***
Юноша перед ним красив как первый цветок, как только что родившаяся бабочка. Он наделен красотой нежной и девственной, очарованием первой весны. Прелесть раннего солнца, расцветающих первых чувств, тошнотворных в своей наивности. Подернутые персиковым румянцем щеки, длинные пушистые ресницы, оставляющие на коже трепетно-дрожащую тень. И хрупкость. Везде, во всем: длинные пальцы, изящные косточки ключиц, выточенная трепетно-тонко душа… Словом, та самая искренняя, непорочная красота, которую так и хочется смять, сломить неотвратимым цинизмом бытия. Навсегда присвоить себе. И он не удерживается. Подходит мягко, самым соблазнительным своим тоном убеждает, что не обидит. Приближается сбоку, шепча что-то искусительное, тянется рукой к линии скул, проводит пальцем возле самой кромки губ. Дразнит. Юноша не сопротивляется. В руках вампира он дрожит, весь пульсирует изнутри от переполняющих его чувств, и кровь — горячая, молодая кровь, — в жилах бьётся, ускоряясь от страха и переживаний. Впервые за долгое время Эмилиан видит так много эмоций в существе мужского пола. Такое заметно, как правило, в среде художников, артистов, — тех, кто чутко улавливает несовершенства настоящего мира… И он не может сдержать довольной усмешки. Тонко чувствующий… Ранимый… Так даже лучше. Надламывать таких гораздо вкуснее. Вампир подается вперед, к мягкой коже шеи, которая так соблазнительно греет теплом солнечного леса. В нос ударяет запах свежих яблок, лесных трав, и — сквозь это всё, перебивая, — тонкий аромат страха. Его любимый. Кислый запах страха в смеси со спелостью нагретых солнцем яблок… Отчаяние и свежесть. Сочетание, которое будоражит застывшие жилы. Подернутая серым, лишенная жизненного цвета ладонь ласкает мягкие черты лица, поглаживает обманной нежностью у самого края губ — мягких, трепетных, как бутон магнолии. Миг — и большой палец, ранее неторопливо ласкающий, вминается в нежную кожу, с нажимом проводит от уголка рта к середине нижней губы, вынуждая раскрыться. И сразу — впивается в ярёмную вену, удерживая ладонью, не давая сбежать. Его очаровательная жертва вздрагивает, обхватывает рукой за запястье, как будто чтобы отвести от себя. Но… к удивлению Эмилиана, не вырывается, а наоборот, тянет дальше, усиливает прикосновение. Подается ближе, так, чтобы клыки глубже прошли в плоть, сломали все барьеры. Юнец как будто сознательно понимает и признает, что достоин всей той боли, которую сейчас испытывает. Как будто пытается получить ещё больше. И это будоражит Эмилиана еще сильнее, отдаваясь внутри тяжелым, топящим в себя возбуждением…***
Пробуждение встречает его холодным простором постели и возобновлённо-ярким ощущением внутренней пустоты. Какое-то время Эмилиан просто сидит на кровати с невыразимым взглядом в никуда. Учитывая в принципе его невозможность грезить в состоянии транса, факт первого за долгие десятилетия сна очень сложно вытравить из памяти. Тем более, когда он еще такой свежий, соблазнительный… с толку сбивающий своей притягательностью. ненужная, бесполезная грёза Он вдруг раздраженно цыкает на себя, что занимается чепухой, и мгновенно встает. Движения стремительные, но не резкие: сбит с толку, но не потерян с головой. Встать, убрать наскоро постель, сделать два шага по шитому парчой ковру до комода, одеться… Как-никак, сегодня значимый день. Именины Алистера, уйма приглашенных гостей, среди которых нужно умело лавировать и делать вид, что в стенах замка всё в полном порядке. К тому же, на периферии значимых дел маячила возможность помучить маленькую Розалию, но почему-то… именно сейчас она не вызывала такого предвкушения, как раньше. она не изгибалась так чувственно в его руках не просила боли, словно та была очищением Эмилиан хмурится, раздраженно кривит губы, чтобы согнать непрошеные мысли. Этот проклятый сон… Сосредоточиться на деталях. Поправить полы плаща, причесать волосы вслепую за невозможностью смотреть в зеркало, — жест, скорее дарящий спокойствие, нежели прагматичный. Впрочем, даже так кудри всегда ложились идеальной волной. И… распахнуть, наконец, двери из комнаты. Долой из этого манящего уюта и плена собственных мыслей.***
Но даже на празднике, мило беседуя с гостями, щеголяя всеми своими самыми приветливыми улыбками, Эмилиан не может избавиться от неприятного послевкусия грезы. Юноша тонкий, длинные пряди светлых волос струятся по плечам. Слишком похожий на него, но радикально отличный. Стоит только вспомнить, — и внутри зарождается что-то темное, сжирающее изнутри. Так, наверное, Медуза Горгона одновременно грезит и до ужаса боится увидеть в зеркале вдруг добрую, человечную часть себя. Ту, что не обращает в камень, а дарит тепло и любовь. Ту часть, что исчезла слишком давно или же и вовсе никогда не существовала. Нереалистичную и оттого ненавистную. Настолько, что хочется смять, разорвать и забыть навсегда. — Да, я тоже рад вас видеть. Прошу пройти в гостиную — хозяин замка и мой добрый друг подготовил для вас великолепных музыкантов. «Добрый друг»… Какая восхитительная ложь. Он старается жить в реальности, умело лавирует между гостей и эмоций, но проклятый образ крутится внутри, дразнит, перетягивает внимание. почему? неужели то, что писалось в книгах — правда, и вампиры, в силу их улучшенной физиологии способны чересчур сильно воспринимать сновидения? если так, это дерьмово — быть уязвимым от такой чепухи. В попытке прогнать эту глупую химеру, Эмилиан встает со своего места, и, применив самую обольстительную из улыбок, идет прямо к девчонке Алистера. Розалия вскидывает голову. В своём элегантном чёрном наряде она выглядит как настоящая госпожа, однако детали — слишком широко раскрытые глаза, руки, сжатые вместе, чтобы скрыть дрожь, — выдают всё девическое, ребячливое волнение. Эмилиан улыбается соблазнительно, протягивает ей руку. — Не окажете ли вы мне честь составить компанию для танца? Разумеется он играет, намеренно, так, чтобы она понимала. Возможно, играет слишком уж очевидно. Всё, чего ему сейчас хочется, — просто забыться в реальности. Розалия улыбается, оглядывая его из-за длинных ресниц восхищенно и в то же время настороженно — очарование маленького пугливого оленёнка. Но там, где-то в рисунке её радужки, в пограничье черт, реальность вдруг снова теряет рамки. Эмилиан видит перед собой не её. Рядом с ним стоит тот утонченный юнец из сна. Омерзительно дрожащие тени от ресниц, затравленно-добрый взгляд, улыбка, преисполненная покорства и невинности… Многолетний опыт притворства и самообмана удерживает Эмилиана от изображения своих истинных эмоций: ужасающего отвращения и … нет, в зависти он не признался бы никогда. Кому завидовать? Чувствительному идиоту, которого он сам себе выдумал? Он подхватывает Розалию за тонкие плечи плотнее — потому что это она, это не может быть кто-то еще, он не такой дурак, чтобы позволить себе раствориться в глупых грёзах, — и начинает тур. Девчонка за ним не успевает. Возможно, его движения слишком стремительны, возможно, сказывается её статус обедневшей дворянки, не вкусившей балов и оттого неумелой, но в любом случае — вальс испортил настроение ещё больше, хотя должно было быть наоборот. Эмилиан выдает своё недовольство тонкой, граничащей с издёвкой, усмешкой. Наверное, она прекрасно считала его выражение лица, потому что нахмурилась, смешалась и отвела взгляд. Мимика Эмилиана будто без слов говорила «научись в следующий раз двигаться лучше, девочка, иначе я не хочу тратить на тебя своё время». Впрочем…дурные способности девчонки можно обратить во благо. Необходимо было проследить, дабы обманщицу не обнаружил тот, кто точно вычислит подмену. Поэтому… Розалии наоборот нужно было вовремя прекратить танцы. Тем не менее, она умудрилась попасться эксперту по меткам. Эмилиан цыкает, когда девчонка сообщает, что угроза миновала, и просит Розалию быть начеку. Хорошо, что всё успешно обошлось… Пока. Когда основное напряжение утихло, и его плану не могла помешать наивность юной «леди замка», образы из сна снова принялись одолевать разум. Раздраженный, Эмилиан только и мечтал о том, чтобы развеяться. Дождавшись удобного момента, Эмилиан покидает залу торжества под предлогом прогулки по саду. Алистер окидывает тяжелым пристальным взглядом, но упоминание про сад отражается в его глазах пониманием. Наверняка сейчас он думает, что его дорогой друг решил поностальгировать о прошлом, поразмыслить об остатках собственной человечности, и… да, Эмилиан не будет разубеждать хозяина замка. Как бы он не ненавидел сочувствие в чужих глазах, сейчас ему это на руку. Сад встречает его приятной прохладой и насыщенно-свежим ароматом роз. Эмилиан встает посреди благоухающих, кровоточащих оттенками красного кустов и раздраженно стискивает зубы. Черт бы побрал проклятую уязвимость к сновидениям, этого юнца, и все, что касается умения чувствовать что бы то ни было… Пораженный внезапным открытием, мужчина застывает. Он…действительно завидует? быть не может Он не может завидовать такому, как тот юнец. Медуза Горгона сама выбрала свою судьбу. Но…выбирал ли он? Заслужил ли? Чувство, жгучее и разрушающее изнутри, обуревает вдруг всё его существо. Он больше не думает.