Парни тоже хотят... ласки

Общество… Социум — интересная вещь. Ты постоянно с ней сталкиваешься и взаимодействуешь, когда оказываешься в общественном месте. Не важно по каким причинам. Скорее всего, даже не важно, как тебя примут. Казалось бы… Оказалось, что мнения всех частей социума весьма разносторонние. И не важно, что все думают по-другому. Важно, чтобы это самое мнение не вредило другим людям. По крайней мере, я так думал до сегодняшнего вечера. Я стоял в том самом чердаке, который я использовал как мастерскую. Обычно туда никто кроме меня не ходит, вот и случилась такая приватизация. Лишь бы не опечатали. Только мой мозг занят не этим вовсе… Мои школьные дни уже давно не идут гладко, уже год назад всë наперекосяк пошло. И я умудрялся выживать в таких условиях. Только становилось больнее. Я — не такой как все. Окружение того 9А класса, в котором я учусь, оно однотипно. Все интересуются футболом, все готовы подраться с кем угодно и кого же угодно вальнуть. И все какие-то грубые, вечно ставят кому-то правила. И все вместе они становятся судьями среди школьного социума. Я же сильно от них отличался — я не любил драться, мячи меня не шибко привлекают, я больше любил читать статьи в интернете про робототехнику и технологии. Разумеется, они тут же посчитали меня странным и называли меня «фриком», «ненормальным» и как только не искорючат. И я ещë не сквернословлю. Они уже и мужчиной меня считать перестали, просто потому что я не люблю футбол, как и все. Серьëзно, я даже не смотрел Олимпиады или чемпионаты мира. Я не болел ни за какие сборные. Мне пришлось доказывать, что я, между прочим, парень со своей личностью. Пришлось выйти на драку. Да, Филя. Отличная идея пойти на драку против целого класса, который, вероятно, уже какая-то группировка. Очевидно, разобраться мне удалось лишь с двоими, после чего они просто повалили меня толпой. Моя рука потом ещë месяц болела и не только рука. Отношения у меня с этими типами были натянутыми до поры-до времени. Я — не то чтобы не грубый парень. Я весьма нежный. Да, я терпеть эти грубости не могу и я такой любитель ласки, что с удовольствием кинулся бы в объятия к человеку, небезразличному мне, но вынужден всем показывать свою фальшивую брутальность лишь бы сохранить репутацию. А на деле… Я уже жалею, что отказался от кота или кошки в пользу хомяка Теслика — так хотя бы было кого обнять. А теперь остаëтся только с тоской смотреть в окно, пока идëт дождь, а на тебя что-то давит непонятное. Очень уместно, госпожа Погода. А таких небезразличных людей становится всë меньше — осталось буквально два человека и к тем не рискну прижаться со всем, что наболело. Я банально не должен плакать, хотя очень хотелось бы, но мужчины же не плачут. По крайней мере, вот это вот общество мне это внушило. Даже мама мне так сказала. Я бы сам с удовольствием их всех вальнул бы уже за это, но против большинства же не попрëшь, да? Они же ставят под запрет чувства и эмоции, будто я какой-то робот. Хотя скорее всего, даже сами боты более лояльные. Мне уже начинает казаться, что весь этот социум класса моего против меня ополчился. Ну и ладно, если он объявил мне войну за мою чрезмерную нежность и сентиментальность, я приму вызов и дам им то, что они хотят. По крайней мере, так бы я и сделал, если бы не два «но». У меня уже припасëн канцелярский нож, которым вполне можно было решить вопрос, но Во-первых, я — умный парень и понимаю, что суицид — это не решение, а проблема. К тому же, я ещë хочу жить. Во-вторых, если я на них нападу, мне конец. Терпеть не могу такие ситуации, я так и так проигрываю. Что делать, не пойму, а игнор не помогает вообще никак — меня обзывания в виде «неженка-ботан-слабак» и извечные драки очень даже задевают. И самое страшное — от меня в этом случае ничего не зависит. Меня никто не желает слушать и уже никто не боится. Был один человек, который был дорог мне, но и тот ушëл от меня, когда заметил мои слëзы. Я постепенно уже начал принимать всë, что говорят мне, лишь бы жить со всем этим ужасом и приняли хоть как-то, но от меня отвернулись все одноклассники и даже остальные ученики школы. И вот я, Фил, один-одинëшенек сижу под треугольным окна в чердаке, который оставался единственным укрытием от всех этих издëвок и угнетения. А меня всë это очень сильно угнетает. Но не помогают даже доносы учителям и классным руководителям — меня уже считают крысой и даже начали говорить, что жаловаться некрасиво. Боюсь, мне уже ничего не поможет. Сохранять свою готовность дать отпор, лишь бы не быть терпилой или крысой я уже банально устал. Это уже начало давить на меня со всех сторон. И повторюсь — боюсь, мне уже ничто не поможет, даже… никто. — Фил? Можно было ожидать, что тот самый чердак перестал быть укрытием и меня выследили, но это лишь моя сестра — Нана. Правда есть ощущение, что даже она мне не поможет и в этом уже моя вина, как и во всëм остальном — я банально пообещал себе никогда больше не заплакать, это было после серьëзного ранения от сноуборда. Потом будучи в гостях моя мама рассказала об этом давним друзьям. Все, включая Нану, только посмеялись. И очень даже зря пообещал… — Случилось что-то? Сам виноват, стоило быть осторожнее со своими обещаниями и силами. Вот теперь держи слëзы, лишь бы теперь родная сестра не отвернулась от тебя и ещë оставалась тебе сестрой. — Просто день не задался. — Единственное, что я мог из себя выдавить. Я старался не поднимать тему о бедах, лишь бы не заплакать. — Ничего страшного. Не волнуйся. Сказал я, что всë нормально, хотя по моему тоскливому лицу всë ничерта не нормально. И разумеется, Нана это увидела. Будь это какой-нибудь ученик, да ещë и с моего класса, он с удовольствием вспомнил кличку «роботарь», которую я не любил иметь. И сразу вспомнил бы ещë кучу сказочных обзываний. — Но Филечка. Видно же, что произошло что-то. Это же уже несколько месяцев так не задаются. Может, расскажешь? — Прости, Нана, но если я начну рассказывать, тебе точно не понравится то, что ты дальше увидишь. Звучит так, будто я пытаюсь уберечь еë от этого ужаса, что окружает меня, хотя пытался лишь спастись самому от итак уже несмываемого позора. Мне кажется, это всë касалось только меня, а сестру стороной обходило. Как же несправедлив этот мир. Я уже сел на пол, прижавшись к стенке спиной. — Тебя это сильно тревожит, да? — она также села рядышком со мной. — Ты выглядишь очень подавленным, будто ты в себе держишь что-то очень больное. Просто расскажи мне, я постараюсь помочь. Я едва держу свои слëзы. Нана всегда была догадливой — она уже узнала, что я пытаюсь сдержать что-то. Что ж, я просто расскажу ей, рано или поздно это должно было произойти. — Ты… верно подметила… Меня окружала тяжесть вокруг, особенно в голове, в районе глаз. Лишь бы не пустить слезу, а то не хотелось бы портить себе и так уже попущенную репутацию. Но тем не менее, доверять родному человеку я должен, потому я должен рассказать. Может быть, мне даже помогут, хотя ранее я говорил, что справлюсь сам, — Будучи парнем, я вечно сталкиваюсь с осуждением. А всë просто потому что я отличаюсь от всех остальных. Я не люблю футбол, как эти… пацаны, которых я постоянно вижу и терплю. Да и грубую силу применять я жесть как не люблю. — Но ты постоянно лезешь в драки. Зачем же, если сам этого не любишь? Насчëт постоянных драк Нана была права — я постоянно лез в драки с теми, кто уже за парня не принимал меня из-за отличий. «Ошибка в социуме», «Неженка», «Девчонка» и прочие ярлыки заставляли меня сдирать их таким жëстким образом. — А как мне ещë доказывать то, что я — нормальный парень? Они всë говорят мне, какой я слабый и что я вообще не мужик. Это просто несправедливо. Просто из-за того, что я технологиями интересуюсь и учусь на отлично, уже считают «Подлизой». — Не стоит таким образом это всë кому-либо доказывать. Ты же навредишь себе. Ты сам приходил с больной рукой и даже нормально не мог ходить две недели. Да, я понимаю, что это уже слишком, но война уже развязана и отстаивать себя мне, видимо, придëтся ещë очень долго. Да, мне стоит прекратить всë это, моя мама уже замучалась мои раны лечить, да и самому уже невмоготу их зализывать. Но нет, я не могу. И насчëт ходьбы Нана также не ошиблась — из-за одной из прошлых драк была повреждена нога, как итог, пришлось лежать в больнице пару дней и хромать ещë неделю. Эта боль продолжает напоминать о себе. — Может, прекратишь уже драться, пока они тебя вовсе не убили? — продолжила сестрëнка. Я понимал, что она права, но слабину дать не мог. Хотя, кто ж видит-то из этих бандитов? — Дать слабину? Тогда они продолжат на мне свои кулаки разминать. И так будет длиться до тех пор, пока мы не закончим школу. Что ж. Сестре доверять можно, как-никак я в чердаке и тех желаний, которые у меня начали возникать и дальнейшие проблемы, которые я выскажу, уже больше никто не услышит. По крайней мере, я на это надеюсь. — Я же должен казаться у всех сильным парнем, которому и ласка не нужна и телячьи нежности тоже. Мой голос уже становится тише. Меня уже скоро раздавят со всех сторон и я даже не знаю кто это. — Ты не должен терпеть всë это. — Вот этим я и промышляю. Просто пытаюсь доказать, что я не терпила и вполне имею право, а не какая-то тварь дрожащая. Хотя боюсь, сейчас я уже та самая дрожащая — по-моему телу уже проходятся мурашки и в дрожь всë же бросает. — Но не всë же настолько плохо, чтобы драться прямо со всеми? Может, просто уходить от них начнëшь? — Я не могу дать слабину. Это будет выглядеть так, будто я сдаюсь, а сдаваться — это уже удел слабых. И не исключено, что они меня начнут преследовать и продолжать гнать под себя. Да, они уже пытаются изменить меня, заставляя уже полюбить бокс или хоть какой-то спорт. И я пытался отстоять свою личность, на которую они плевали, иногда даже буквально. Да, жëстко, но словами их уже не проймëшь. — Неужели всë настолько плохо? Да, Нана. Настолько. — Меня девушка бросила… Нет, я не соврал. Я же говорил, что один дорогой мне человек ушëл. И тому виной весь этот бандитский мир и его гнëт. — А… ты не говорил, что у тебя есть девушка… — Да потому что меня унижать начнут ещë сильнее. И скорее всего, уже начали и они уже эту самую любовь испортили. — Расскажи мне об этом. Сестра села ко мне поближе. Чëрт, как же мне хочется прижаться к ней посильнее, но нет. Мне и расставания хватило, что произошло от моих порывов к ласке. — Еë звали Ксюша. И я любил еë больше чем кого-либо ещë. Мои слëзы так и лезут из глаз. Всеми силами пытаюсь их удержать. — Она также отличалась от многих. Она выглядела как гот, любила рок. Выглядела и вела себя как типичная бунтарка. Я полагал, что она также равнодушна к нынешнему обществу, которое презирает все эти новшества и изменения. Да. Она была готом. Она ходила в чëрном и мужском. На еë теле также выделялись татуировки. Еë волосы были чëрные и короткие, местами я видел фиолетовые клочки волос. — Я ради неë на все был готов. Даже потерпеть увечья после всех драк. Вроде как, то что я все ещë жив после всех этих драк и остаюсь в строю она хвалила. Говорила, что все эти истязания закаляют меня. Я не отрицаю того, что нагрузки от драк закаливают так, что будь здоров. Но мне тогда казалось, да и сейчас кажется, что с меня уже хватит. Чëрт, я в конце-концов заплачу сейчас, разревусь даже! Нет, только не это! — Но ты же сама сказала, они меня так грохнут. Уже слишком много ранений я принëс домой. Настолько, что даже аптечка опустела. И я не мог пострадать за зря, поэтому я уже хотел было… Чëрт, я уже произвольно начинаю всхлипывать. Филя, держись! — Чтобы Ксения меня приласкала, я уже натерпелся слишком многих разборок. Мне всех этих увечий уже с лихвой хватило. Я думал, я заслужил хотя бы объятий, а она… Нет. Вот почему? Почему я никак не могу сдержать своих слëз?! Они банально не дают мне выговориться. И ведь ладно у меня просто слëз куча, так нет, они все просятся наружу! Да так, что одна уже вылезла из моего правого глаза. Я же пообещал себе, всем пообещал. Нет-нет-нет! Только не это, я уже слишком многое из-за этой нежности потерял! Я не могу потерять ещë и семью, нет! Мне нельзя плакать! Я просто влепил себе пощëчину, лишь бы сдержать все, что накопилось. Лучше уж не плакать вообще, чем разреветься на публику. — Филька! Зря? Ничего не могу поделать. Я уже получил одну пощëчину от этой готки. Уже еле держал плач, я даже не знал куда мне прятаться от всего этого. Хотя мог бы, ведь дождь легко может скрыть слëзы. Но нет, я же парень. Больше всхлипов не последовало, но я не уверен, что у меня получится ещë дольше их держать. — Зачем ты бьëшь себя? — Нана уже начала переживать за меня. И мне это может пойти на руку — больше некому. Хотя, боюсь, если я продолжу, все, что наболело, просто вырвется мне на лицо и меня опустит. Но и остановиться у меня уже нет возможности. Я так и так рискую проиграть. — Чтобы не плакать. Да, самоистязание мне, вероятнее всего, не избавит меня от жгучего ощущения, но хотя бы его отсрочит. Лучше уж по-тихому, без посторонних. — То есть, ты бьëшь себя лишь бы не плакать? — Она уже тянулась к моей правой щеке, куда прилетела ладонь. — Именно так. — мой голос был слегка повышенным, на таком со своей сестрой говорить нельзя. — Мне запрещено. Грëбанное общество, уже ущемили меня по полной программе и вероятнее всего, не только меня. «Люся», «Нюня», «Девочка», «Плакса», «Мальчик». Они бы ещë на рабочий стол мне эти ярлыки прилепили — я на своëм компьютере информации и то меньше храню. — Да кто тебе такое сказал? Мне об этом говорили все, кто видел, кто прямо чувствовал, что мои глаза уже наливались жидкостью. — Мои одноклассник Лëша так сказал, моя мама так сказала, даже моя классная руководительница так сказала. Да даже ты, Нана, говоришь, чтобы я плакать прекратил! Нет, пощëчина не помогла — ещë по капле вылезло с каждого глаза. Ещë и на крик сорвался перед своей сестрой. Чëрт, какой же я ужасный. И я не ошибаюсь — слëзы было видно после каждой драки и ведь я тогда даже не хотел. Про случай, когда я перед мамой заплакал я рассказал уже. Даже Ирине Павловне — классной руководительнице не расскажешь о том, что одноклассники творят со мной. Заявила она мне, что жаловаться некрасиво и слëзы лишь для девчат. А Нана… Она же меня как облупленного знает. Хотя, знала бы она, как же давно мне плакать хочется от этого жестокого бандитского мира. Да, я их уже долгое время держу, даже слишком долгое. И она три раза заставала меня за попыткой выпустить слезу из-за очередной серии жëсткого прессинга, что от класса, что от всего остального. И я был готов поклясться, что она не захочет слышать мои рыдания и слëзы видеть не захочет. Она уже говорила, чтобы я подождал, а я лишь бежал куда подальше от лишнего внимания. Трусливо? Да, признаю. Хотя, быть может, насчëт Наны я как раз-таки ошибаюсь? — Я… совершенно тебе не запрещала этого… — Да знаю-знаю! Ты просто представь себе, что тебе заявляют, что ты сильный и не должен плакать и любить нежности, все, кто только может — твои подруги, учителя, даже родные! Чëрт, чëрт, чëрт! Похоже, все эти ярлыки начали оправдываться! Вот почему меня никто не научил держать слëзы в себе и не плакать вообще?! Говорят мне, что мужчины не плачут, так пускай покажут, как это делается! А то я не могу уже! Не могу я больше так держаться! Я хотел было дать себе ещë пощëчину, но Нана уже взяла меня за руки. — Не надо. Не делай этого. — в отличие от меня, сестра была спокойной. — В слезах нет ничего плохого, это нормально. Я бы объяснил этим угнетателей всë это, но они же меня не послушают. — Слëзы — это вполне естественная реакция на боль, какая бы она не была, физическая или душевная. — продолжила она. — Зачем же они тогда были даны самой природой? Я прекрасно понимаю еë, что она права, но сказал бы я это Ксюше, она бы не оценила. — Тебе очень больно, да? — Чëрт возьми, да я разревусь сейчас. — Очень. Я уже не держал слëзы, которые уже по-тихоньку выходили. Я уже передумал причинять себе вред, но и вываливать всë накопившееся наружу пока не решался. — Но я не могу вот это всë объяснить этим злостным бандитам, они ведь даже не знают, каково мне было терпеть весь этот ужас. Они этого банально не признают, я не могу свои слëзы показывать. — Хорошо, не показывай. Но это вовсе не значит, что ты должен их держать в себе. Если будешь копить всë это — навредишь себе и другим. Оно тебя на самое дно затянет. Похоже, появилось одно доверительное лицо, которое уже активно меня поддерживает. Очень хотелось вывалить Нане всë, что наболело, но боюсь, не унесëт. — Просто позволь твоим эмоциям вылезти наружу сейчас, пока ещë не поздно. По сути, меня же никто кроме неë не видит? И вряд ли кто-то узнает. В конце-концов я заплакал. Я уже не держал в себе слëз, которых многовато накопилось. Старался не всхлипывать, потому что знал, что в таком состоянии разговаривать трудно. Ну раз уж выпускать, так всë, потому даже сквозь слëзы, искажëнным от плача голосом я продолжил рассказывать о боли, порог которой я уже пересекал не раз. — Эта Ксюша… Она не любит телячьи нежности… Вот совсем. Я прекрасно помню всë то, что она наговорила мне… когда я к ней приблизился и уже готовился обхватить еë, она лишь оттолкнула от себя и грубо ударила по лицу. К слову, в тот самый роковой день мы встретились в парке, в котором мы любили гулять. И бросаться в объятия с этой готкой именно что в парке, было ошибкой вместе с тем, что я вообще возжелал с ней телячьи нежности. «Хэх. Ты реально думаешь, что ты — мужчина, раз уж спешишь за обнимашками? Ну так знай — настоящие мужчины не плачут и терпят боль несмотря ни на что. Им совершенно не нужна нежность. А ты постоянно пытаешься плакать и всë требуешь, чтобы приласкали. Какой ты после этого мужчина?! Мне такие неженки не нужны!». — Похоже, все эти угнетатели со школы, были зрителями всего этого… Потому что она просто перебежала к ним… буквально… Меня с ног до головы обсмеяли… И причины этому была моя нежность… Это из-за моей тяги к ласке она меня бросила, хотя что в ней плохого?!.. Это приятно даже, а они и в этом меня ущемили! Слëз было много и что самое неприятное — я не знал, когда же я прекращу — как ни старайся, ничего не выходит. — В итоге из-за них я даже заплакать нормально не могу… Обычно я не плакал, но сейчас слëз слишком много… Я уже боюсь плакать теперь, но не могу остановиться, я уже слишком много плачу… Чëрт. Вот же ты неженка, Филя. Не сдержал свои слëзы и обещания, которое давал не только себе. Очень хотелось, чтобы приласкали, но боюсь, потом меня бросит Нана, а это уже будет самый край потерь. — Просто меня, Нана… — выдавил я. Я сильно вжался в себя и опустил голову. Боюсь, окружение было право, когда вешало на меня множественные ярлыки. — Да ладно тебе, Филечка. — а вот тон сестры был ласкательный. — Ты не виноват в том, что тебе приходится терпеть то, что на тебя давит. Знаешь, как много раз в жизни я плакала? Насчëт давления, оно уже было прекрасно со стороны видно, ведь сильно я выглядел зажатым и я уже вцепился в себя. И меня буквально ещë со всех сторон давит эта боль, но уже меньше, ещë когда начинал плакать. Интересно, стоит ли оно того? А вот насчëт Нанкиных слëз… оправдание было очевидно для всех. — Так ты ж девушка… тебе можно. Меня так тоже называли, когда мои слëзы видели… Мужчины же не плачут. — Те, кто говорят такое, сильно ошибаются. Хотелось бы в это верить, но чем докажешь-то? Против большинства же не попрëшь. — Хочешь секрет? Я просто кивнул головой. — Все мужчины так или иначе плачут. Причины разные, но в основном это именно что душевная боль, которую они испытывают при потерях. Они, как ни крути, выпускали свои мужские слëзы, когда теряли тех, кого любят или терпели слишком сильную боль. Только… Они все боятся их показывать. Они также считают, что если увидят, за мужчину считать не будут. Она безусловно права. В конце-концов, если ты потерял кого-то, слëзы вряд ли нормальный человек посчитает грехом. Потеря всех, кого любил — это самый худший кошмар. Хотя этих бандитов не волновало даже это. — Вот и сейчас тебе никто не имеет право запретить плакать. Ты же свои тяжкие эмоции выпускаешь. То есть они тебе запрещают эмоции? Мы же не роботы. Мы испытываем боль и должны от неë избавиться. Вот и освободись от неë. — Нана уже положила свои руки мне на плечи. Я, честно, желал хотя бы этого. — Я поддержу, осуждать не буду. Да пускай Нана их видит. Пускай я поведу себя нежнее, я хотя бы освобожусь от этого давления. Проблеме не поможет, но должно помочь мне держаться дальше — это уже решит и мою, и другие проблемы. Я просто продолжил плакать. В меня перцовым баллончиком никто не брызгал, но сильно хотелось забрызгать им всех, кто запрещал плакать, считая слабиной, и заставить их всех плакать потом. В конце-концов я — свободная личность, имею право на свободу эмоций и отличия от других. — Я не хотел никому причинить зла… Я просто хотел ласки… а мне заявляли, что гладить по головке никто не будет… всë давили, истязали и… запрещали. Тот, кто говорил, что я в конце-концов зарыдаю, был прав. Я продолжал слезливо причитать. — …Я даже не знаю, как им объяснить, что ласка — приятная вещь. Что я заслужил этого хотя бы от Ксении, но… похоже, жалеть меня реально никто не будет. — Я буду. — сестра приблизилась ко мне поближе, чуть ли не в упор. Чëрт возьми, я сейчас наброшусь на неë и мне уже всë равно будет на то, что говорят другие — я заслужил этого, а меня ещë кто-то смеет в этом ограничивать. — Уж об этом не беспокойся. Мир итак жëстокий, хочется, чтобы хоть кто-то сжалился, не так ли? Так обратись ко мне, я помогу тебе. Я знаю, тебе хочется нежности. И я не против этого — как по мне, очень даже мужественно не скрывать свою нежную сторону. Моя правая рука уже потянулась к Наниной, а потом и вовсе взяла еë предплечье. Чëрт, это уже на любовь начинает походить. Хотя, в семьях это же нормальные вещи. В голове промелькнула мысль: «Что ж. Сейчас или уже никогда». Как по мне уже давно пора. — Нана… Что ж. Я уже натерпелся слишком многого. Сестра была права во всëм и всегда была более доброй. Пускай хотя бы она меня пожалеет сейчас, я очень сильно этого хотел… — Можно я… обниму тебя? Всего лишь объятия, но зато оно очень сильно поможет мне и, скорее всего, Нане тоже — раз уж она говорит такое, значит она тоже ласку любит. — Конечно. Иди сюда. Я это сделал. Я прижался к ней посильнее, обхватил еë и вжался как можно крепче. Мне это нужно было несказанно сильно. И Нана также жалостливо обняла меня. Я теперь этими слезами ещë и еë майку обливал. Впрочем, ничего страшного — еë пятнало нечто страшнее. И эти пятна были общими. Я старался не подавать голоса теперь, чтобы закончить побыстрее. Да, слëз я накопил много. Слишком много и теперь я должен от них избавиться. И процесс уже запущен, несмотря на установившиеся ограничения, что ставились окружением. Мне было уже всë равно — это естественный процесс, данный природой и кто-то уже против неë попëр. Это было уже слишком. Кто-то сказал, что от этого мне легче станет? Я полностью с ним согласен. Главное — не переусердствовать. Хотя, мне кажется, что даже это не получится — прошло 20 секунд, а слëзы ещë текут. Страх отвержения снова меня настиг. — Чëрт. — я отцепился от неë — что-то мне подсказывало, что даже объятие продлилось уже слишком много, хотя мне хотелось ещë… Не знаю сколько, и это самая главная беда. — Прости, Нана, что тебе приходится терпеть это. Похоже, я правда слабак. — Не надо так обобщать. — блондинка поспешила меня успокоить. — Ты не слабак. Как раз наоборот — ты сделал то, на что не каждый парень решится — ты не побоялся захотеть ласки и попросить о смягчении. И это правда — я был нежным. Я старался даже на скейт не вставать без полной защиты. Слышал, что надо уже становиться более крепким. Мне это предстоит ещë, но сейчас… Строгости было невероятно много ото всех, кроме Наны. Сейчас мне надо было выплакать всë, чем нагрузил меня этот жестокий мир. И я уже постепенно это делаю. Страх уже начал отступать. — Это да, но… Мне кажется, я слишком многого прошу и желаю. — О чëм ты? — Боюсь, я хочу ещë… — Не бойся. — сестрëнка ещë держала на мне свои мягкие руки. — Это не так плохо, как большинство считает. Хочешь ещë поплакать и побыть в объятиях? Я просто кивнул ещë раз. Именно этого я сейчас хочу и ничего больше, а насчëт длительности, я не знал сам, будто за меня это решал кто-то ещë. Я сейчас про слëзы, с объятиями я уже сам решил. — Продолжай. Столько, сколько тебе потребуется, чтобы сбросить стресс. Мы прекрасно поняли друг друга. Я вновь прижался к ней и вцепился руками в еë спину. И она также прижала меня к себе покрепче. Да, Нана. Именно этого я и хотел всë это время. Я был рад, что хоть кто-то сжалился в мире, где ещë целая куча бандитов. Да, я продолжал плакать, но мне было уже всë равно, кто мне говорил о том, что это признак слабости — мне просто было больно и я всеми силами пытался с этим справиться. И способ я нашëл давно, но применил только сейчас. Личность моя была свободной, пусть так и впредь будет. Даже на свадьбе мужчины пускали скупые слëзы, так почему сейчас мы — парни, которые переживали болезненные моменты жизни, не можем плакать? Кто сказал, что мы не имеем право на эмоции? Кто их запретил?! Женские слëзы ещë прощались, их нежность только нравилась окружению. А вот парням даже попросить по головке погладить, просто пожалеть, когда ему тяжело — это уже признак слабости, к которой уже приравняли всю мужскую нежность. Это совершенно несправедливо и противно. Парни тоже хотят ласки, им тоже бывает больно. Мы просто пытаемся пересилить боль, что приносит разбитые сердца, кулаки и жëсткий прессинг. Не сказать, что моë сердце оказалось разбитым, мне даже не ясно, что именно могло его разбить, но моë, наверное, просто покрылось трещинами. Тем не менее, ранение было серьëзным. Даже несмотря на это, оно велело мне избавиться от слëз, которые давят на него. Сердцу не прикажешь, сказала бы Нана. И я бы с ней согласился — они бы всë-таки заставили моë сердце разлететься на куски и тогда было бы слишком поздно. Сейчас же прошло три минуты и слëзы, которые всë это время ручьями лились, уже шли мелкими каплями. Мне уже перехотелось плакать, я уже более глубоко дышал и… сознание моë очистилось от давления — на меня уже больше ничего не давило. Тоска уже улетучилась вместе с душевной болью — я наконец-то сумел побыть собой хоть чуть-чуть и даже человек нашëлся, который меня не осудит, лишь поддержит. И мне это нужно было. Слëзы ранее были для меня постыдным признаком, но когда они в конце-концов вырвались, с моей души будто свалился камень. Весьма тяжёлой камень. И мне уже не было так грустно — мои желания и чувства были поняты, мои просьбы были услышаны. Больше плакать мне не хотелось. — Спасибо, Нана… — В этой лëгкости я был обязан своей сестре — она дала мне толчок на свободу эмоциям, что занимали меня и именно благодаря ей они меня уже отпустили. — …Мне стало легче. Намного. — Ну вот видишь? А ты переживал. Да. Переживал и очень сильно, да так, что аж душевное давление подскочило. Но теперь я сумел улыбнуться — теперь я не боюсь плакать. Это же нормально, когда тебе больно. Да и кто сказал, что я не парень? Даже они имеют слëзы и им также бывает больно в душе. Горе пережить они помогли, а вот с этими пацанами что-то надо делать. — Только вот… Что с этими парнями делать? Они-то жалеть уже не будут. Даже вряд ли дадут из дома выйти. То, что меня найдут, меня также не страшило — я был готов хоть месяц дома отсидеть. Нана задумчиво глянула в окно, за которым ещë шëл дождь. Задумала, наверное, что-то. После прозвучала та самая фраза, которую я сам произносил не раз. — Есть одна идея…