Это в равной степени справедливо и для внешности в целом, и для особенностей в привычках, в манере говорить и держаться во время разговора, в неосознанных мелких движениях и выражениях лица — иногда везëт настолько, что человек — всë равно что открытая книга, даже если пытается прятаться, казаться кем-то другим, увиливать и отмалчиваться. Нужно всего лишь знать, куда смотреть. И Арсений смотрит: проходится безэмоциональным взглядом по кудрям, чертам лица, недолго всматривается в глаза, цепляется за цепочку на шее, ворот толстовки и напряжëнные плечи, соскальзывает на обхватывающие стаканчик с кофе пальцы в кольцах, путешествует медленно обратно к макушке, повторяет несколько раз — и всë равно предательски виснет на завитке волос, покоящемся на правой брови и чуть прикрывающим глаз. В этом, по сути, нет ничего такого, если бы не остальной Антон, который на этой кудряшке не заканчивается, потому что-то за ней на Арсения глядят задумчиво и даже доверчиво, но ещë не совсем расслабленно. Арсений безбожно виснет. Это робко и эстетично, в каком-то смысле интимно и слишком рядом. Настолько близко, что видно все движения зрачка. Арсению кажется, что, будь вокруг чуть тише, он услышал бы шорох его ресниц при моргании, который от себя слышит, сам лëжа щекой в подушку в пустой комнате. По всем заветам работы с клиентами Арсений сначала добросовестно прошерстил соцсети нуждающегося в помощи. Просмотрел всю почти тысячу публикаций в Инстаграме, пролистал все аватарки в Телеграме, полазил по стене ВКонтакте. Старался не оценивать по фото, потому что ему они никогда особо ничего не давали без дополнительных заморочек, а призывать картинки, образы и видения, если они не появляются сами, не на сеансе он не любит. Больше нравится следить за живым человеком перед собой — так и работается проще, ведь по внешнему виду столько всего можно сказать, особенно когда человек — всë равно что открытая книга, и Антон даже не старается прятаться, но… Единственный вывод, который у Арсения получается сделать — максимально объективный и без оценочных интонаций: Антон симпатичный. Знал бы Поз, заржал бы на всю округу и поставил крест на арсеньевской карьере. — Не кажется, что смерть — совсем уж радикальный способ решения проблемы? Антон весь чуть поникает, горбясь, и начинает мять рукава толстовки. — Я не то хотел… Арсений чуть наклоняется над столом ближе к нему, когда пауза затягивается, привлекая внимание. Тут важно установить доверительный контакт — пусть и пока что всего лишь зрительный. И Антон смотрит. — Слушай, я же не оправдываться прошу. Мне просто интересно, почему ты написал именно так, — Арсений старается говорить мягко, учтиво, оставляя собеседнику выбор отказать в подробностях и перейти непосредственно к деловой части встречи. Может, это глупо, но Арсению хочется подружиться. Антон на вид кажется сырочком не только тревожным, но и творожным: мягкий, податливый и, ну, вкусный в каком-то смысле. Не то чтобы его хочется съесть, просто хочется ещë. Арсений сырки очень любит, и ему интересно было бы остаться где-то рядом, чтобы хотя бы просто понаблюдать: как живут такие с виду простые и тëплые люди? Он не надеется, что сможет как-то подталкивать или влиять вне рамок поставленной изначально задачи — это было бы уж слишком. Не надеется, что сможет оставить в жизни этого человека ощутимый след, хватит уж с него — он много где наследил. Не надеется, что сможет стать кем-то важным: в последние несколько лет желание серьëзно с людьми связываться испарилось. По большому счëту ему хватало и Янички — какого-то доверительного общения сверх того не хотелось. Арсений хочет просто быть где-то рядом, чтобы смотреть. Выполнить свою роль, решив проблему с поступлением, и отойти в тень. А ещë Арсений любит продумывать жизнь наперëд. Никогда не угадывает, зато скучно не бывает. — Да я так, в приступе отчаяния, — Антон пожимает плечами, понуро глядя куда-то в стаканчик. — То есть тебя устроит, если человек не умрëт? — у Арсения руки чешутся уже сделать — больше попробовать, конечно, но он уверен, что у него получится, хоть и конкретно таким он никогда не занимался, но информационное поле просто невероятно подбивает — кто он такой, чтобы сопротивляться? — Шутишь? — он хмурится. — Конечно! Не то чтобы я каждому встречному смерти на серьëзных щах желаю. Арсений обезоруживающе улыбается: он не ошибся. Антону навряд ли будет интересно, что конкретно произойдëт, и спросит, только когда всë уже закончится — неважно, плохо или хорошо для него, — а потому неосознанно предоставляет огромное, бесконечное место для полëта фантазии, где возникнуть могут совсем уж даже аморальные идеи — ну, в данном случае идея варьирует на грани чего-то адекватного и социально неприемлемого, если смотреть с точки зрения оценки человека, еë придумавшего. Арсений не боится, что Антон достанет телефон и пригласит в кафе санитаров — не только потому что спрашивать ничего не собирается, но и потому что его мягкость навряд ли позволит осудить что-то вслух; Арсений лишь чуть-чуть боится, что на него снова будут смотреть так: непонимающе, презрительно и пристыживающе. Он уже наполучал взглядов и похуже — хватит с него уж. Дайте ребëнку развлечься. — Хорошо. Я же правильно понимаю, что последний день — пятница? — Ага. — А ты сам-то уже отдал? — Арсений делает вид, что не шерстил страницу с рейтингами и ничего не видел. — Ага, — он вздыхает тяжело, будто тащит на спине слона весом в тонн шесть, не меньше, огромного такого, крупнее, чем бóльшая часть его сородичей — ноша невыносима, но сбросить не получается: слону-то нормально, сидит себе да катается. Арсений буквально кожей ощущает, как сильно Антон тревожится. Это странное чувство: призрачные мурашки путешествуют по телу, стягивая кожу тут и там; ладони будто обдаëт холодом — как если бы ветер ворвался в помещение; и, как если бы с ветром ворвался дождь, Арс чувствует холодную влагу — ладони потеют. Но не его. Антоновы ощущения накладываются сверху, и контраст видимых перед глазами рук и тем, какими они чувствуются, мог бы свести с ума — кого-нибудь уж точно. Арсений поднимает на Антона взгляд. Смотрит молчаливо, расслабленно, почти не моргает: внутри свербит от желания помочь, но любые слова кажутся недостаточными и неподходящими. Арсений лишь обещает, что Антон поступит, и мягко обнимает на прощание, чувствуя, что ему всë-таки стало легче. О зарождающихся взаимоотношениях наподобие дружбы Арсений догадывается, когда по приезде в квартиру лезет в телефон: Антон пишет, что какой-то пьяный мужик в маршрутке поздравил его с днëм рождения и всучил почти пустую бутылку коньяка, а потом ещë накидывает несколько мемов, и Арс искреннее смеëтся с тех, что с переделанными причëсками персонажей из Жожи — больше даже из-за того, что они, видимо, так совпали случайным интересом. После ужина телефон снова идëт в ход: нужно позвонить одному человечку, чтобы обещания о поступлении не были такими уж пустыми. — Халеакала извергался последний раз больше двухсот пятидесяти лет назад, — собеседник говорит чëтко, но быстро, как Канделаки в «Самый умный», — но ощущение, что ты последний раз мне звонил ещë раньше. Чем обязан? — Поз, бля, мы виделись три недели назад, — Арсений закатывает глаза, всë равно улыбаясь: три недели или меньше, а по лучшему другу всë равно скучаешь. — Время — это иллюзия, и я выбрал заговнить тебя. — Спасибо, очень честно, кто бы ещë говорил со мной так прямо? — Так чево надо, Сергеич? Арсений закатывает глаза снова, посмеиваясь. Это немного странно, но общение с Димой чаще всего вызывает лишь раздражение, но будто бы это и есть его тактика и особый шарм — после встреч и разговоров получается любить его только больше. — Ты же в этом году сидишь в приëмке? — Обижаешь, старик, — Поз усмехается. — Попрошу тебя нарушить должностные инструкции, — Арсений старается говорить загадочно, максимально интригующе — это тоже часть тактики. И пусть с какой-то точки зрения всë это — лишь сплошная манипуляция, чтобы получить своë, но разве не в этом смысл? Особо хуже он никому не делает. Дети во дворе намного жëстче, а он тоже просто развлекается, как ребëнок. — Я в деле, — Дима звучит серьëзно, но немного ехидно: ему, кажется, самому в радость творить что-то такое. Не совсем правильное. — Можешь завтра глянуть, что за челик на третьем месте в бюджетном стомфака? Мне только ФИО. На том конце воцаряется тишина. Арсений знает, что это — лишь обдумывание слов и подготовка к ответу, но под ложечкой всë равно неприятно сосëт: ему не хочется слышать отказ, хоть он и с полным пониманием принял бы его. — И всë? — Дима звучит разочарованно. — Я уж думал… попросишь хотя бы навести суету, поудалять кому-нибудь документы, стирая за собой следы, или хакнуть сервер сайта с базами данных, чтобы отключить списки на зачисление, или пробить кого-нибудь в поисках компромата, или… — Поз, стопорни. Боюсь представить, что ещë ты хотел бы попробовать сделать. — Не хотел бы. Это так, мечты. Которые ты только что разрушил, нечисть. — Ты нечисть похлеще меня! — Это хобби. А у тебя — профессия. Арсений бухтит недовольно, но Поз сбрасывает — это раздражает сначала тоже, но так-то он делает это всегда: ни нормального привета, ни нормального прощания — таковы уж преимущества дружбы с Дмитрием Темуровичем, гордым студентом нынче почти выпускного курса лечебного факультета местного медицинского университета. Арсений ложится спать с мыслью, что что-нибудь да получится.—
— Кайнц Афанасий Нядирович. — Хайнц? Как кетчуп? — снова тебе ни привета, ни подводящих к разговору фразочек — сухо, точно, по факту. Ничего лишнего. — О всевышний, за что мне это? — Поз театрально вздыхает, явно хмурясь или закатывая глаза. Арсений знает, что в жизни он достаточно скуп на яркие эмоции и мимику, только если они понадобятся в качестве эффектного сопровождения иронии, сарказма, философских рассуждений из ниоткуда на важные, очень важные темы. — К, к, к. Курочка. Кайнц. — Курочка с кетчупом. Ты зовëшь меня в Кефас? — Арсений делает это специально, в отместку за непродолжительные страдания по поводу собственной роли в позовской жизни: неча раскидываться восклицаниями, коли не хочешь получить горящую жопу. — Конечно, сладкий, ты что, забыл? Завтра сто восемьдесят четыре дня, как ты подарил мне самую лучшую ночь в моей жизни, мы обязаны отметить, — Дима чуть меняет голос, делая его тоньше и выше, чтобы больше походил на стереотипный женский. Арсений прикидывает: сто восемьдесят четыре дня — это примерно полгода, то есть зима. В декабре они точно не встречались, потому что Позов уезжал в другой город на стажировку и вернулся только к середине января, а вот потом у них началась череда тусовок — поводы находились сами собой почти каждый день, но в разнос они всë равно уходили редко, всë-таки, у обоих работа, на которой хотя бы изредка стоит появляться без похмелья и перегара. В основном все праздники проходили в барах, откуда на такси они разъезжались по домам: Позов терпеть не может чужаков в своей обители, и Арсений относится к этому с уважением. Правда, несколько раз ему всë-таки пришлось делиться ночлежкой: по пьяни ключи от квартиры теряются только так. И находятся потом в обëртке от шоколадного батончика на дне рюкзака. Словом, гостить у Поза Арсений и сам не любит: традиция такова, что приезжает он туда обычно в совсем невменяемом состоянии, куролесит по-тихому — съедает кухонный фикус, к примеру, или решает начать делать блины, пока Дима принимает душ, и гасит всю пачку соды в тесто, — а потом помнит на утро смутно, но всë, и это вызывает какое-никакое чувство стыда, но больше из чисто практических, материальных поводов. Сода в шкафчиках не появляется сама по себе, да и на фикус сколько сил и денег потратили, а тут пришëл Арсений — и всë. Путешествие по этим закоулкам памяти особого удовольствия не доставляют, но до сути докопаться хочется, ведь Поз же имел в виду что-то конкретное. Арсений пытается вспомнить что-то совсем из ряда вон, хотя, казалось бы, все его выходки находятся примерно на одном юмористическом уровне; но всë-таки один единичный, совершенно уникальный для них опыт находится. — Фу-у-у, — Арс даже хмурится, кривясь в отвращении, — бля, Поз, ты серьëзно? Ты называешь это лучшей ночью в своей жизни? Дима смеëтся — коварно и противненько так, — молчит потом какое-то время и всë-таки отвечает: — Считаю, это была высшая точка наших отношений. Мне теперь ничего не страшно. Арсений вздыхает. Ну да, это же Димка, как ему могло прийти в голову что-то ещë? Он же самый романтичный человек в мире, который считает, что ничего лучше, чем отстирывать всего Арсения и отмывать полквартиры от его же блевоты, в жизни случиться не может. — Иногда мне кажется, что ты меня хочешь. — Ой, боги, — Поз шуршит чем-то на фоне, а потом слышится отчëтливый звук жевания — это у него привычка тащить что-нибудь в рот, когда его раздражают, — не начинай. Хотел бы — давно бы уже сделал. Арсений молчит, не зная, что ответить. Так-то Димка прав, не в его привычке оставлять дело незаконченным. Видимо, в этом направлении можно не беспокоиться, хотя не то чтобы Арсений был по-настоящему против: Поз — приятный молодой человек, с хорошими перспективами и полезными связями, так что…. чисто гипотетически, почему бы и нет? — Ладно, ладно. Молчу. — Вот и правильно. Молчи. Арсений убирает телефон подальше и проверяет записи в ежедневнике: на сегодня у него записаны двое, а ещё мама спрашивала про свободное время — собирается звонить, а это тоже вполне себе полноценный сеанс, так что занят он будет до самой ночи — встречу с Антоном придётся отложить минимум на завтра. Лучше тогда написывать ему сразу завтра — с его тревожностью за сутки он успеет надумать намного больше, чем есть на самом деле. А ещë Арсений надеется, что Кайнцов Афанасиев Нядировичей в мире не так много. Подготовка к сеансам всегда проходит одинаково, совершенно по-рутинному: умыться, выпить ромашкового отвара, проветрить комнату, протереть стол, осознать себя в моменте, сидя на стуле, а потом пообщаться с колодой — иначе она, впитавшая в себя всю Арсову стервозность, отвечать не будет совсем. Уже проходили, знаем. Был как-то раз, когда за весь сеанс не выпало ничего, кроме Шестёрки жезлов: изначально вопрос был про здоровье клиента, поэтому Арсений посоветовал прокатиться на лошади, чтобы вправить копчик, а потом понял, что это колода уже ему советует скататься куда-нибудь подальше — и ничего ему больше не скажет. Катись, мол, мальчик, отсюда. На кавалера материной подруги выпал Рыцарь пентаклей, потом Четвёрка пентаклей, а сверху — Дама чаш, поэтому Арсений вынес вердикт: кавалер непростой, кавалер украл у кого-то запор. Специально али случайно — вопрос десятый, но в голове, конечно, мельком пробегает мысль, что вайбы чем-то похожи на Антона: тот тоже, кажется, сев колдовать кому-нибудь понос, в итоге бы наколдовал себе запор. Или рвоту радугой. Что-то, в общем, странноватое бы у него вышло, неожиданное. Антон наверняка полон сюрпризов — это помимо того, что на волне тревоги он попросил пришить человека. По номеру СНИЛСа. Мда. Пожалуй, в тайне ото всех Арсений будет гордиться этим делом больше всех остальных. В целом-то, посрать — ха-ха! — на всё обыденное, повторяющееся из раза в раз: навряд ли такие просьбы станут рутиной, а потому их надо ценить. Во всём есть своя красота. Для каждого — своя. День заканчивается за полночь; на улице темно, но у Арсения закончились запасы сладкого — сжевал последнее, пока слушал рассказы мамы об отце и иже с ним, — поэтому после недолгой прогулки до ближайшего круглосуточного под покровом короткой летней ночи, надышавшись свежестью, прохладой, чем-то сладким и терпким, какое можно учуять только в такие моменты, надышавшись свободой, засыпает он быстро и спокойно. И ему ничего не снится.—
— То есть… — Ага, считай, завтра увидишь себя в списках. Антон смотрит недоверчиво. Арсений понимает его скептицизм: вся история — какая-то откровенная дичь, ничего удивительного, что возникают подозрения. Возможно, встреча была лишней, можно же было просто отписаться, мол, дело в шляпе, но у Арса внутри было какое-то ощущение, что этого будет недостаточно. Что нужно быть полноценным человеком, сидеть напротив, наблюдать; нужно быть физически рядом, чувствовать, следить за его дыханием; нужно погрузиться — но зачем? По большому счёту, Арсению должны быть по боку все тревоги Антона. Они знают друг друга без году неделя, даже меньше; в широком смысле у них деловые отношения, задача одна: выполнить обещанное, а что уж дальше будет — посрать же, ну. Но иногда смотришь на человека и думаешь: нет-нет, всё твоё — моё. Я чувствую. — И… и что теперь? — Антон вопросительно приподнимает бровь, чуть съезжая со стула под стол, будто какие-то нити тянули его вверх, а теперь отпустили. Арсений присматривается. Что он знает об Антоне? Не так уж много: тревожный высокий кудрявый сырок, который отчаянно хочет поступить в универ. При этом впечатления, что он туп и глуп, не сложилось — видимо, баллы на экзамене были просто неудачей. Сложные варианты, душные аудитории, болтливые наблюдатели и наблюдательницы. В своё время что-то похожее приключилось и с Арсением: на двух экзаменах в аудитории, где он находился, происходили ЧП — бывшие ученики и будущие абитуриенты то падали в обморок, то кровоточили носом. Впечатлений — хоть отбавляй. Шум сильно мешал, причитания наблюдательниц закладывали уши так, что думать было невозможно, он тогда сам сокрушался, почему это происходит именно с ним и именно сейчас. Получается, вся будущая жизнь, всё, что ждёт впереди, — никогда не зависит от тебя на все сто. Совокупность факторов, приятные и неприятные случайности, непредсказуемые и неожидаемые события; мир оказывается слишком сложным слишком рано. А потом с этим надо как-то жить. Арсений приспособился: его, пожалуй, только принцип «ладничества» и спасал всё это время. Если бы он реагировал на всё подряд, давно бы уже скопытился. Повезло, вот уж на чьей стороне была удача: сам того не понимая, в детстве он перенял от умирающей бабушки дар. Сила была неполная, ведь поговаривали, что бабуля его могла заклинать по-настоящему сильно, как мало кто умел. Решающую роль, скорее всего, сыграл тогдашний их возраст: одна — почти столетняя умирающая старушка, второй — едва вступивший в переходный возраст одиннадцатилетний пацан, которому главнее были игры во дворе и мысли о новом учебном году. Тут особо и не разгуляешься. Вот и получилось то, что получилось. И дар стал реальным даром, а не проклятием, как случалось у многих. Пусть Арсению и не светит достичь каких-то невероятных вершин, пусть ему не стать известным и узнаваемым в заклинательских кругах; пусть в целом он умеет и может не так уж много — что ещё остаётся, кроме как сказать: ладно. По-другому — нет, не получилось бы. Недавно Арсений делал расклад самому себе. Вообще, эта практика для него не очень частая: его колода любит помогать и раскрывать тайны другим, но не ему. Но тогда — он вспоминает это только сейчас — картой дня ему выпал именно Шестой аркан. И только сейчас Арсению становится понятно, что, вероятно, эта карта значила. Он принял тогда важное, оказывается, решение, согласившись Антону помочь. Можно ли ждать, что в его жизни это знакомство задержится надолго?.. И всё же. Почему можно так мало знать о человеке, но так сильно чуть ли не нуждаться в том, чтобы помогать ему и оберегать его? Боже, да они знакомы четыре дня! Боже! Божечки. Куда Арсений попал? — Я бы посоветовал плыть по течению. Помни, что никакое количество вины не сможет изменить прошлое и никакое количество тревоги не сможет изменить будущее. Случится то, что случится. Мы уже сделали всё, что могли, и нам остаётся только ждать — так и жди. Антон явно ощущает себя не то на паре по философии, не то на приёме у психолога; казалось бы, взгляд его сложнее стать не может — ан нет, становится; Арсений даже думает, что слышать такие откровения ему ещё рано, и это не эйджизм, это больше беспокойство о хрупкой человеческой конструкции. С другой стороны, в этом мире выживают наиболее приспособленные. Уметь слышать и принимать даже то, что тебе не нравится, — не одно ли из самых важных приспособлений? — Ага, — только и говорит Антон. В целом, Арсений согласен. Они сидят в кафе ещё немного, успевают заказать по ещё одному кофе и десерту, и расходиться никто не собирается, даже когда кафе закрывается; на улице ещё светло, полно людей, им завтра никуда не надо — суббота, — поэтому за разговорами ни о чём они добредают до небольшого фонтана и присаживаются на скамейку передохнуть. — А тебе вообще нравится в универе? — Антон прерывает уже почти устаканившееся молчание между ними — вокруг разговаривает и живëт мир, этого шума достаточно: дети бегают, смеются, брызгаются водой из фонтана, а их родители иногда подхватывают смех, иногда прикрикивают, но больше просто беседуют друг с другом, разбавляя шелест листвы и журчание воды. Близится закат. День закончится, как и все предыдущие, а после него — начнëтся новый, как и всегда.—
Антон, естественно, поступает: Димка потом рассказывает, что слушал по телефону увлекательный рассказ, как именно тот пацан, про которого спрашивал Арсений, не мог никак привезти оригинал, потому что в предпоследний день решил, что лучше поступать в другой вуз, а в последний — что лучше податься на стомфак. Забрать-то забрал, а вернуть не успел — по сути, извинялся, что поступил в другой вуз, но Позу, конечно, плевать, поэтому он не постеснялся и пошутил, что лучше остаться дома и посрать, чем прийти и обосраться. Ему даже в голову не пришло, что именно в этом и проблема: Арсений-то отправлял совершенно безобидный заговор на понос, потому что увидел, что оригинал Кайнца есть в другом учебном заведении, куда он прекрасно и замечательно проходит даже на более высоком месте, чем здесь. С другой стороны, может, это и есть судьба? В целом-то, всё сложилось хорошо. Антон поступил, а Кайнц оказался там, где больше мечтал, но где мать отказывалась на полном серьёзе разрешать учиться; теперь, из-за совершенно тупых событий, у них нет выбора — и все смирились, все спокойны, только почему это пришлось слушать Позову — ему самому не совсем понятно. Наверное, тоже судьба. Антон на кураже устраивает вечеринку. Не то чтобы такую, где все идут в клуб, занимают весь танцпол или подоконники и танцуют, как будто никто не видит, но уютную и достаточно маленькую. Арсений не совсем понимает, почему получает приглашение, но, после раздумий, идти не отказывается: есть в Антоне всё ещё что-то ужасно притягивающее. И, ну… у Арсения тяжёлые отношения со своей колодой, но в раскладе по делам любовным и не только незадолго до знакомства с Антоном ему в первой карте выпал Паж кубков. И, ну… В целом-то, ничего такого. Вечеринка назначается на ближайшую пятницу, потому что родители уезжают на дачу на все выходные. Арсений вспоминает даже то время, когда сам узнал, что поступил, потому что хотелось тоже потусить от души, ведь целых одиннадцать — одиннадцать! — лет условно-объективной каторги закончились, впереди ждала новая жизнь, новые люди, совершенно новый этап. Это очень вдохновляюще звучит, отзываясь дрожью внутри, это сподвигло когда-то на переезд, это давало силы учиться и не бросать, не сдаваться. Действительно важно — отметить как следует. Арсений даже решает что-нибудь подарить: это почти как новоселье, только заселяешься в новый жизненный этап. Учитывая прошлое, о котором удалось немного узнать, хочется преподнести что-нибудь хотя бы вдохновляющее. Что сможет напоминать о надежде, о вере в лучшее, если вдруг что-то будет не получаться. В раздумьях и проходит вся неделя. Почти вся неделя. Потому что параллельно нужно склепать отчёт по практике, закрыть её, сдав все лекции, отчитаться перед мамой, сделать ей очередной расклад на какую-то из подружек, к которому — внезапно — подключается даже отец; они проводят весь вечер за разговором о том, как Арсений докатился до жизни такой, в юморном ключе. Из предположений: жрал слишком много полыни — от отца; родился с невероятным даром — от матери. — Избавился от паразита, — кивает Сергей. — От души. Вот и вертит людьми. Эх, каков эвакуатор! — Манипулятор, — мягко поправляет мама. — Да хоть мультипликатор! — Манипулятор. — Что говоришь? Пульверизатор? — Манипулятор, — Арсений с мамой одновременно закатывают глаза. Отец, конечно, тот ещё… — А! Понял! Амортизатор! Что ж ты сразу не сказала? — Сергей держит удивительно серьёзное лицо. — Молодец, сын! — Спасибо, пап, — они посмеиваются всё-таки. Хорошо-то как бывает. Арсений предупреждает, что в пятницу и субботу может быть недоступен: сначала собрание по поводу встречи первокурсников, куда его Серёжа потащит на цепи, если понадобится, потом с ним же обещанные уже недели две посиделки за пиццей и — собственно, изюминка дня — вечеринка. Он опускает подробности своего плана на этот вечер, совсем не обязательно родителям знать, что Арсений собирается упиваться в щи. И отлёживаться всю субботу. И не то чтобы у него была причина для такого решения, просто иногда хочется в моменте забыться и разгрузиться максимально возможно. Даже чуть-чуть хочется повторить лучшую Димкину ночь — проблеваться знатно у кого-нибудь в квартире, а потом спать почти сутки. Самым здравым решением будет провернуть это для Антона индивидуально: пусть сразу знает, каким Арсений может быть; с другой стороны, это, наверное, не совсем красиво, но сколько тогда можно уже себя сдерживать, следить за собой — время отдыха и веселья, настоящих, когда уже оно? Арсений на всякий случай поделился контактами Поза с Антоном. Тому хочется отблагодарить всех причастных, в том числе и приёмную комиссию в лице их техсекретаря-дебошира. Вероятность того, что после всех выслушанных словоизлияний от Кайнца Димка придёт, низка, ужасно мала, но не равна нулю. Он иногда ловит своеобразный вайб — и творит всякое… разное. Один раз заявился на пару по биологии размножения в ростовом костюме циркумцизированного пениса. Дискуссии ради. Дискутировал он в итоге с ректором. На собрании, куда Арсений пошёл даже почти добровольно, не происходит ничего существенного. Они проводят два часа в лекционной аудитории на первом этаже, но по итогу так ничего и не решают. Мысль осталась прежней: у ССО — свой концерт, после которого нужно замутить что-то факультетское, но так, чтобы дети не разбежались. Они с Серёжей даже пытались вспомнить, что им устраивали на первом году обучения: думали долго, полезли искать переписки, а потом и фотки — оказалось, что нерадивые друзья пропустили даже ежегодный концерт ССО, отправившись в бар. Серёже, конечно, нужно отдать должное: все два часа он старался и вкидывал идеи. Не все хорошие, но были и стоящие: чем прогулка по воде плоха? Не свечку же им устраивать. Хотя, без сомнений, найдутся и те, кто оценят старания по возрождению лагерных традиций. Но там отряд — это семья, а здесь группа — это больше… голодные игры конкурентоспособных и не очень подростков, которые раньше в своей жизни боролись только за дольку шоколада — и то, в случае, если у них есть младшие братья или сëстры. Ладно, есть, конечно, спортсмены всякие… Но это больше исключение из правил. А за правило Арсений берëт семью, приближëнную к идеалу — не свою, потому что такой у него никогда не было. Может, Серëжкину… хотя там тоже вопросики. Вопросики, собственно, везде. Например, здесь: Арсений стоит, уперевшись во входную дверь, слышит лифт, механизмы которого гулом звучат по подъезду, и его ноги не хотят делать шаг, а руки — двигаться. Он не волнуется, шëл сюда с прозрачным и конкретным намерением — напиться, как получится, а всë остальное уже не так важно. Будет с ним кто-то говорить, будет ли кто-то к нему приставать, захочется ли Антону от него чего-то — ну и ладно. Потом решит. Арсений не волнуется, дышит спокойно, но уши закладывает, а от лица отливает кровь, медленно и противно погружая кожу в холод. Есть ощущение, что кто-то минут через пятнадцать, например очередной гость, обнаружит на лестничной клетке распластавшегося Арса без сознания — вот это, конечно, начало вечеринки. Пацан к успеху шëл, не успел ещë в квартиру зайти — уже накидался. Поэтому Арсений не медля стучит, перетекая пальцами на кнопку звонка. Если уж падать, то хотя бы на чистый — относительно — пол. — О, привет! — Антон сразу тянет Арса к себе в объятия, и спасибо ему — хоть какая-то опора. Становится чуть теплее, и на пару секунд даже кажется, что всë проходит, что дальше всë будет нормально. Непонятное наваждение отступает, и Арсений заходит в квартиру, даже улыбается приветливо. Вокруг темно. Включена кухонная подсветка, едва достающая до дальней части коридора; чуть глубже в квартире цвета ползут по стенам, сменяя друг друга медленно, но не погасая — видимо, гирлянды; оттуда же доносится музыка — недостаточно громкая, чтобы сотрясать стены и беспокоить соседей, но и не совсем тихая: еë слышно, но разговоры, гудящие и весëлые, слышно тоже. — Держи тапочки, — Антон ставит перед ним что-то мягкое внешне, кажется, ещë и розовое. — Ванная там, — он машет рукой в сторону, где виднеется дверь в свете из кухни, — потом — туда, — теперь рука указывает в сторону гирлянд и музыки. — Понял, принял. Комната взрывается смехом, и Антон, улыбнувшись напоследок, убегает в сторону шума. Арсений вздыхает и наклоняется, чтобы развязать шнурки на кедах: возится со случайно завязанным узлом, но в итоге справляется с задачей. Скидывает обувь, влезает в тапочки, моргает — и понимает, что не слышит музыку. Пространство вокруг чуть светлеет; рассветное небо освещает кухню, всë ещë почти не доставая до Арсения, и вокруг тихо, будто никого и ничего нет. На глазах — лëгкая пелена, будто вокруг утренний туман, но он всë ещë в пределах здания, внутри квартиры, и тут тепло, уютно и спокойно. Арсений глубоко вдыхает и делает шаг. Пол под ногой немного рябит, но видение не испаряется, держится крепко — на осознании Арса, что он всë ещë в квартире Антона. Его тянет к кухне — он покорно идëт. Здесь свои правила: ты ничего не знаешь заранее, но все действия и слова, будто заученные, сидят на подкорке и вырвутся в нужный момент. Ты ничего не знаешь, но сценарий есть, и в нëм тебе отведена роль, которую ты сыграешь — так или иначе. Арсений включает чайник, наливает воды в стакан и садится за стол. Он кого-то ждëт. В теории, ждать в квартире Антона можно только его самого или кого-то из его семьи. Но на практике появиться может кто угодно. Однажды он смотрел видение про универ, где матрица сбилась и на пару вместо преподавателя зашëл охранник, похожий на Джигурду, и начал вещать про здравомыслие целибата. На расшифровку понадобился не один час, но всë получилось: Димка был спасëн, отправлен на пару вместо бара, а потом Арс услужливо пополнил его запас презервативов, наставив быть внимательнее. Мерное тиканье часов заглушается кипящим чайником; где-то в коридоре слышатся шорохи — и в проëме появляется женщина. — Спасибо, Арсений, — она улыбается и, поцеловав его в макушку в знак благодарности, лезет в холодильник, достаëт молоко и ставит его на стол. — Тебе тоже? — Как обычно, — он улыбается тоже. Женщина, видимо, собралась на работу: в сознании есть мысль, что сегодня вторник. Календарь на стене кажется чëтким, если смотреть боковым зрением, но расплывается в непонятное месиво чисел и букв, когда Арс поворачивается к нему лицом. — Держи, — она ставит перед ним кружку и сама присаживается со своей напротив. — Спасибо. Не опоздаешь? Она смотрит на мерно тикающие часы и отмахивается: — Нет, не должна. Спасибо, что разбудил. Хорошо всë-таки, что ты вчера пришëл. Арсений кивает, отпивает немного кофе и изучает кухню. Ему хочется за что-то зацепиться. Он и зацепился бы, будь здесь что-нибудь, не расплывающееся перед глазами. Взгляд мечется по кухонному гарнитуру, пытается определить, где какая посуда; возвращается к женщине напротив, путешествует по столу — часы тикают, из-за окна слышно щебетание птиц, однако ничего не привлекает должного внимания. Что? Что он должен понять? Женщина допивает свой кофе — с молоком и ложкой сахара, никак иначе — и встаëт, отправляя кружку в раковину. Роется в телефоне немного, а потом смотрит на Арсения: — Со мной выйдешь? Или дождëшься? Дождëшься. За окном гремит. Женщина будто не слышит, но Арсений оглядывается на окно: капли летят вниз, но по стеклу — поднимаются вверх. Слово отзывается чем-то мягким внутри, обещающим что-то лучшее, чем кофе утром, и звенит в голове, никак не уходя из мыслей. И это всë? — Дождусь. Женщина кивает: — Оставлю тебе ключи на всякий случай. Арсений отставляет свой кофе, следуя за хозяйкой в коридор. Она в тишине накидывает куртку и переобувается: сбрасывает с ног розовые пушистые тапочки и влезает в чëрные лоферы. Арсений залипает на тапочках. Там, в реальности, он стоит в таких же. — Ну ладно, пока, — женщина улыбается. — Хорошего дня, — Арсения тянет еë обнять; они на мгновение сжимают друг друга руками, и она исчезает за дверью. Арс снова смотрит на тапочки. В этой квартире их двое: он и тапочки. Он встаëт к входной двери спиной, ставит тапочки так, как их ставил Антон, и залезает в них, закрыв глаза. Что он выяснил? И к чему это было? Когда музыка плавно набирает громкость, когда разговоры снова слышны, когда за изнанкой век темнеет, в голове клокочет: дождись, дождись, дождись. — Арс? — он вздрагивает, открывая глаза, чувствует тëплую ладонь на плече и видит заинтересованное и чуть обеспокоенное лицо Антона прямо перед собой. Дождаться его? — Ты тут чего застрял? Всë нормально? — Да, да, пойдëм, — Арсений перехватывает его руку и сам тащит их в комнату, ступнями ощущая, какие мягкие эти чëртовы розовые тапочки в реальности. Вечер начинается. Антон знакомит Арсения с Макаром, своим другом детства, и несколькими одноклассниками, которые могут вписаться в разряд друзей: тонкий, как палка, Пашок, Ира с по-кошачьи цепляющим взглядом, которая следит за каждым шагом каждого человека в комнате, дребезжащий что-то на ухо Ире Рома и Стасян. Стасян опрометчиво стоит рядом с фикусом, и Арсений думает, как бы по пьяни не обглодать его вместо растения. Чуть позже, пока Арс пытается разобрать, о чëм же Рома пытается рассказать девушке, в двери, угрюмые, появляются Поз и ещë какой-то парень. Димка чуть светлеет, замечая вышедшего к нему Арсения, но обниматься запрещает: — Втиснешься между нами, подумаешь о своих хотелках, а мы потом на десять лет меньше жить будет из-за какой-нибудь твоей хуйни. Дима сбоку от Поза начинает ржать, и на его смех уже примагничивается Антон.—
Ночь в самом разгаре; подходит ещë одна девушка — спутница Стаса, и всей весëлой компанией они выдумывают тосты, главной темой которых обязательно должно стать поступление Антона. Тот с миллион раз тревожно вопрошает Димку, точно ли он прошëл на бюджет, и Поз величественно и гордо кивает, добавляя: «Сам зачислял». Собственно, поэтому и пришëл позже: весь процесс зачисления бюджетного потока растянулся до глубоких девяти тридцати вечера, а потом ещë все техсекретари ждали, пока пройдëт собрание проректора с деканами факультетов и директорами институтов. Народ, конечно, времени зря не терял; Арсений мельком видел в сторис фотку Позова с девчонками-коллегами, которые, выстроившись в круг, поклонялись сету роллов. Наверное, поэтому у него и получается самый непонятный, рваный, но смешной тост, где он рассказывает обо всех прелестях учëбы в меде и о том, сколько неофициальных религий возникает на каждом потоке перед сессией. Есть, конечно, одна общая: все должны поклоняться ректору и славить имя его, а дальше — как душа пойдëт. В какой-то момент Антон, явно набравшись смелости от алкоголя, крепко хватает Арсения за плечо и уводит в кухню, прикрывая дверь. Выглядит подозрительно, и брови сами лезут на лоб, но Шастун — это видно — всë ещë немного волнуется, несмотря на всю храбрость, собранную в кулак. Пока он молчит, Арс начинает предполагать, о чëм пойдëт речь, но в голову приходят только идеи, связанные с универом — так или иначе. — Слушай, Арс, — Антон говорит на выдохе, и последняя буква тянется чуть дольше, чем нужно, и в тишине комнаты звучит, словно шипение змеи; хочется дотронуться и успокоить, обнять даже, может, но они просто стоят рядом — чуть ближе, чем нужно. — Ты же… один живëшь? Арсений всë-таки удивляется. — Да, а что? — заинтересованно заглядывает в глаза, но Антон отводит взгляд на тëмное окно, в стекле которого отражается кухонная подсветка. — Ситуация… такая… — он снова замолкает, прикрывая глаза; что же там может быть такого криминального? Арсений не выдерживает — может, алкоголь ему тоже даëт излишней уверенности в своих действиях, но он пока ещë способен думать достаточно рационально — и аккуратно, легко касаясь, кладëт ладонь на Антоново плечо, немного сжимая после. Пытается сказать: всë хорошо. Говори, что угодно; говори — не все это могут; говори, пока можешь; говори — не молчи; говори — время уйдëт, и останется только молчание, бесконечное, безутешное, одинокое. — М-м? — Арсений склоняет голову набок, всë пытаясь поймать взгляд. — В теории, — Антон кивает сам себе, — мог бы я пожить у тебя? Арсений сначала молчит. Даëт себе время осознать просьбу, разделяя на части свой привычный быт на одного, прикидывая, мог бы вписаться туда другой человек. В голове одновременно пусто и крутится тысяча мыслей, смешиваясь в жужжащий предположениями ком, который растëт, раздувается, грозится лопнуть, вырываясь из черепа, — Арсений оказывается не уверен ни в одной теории о том, как это могло бы быть. С родителями, пока они жили вместе, привычным явлением были мелкие ссоры, склоки и не самые приятные слова, брошенные в молчащую спину; не то чтобы Арс не любил мать с отцом или они — его, просто их лодка обыденности всë билась и билась о камни пресловутого быта, в котором они не сходились совсем — хотя, казалось бы, собственный сын, родная кровь. Это не мешало дружить и сохранять отношения хорошими, больше будучи возможностью выпустить накопившееся. И ради собственной кукухи и психического здоровья своих родителей Арсений, поступая в универ, решил съехать: почему-то был уверен, что собачиться друг с другом они не станут, а вся ситуация в целом позволит найти более щадящий и здоровый способ выпустить пар после сложного дня. Мама сызнова начала увлекаться выпечкой, отец пополнил домашнюю библиотеку и погрузился в книги, а Арсений, наплевав на конвенциональное, подался в тарологи и стал заново изучать свои силы, открыв книгу своей истории на новой странице. — Я не самый приятный сосед. Конечно, хочется; бездумно и даже слегка фанатично, в целях завязать общение и не потерять Антона из виду совсем — непонятное что-то всë тянет к нему, а розовые тапочки его, очевидно, матери вообще при слишком глубоком анализе становятся аллегорией на роль Арсения в качестве Антонова проводника в дальнейшую жизнь. И всë это звучит тревожно, но и оттого — слаще, ублажает мелкое мелочное самолюбие одной лишь своей вероятностью. И это ответственность: доказать самому себе, что вырос, научился не срываться в гаденькие, только частично оправдываемые претензии при любом случае, что до определëнных пор личные невзгоды не будут разливаться на все стены квартиры, задевая всех живущих внутри, а будут перевариваться и проживаться, позволяя решать неприятности компромиссами. Так и, может, стоит попробовать, если хочется? — Мои родаки тоже не айс, — Антон, вздыхая, закатывает глаза. — Нам с ними точно нужна хотя бы недолгая сепарация. Арсений удивляется, что, несмотря на количество выпитого, Антон может выговаривать такое. В голову даже не приходят мысли о том, почему бы Шасту не снять квартиру с кем-нибудь из тех же одноклассников; вопрос сошëлся именно на Арсении — и тому, вероятно, есть причины. Было бы славно, будь они хоть на толику схожи с причинами, по которым Арс всë-таки собирается согласиться. — Арс? Ну пожалуйста. Хотя бы на месяц, — Антон тормошит за руку, скуксиваясь лицом во что-то непонятное. — Если что, деньги — не проблема, да и я, в целом, постараюсь не доставлять неудобств… Очень опрометчиво Арсений затуманенным мозгом задумывается, какими могли бы быть эти неудобства. Что может пойти не так? Они могут постоянно сталкиваться в маленьком кухонном пространстве — там одному-то едва развернуться есть место, а уж вдвоëм — только в притирочку и ходить. Тогда, не дай боже, совместные завтраки будут бесконечным цирком: то с клоунами, то без, и каждый из них в разное время будет бояться клоунов, а потом — не будет. Что ещë? Очередь в ванную. Тут можно пойти коварным и немного опасным путëм: замок плохо держит дверь, поэтому украсть тапочки Антона будет легко, а коврик уже старенький, впитывает плохо, а пол-то ой какой скользкий… хм. Одевается ли Антон сразу или имеет привычку выходить в одном полотенце? Выпрямляет ли вода его кудряшки хотя бы ненадолго? Сможет ли он касаться Арсения — случайно или не очень, — когда они сталкиваются в проходе, крутятся в кухне или борются за право сходить в туалет первым; как быстро ему надоест? Надоест ли? Арсений вдруг смотрит осознанно, по-трезвому на Антона. Он представляет, как они могли бы жить вместе, и с запястий, ощущающих фантомные прикосновения, вверх ползут мурашки, и все волоски — дыбом, и внутри становится тепло от того, что это может быть, и сильно горько от того, что это может не случиться или слишком быстро закончиться. Так много вещей, которые ещë предстоит узнать и разведать, ещë многое будет сказано и услышано; жизнь. Это было бы что-то похожее на настоящую жизнь, трепещущую светом, согревающую, ласкающую — свою. И дело не только в том, что иногда Арсений стыдливо признаëтся сам себе, что ему нужен кто-то рядом — хоть кто-нибудь, разговаривающий человеческим голосом и человеческими словами, способный отвлекать и тормошить, напоминать о чëм-то, просто быть — физическим ощущением присутствия кого-то на задворках мыслей. Арсению вдруг думается, что Антона хочется рядом именно так — идеи будто сливаются в одну, и свет сходится клином, в котором здесь и сейчас он понимает: ему рядом нужен кто-то вроде Антона — и почему бы тогда вместо «вроде кого-то» не быть рядом именно самому Антону? — Детали потом обсудим, — Арсений бросает лëгкую подбадривающую улыбку, — но я априори согласен. Возвращаются они к моменту, когда позовское фаер-шоу оказывается в самом разгаре: Димка вытащил откуда-то миниатюру флага правящей партии на палочке и поджëг. — Ну! — он доказывает что-то кому-то из присутствующих, но, оглянув народ, Арсений понимает, что все смотрят одинаково непонятливо. — Говорю же, что горит один в один! Антон рядом тянет нараспев звуки, расплывчато напоминающее удивление и осуждение. Судя по лицу, Ира сейчас страстно желает, чтобы Рома продолжил ей болтать на ухо всякую дичь, но и тот стоит хмурый и озадаченный, молчит. Остальные тоже тихо наблюдают, как флажок горит ярким пламенем, устрашающе освещая черты лица Поза снизу. Арсений решает брать ситуацию в свои руки: в конце концов, именно он привëл Димку сюда. — Один в один? Как что? — Как деньги! — Позов резко разворачивается и почти под нос Арсу суëт свой недобенгальский огонëк, но вовремя тушуется и отводит руку чуть дальше. — Ага. А это доказательство чего? — Вот, — он чуть трясëт флажком, — где все наши деньги. Как говорится, меня просили не обсуждать политику за столом, и я соглашаюсь, но после первой рюмки… Шоу эффектное: флажок горит, но не сгорает; только пластик палочки рядом с огнëм начинает плавиться, и фокус этот в исполнении Позова — не первый на веку Арсения, поэтому он хватает со стола свой стакан с водой и, держа руку Димки в своей, погружает ткань в воду. Какое-то время ещë стоит относительная тишина, только тихая музыка на фоне голосом Адель напевает про поджог дождя. — Вообще, конечно, я согласен, — достаточно громко начинает Рома, но делает голос тише и тянется к Ириному уху. В этот момент комната будто просыпается, а все общественно опасные деяния Позова становятся будто общей галлюцинацией; гости продолжают общение, а Арсений, усмехаясь, говорит Димке: — Теперь понятно, откуда те чëрные пятна на обоях над твоим столом.—
Антону нравится наблюдать. Когда Арсений проводит сеансы, вся квартира погружается в предвосхищающую радость, даже если это его разговор с мамой по телефону. Присутствовать лично получается не всегда: существуют пары, дела, друзья — по странному стечению обстоятельств теперь Димка Позов для них друг одинаково равносильный, — иногда хочется просто прогуляться по району или посидеть с домашкой в каком-нибудь кафе. Но каждый раз, увиденный собственными глазами, врезается в память: по разным причинам, конечно, но сильно и ярко. Сначала Антон думает, что это в нëм говорит тяга к неизведанному. От Арсения постоянно тянет флëром загадочности и волшебства, усиливающимся во время работы; дымка эта, как ползущий туман, наполняет воздух, оседает в лëгких и бьëт в голову, и глаз — не оторвать, только бы не упустить источник. Атмосфера манит своей необычностью, и Антон ведëтся из раза в раз — и только многим позже задумывается, что не только в этом дело. Антону нравится наблюдать, как руки мешают колоду, как аккуратно касаются карт, как успокаивающе и поддерживающе касаются других людей; нравится наблюдать за сосредоточенным взглядом, за движением глаз, исследующих расклад или реакцию клиента; нравится, как уверенно Арсений держит спину, как чëтко двигается, как схватывает настроение человека напротив, как всегда знает, что сказать. И тем ценнее эти моменты погружения в работу, когда Антон до и после может наблюдать за ним домашним. Они редко встают так, чтобы успеть встретиться утром, но иногда время совпадает так, что Антон сталкивается с ещë сонным Арсением, помятым и жутко тормозящим: он долго просыпается и включается в реальность, особенно когда только продрал глаза. И всë равно, завидев соседа, на автомате делает две чашки кофе, а не одну, и что-то придумывает на завтрак так, чтобы хватило двоим; после кофе интересуется снами и, если они запомнились, принимается всë ещë сонно и медленно, иногда подвисая, растолковывать их — всегда веселит, что ужас. Арсений умеет связать то, что Антон никогда бы и не додумался даже попробовать соединить. Но его голосом всë это звучит как минимум как философский постулат, если не истина мироздания. Антону нравится ловить случайно улыбки и смешки, смотреть вместе фильмы, гулять, готовить. Знать про Арсения всякие мелочи. Показывать видосы с котиками. Закидывать мемами. Никогда прежде Антону не нравилось так сильно просто быть. В этой квартире ему не бывает так тревожно, как раньше; здесь все проблемы, вопросы и конфликты кажутся решаемыми; Арсений действительно, словно маг, превращает каждый день во что-то, где всегда есть, чем насладиться и чему порадоваться. И это приятно бередит душу. Антон не сразу, но понимает: ему нравится наблюдать, потому что это — Арсений. — В мире много всякого странного. И ты либо научишься принимать, даже не понимая, либо будешь бесконечно сходить с ума. Арсений ещë раз сжимает рукой плечо Антона и, улыбнувшись, идëт в прихожую, чтобы обуться. Сегодня нужно дойти до универа, что-то там решить в деканате — вдаваться в подробности бессвязных речей Серëжи он не стал чисто из вредности, — а потом, может, прогуляться до кондитерской — хочется на вечер чего-нибудь сладенького. Антон, оказалось, не самый большой фанат алкоголя, зато фанат всякой выпечки и тортиков. Арсений сам не замечает, как прирастает к фундаменту именно в этом варианте реальности — как в выходные может наварить кастрюлю борща, потому что Антон поинтересовался, умеет ли он его варить; по инерции идëт в кондитерскую, выбирая пирожные так, чтобы остались ещë на утро; звонит иногда спросить, нужно ли что-то в магазине, если совсем поздно возвращается домой; хранит бережно внутри все их внезапные душевные и не очень разговоры за поздним ужином или если они сталкиваются где-нибудь у окна ночью, потому что не могут уснуть. Исправно соблюдаемый график уборки, пополнения запасов и мытья посуды. Антон даже случайно познакомился с его родителями, они теперь иногда интересуются его делами — конечно, не второй сын, но уже и не совсем чужой. Иногда кто-то из них пусто пялит в стену, позволяя себя обнимать — мягко совсем, но долго и тепло. Усталость от бешеного ритма жизни никогда не уходит насовсем, но вот так будто бы хотя бы ненадолго становится чуть легче. И не то чтобы Арсений натворил какой приворот, раз Антон и не думает съезжать, и не то чтобы Арсений чувствует то самое что-то необъятное; квартира просто становится домом чуть больше, чем была раньше. И когда Антон утром благодарит за кружку кофе, Арсений сонным лицом пытается выразить что-то — смотрит серьëзно, хмурится немного, а губы тянет, как в воздушном поцелуе: — Всë для тебя-а-а… — слова тонут в зевке. Антон всë-таки начинает смеяться, и Арс улыбается тоже, присаживаясь за стол. Какое-то время они в тишине доедают шоколадные пирожные: за окном светает, но облачно, и на сегодня обещали дождь — осень, а вокруг всë такое привычное и спокойное. Антон задумчиво молчит, а потом поднимает на Арсения взгляд: — Погоди… — он немного мнëтся, замолкает снова, бегает взглядом по столу и выглядит удивлëнным — с неверящей улыбкой и блестящими глазами, красивее, чем любой рассвет. — Это ты флиртовал со мной? — Ага, — Арс жмëт плечами, — последние месяца два, — смотрит и всë же улыбается тоже. — Как говорится, спасибо, что заметил.