(I just) died in your arms tonight

Тишина и одиночество располагают к рефлексии. Не то чтобы Гуаньшань любил загружать свой мозг ненужными мыслями. Ему некогда: у него учеба, приближающийся выпускной и подработка в супермаркете, тут не до серьезных дум. А еще нужно помогать маме, держать в чистоте и порядке их небольшую квартиру и оплачивать счета. Какие тут посторонние мысли, не до них вообще. Но временами, бывает, накатывает. Как всесокрушающим цунами на прибрежный город. Бах, пошла высокая волна, и вот ты уже по колено в воде, и как выбраться из нее — непонятно. Все входы-выходы завалило, путь перекрыт, на поверхности плавают обломки мебели. Стоишь, как истукан, смотришь на учиненный стихией хаос, а в голове — сто и один вопрос кружат, как коршуны над добычей. Ты их прогоняешь, машешь руками, ругаешься, а они возвращаются вновь. Снова и снова. Бывают ситуации, совершенно не подходящие для копания в собственных мыслях и чувствах. Например, когда мы должны сосредоточиться на возникшей проблеме. По этой причине полезно отстраняться от собственных переживаний, даже если мы испытываем какую-то душевную боль, находимся в состоянии внутреннего хаоса, но место и время совсем не подходящие, чтобы разбираться в себе. Но сейчас тихо, и вокруг ни души. Учеба потихоньку налаживается, мама улыбается чуть чаще обычного, его дом в чистоте и порядке, а счета за месяц оплачены. И, наверное, можно все-таки разрешить себе немного подумать. Совсем немного. Все равно об этом никто не узнает. За последнее время его жизнь круто поменялась, и причем (к удивлению) в лучшую сторону. Больше не было стылого одиночества, больше не нужно обороняться от нападок, потому что он знал: ему помогут. И знание это — такое новое для него, — было приятным и как-то согревало изнутри. Когда же он успел стать таким сентиментальным, господи. Идя на конфликт, он защищал себя. Это стратегия самозащиты, выработанная годами, была с ним с детства, когда приходилось защищать и себя, и маму. Быть сильнее, видеть в каждом встречном врага и держать кулаки наготове. Потому что по-другому нельзя. По-другому всему наступит крышка, и все с таким трудом выстроенное тотчас рухнет. И он терпел. Он сдерживался, не давая воли своим настоящим эмоциям, и таким образом отдалялся от собственных чувств. Это — стратегия самозащиты, которой он владел в совершенстве. И кто же знал, что найдутся на свете идиоты, готовые пробраться сквозь его выставленные во все стороны шипы. Чтобы закинуть руку на плечо, не боясь пораниться об иголки, приобнять и сказать: не дрейфь, нельзя со всем справляться в одиночку. Люди учатся у людей. И Рыжий учился. Учился доверять, дружить, разговаривать без ругани через каждое слово. Учился принимать помощь, наступая собственному рефлексу обороны на горло. Учился жить. И, сам того не замечая, учился любить. Это чувство не приходит внезапно. Оно крепнет, собирается со временем по капле, а потом в голове что-то щелкает, как тумблер, над головой зажигается метафорическая лампочка, и ты понимаешь: вот оно, то самое, о чем так часто говорят в книжках и сопливых мелодрамах. Пришло, когда его совершенно не ждешь, и что делать дальше ты даже не представляешь. Но что-то делать приходится. Но жизнь — не книжка и не сопливая мелодрама. Отношения, любые отношения, не строятся в одночасье. Это кропотливая работа обеих из сторон, и порой на то, чтобы выстроить хотя бы какое-то подобие устойчивого фундамента, уходят многие годы. Осторожно, чтобы ненароком не взбаламутить спокойную гладь воды. Нужно свыкнуться друг с другом, притереться. Нужно быть готовым пустить кого-то к себе под кожу, так, чтобы до костей пробрало. Нужно доверять и полагаться на чужую поддержку. Принять человека со всеми его странностями и недостатками. И Рыжий принял. Постепенно, но принял. Если честно, до сих пор сам себе дивился. Жил, старался никого не трогать, а тут ему на голову свалилось такое вот счастье в виде одного повернутого на нем мажора с двумя попугаями-неразлучниками в придачу. Спасибо, госпожа Удача, подсобила так подсобила. Но где-то в глубине души он был благодарен. Где-то в глубине души Рыжий до сих пор был потерянным ребенком, которому не хватало общения и внимания. И этого внутреннего ребенка Рыжий тоже учился выпускать наружу. Ненадолго — чтобы репутацию не порушить. Жизнь уже не казалась ему настолько опасной, поэтому теперь можно было подпустить людей чуть ближе. Он не знал, в какой момент все круто поменялось. Просто однажды вечно закинутая рука на его плече перестала раздражать, градус взаимных подъебов резко упал, а от чужих прикосновений вместо чувства омерзения начало становиться жарко настолько, что невольно алели уши. Тишина и одиночество располагают к рефлексии, и сейчас, находясь в студии Хэ Тяня, он думал обо всем этом, развалившись на его кровати. Сам Хэ Тянь улетел в Шанхай по делам семейным. Обнял крепко на прощание до хруста в костях, потрепал рыжие волосы и умотал. Встречи, натянутые улыбки, липкие рукопожатия — все, как полагается мажорам в среде таких же мажоров. А Гуаньшаню казалось, что еще немного, и его метафорическая крыша точно отъедет к чертовой матери. Такого не должно быть. Это противоречит всем его принципам и разрушает в мелкое крошево духовные скрепы. Но оно есть, и приходится с этим кое-как, но мириться. Гуаньшань приходил сюда на автомате. Ноги после школы сами вели его в жилой район новостроек. Он открывал дверь оставленным ему дубликатом ключа, долго смотрел на город сквозь огромные окна в пол и разваливался звездочкой на кровати Хэ Тяня, как обдолбанный вдыхая запах с его подушки. Древесина, кофе и что-то особенное, лично хэ-тяневское. Сука. Рыжий, как и Хэ Тянь, на самом деле тоже был повернут, но старался этого не показывать. Если честно, они оба друг друга стоили. Два свихнувшихся шизика, нашедших утешение друг в друге. Два разных мира, которые неожиданно пересеклись и теперь жить друг без друга не могут. Это похоже на болезнь без видимых симптомов. У тебя не болит голова, и с сердцем вроде все в порядке, но в разлуке мысли сами ведут тебя к определенному человеку, а в грудине нестерпимо тянет и ноет. Таблетками эта ерунда не лечится. Лечится она только тем самым человеком, без которого ты теперь, как без рук. Какая же дурь, право слово. Рыжий повернулся на бок и стиснул подушку сильнее. Ничего делать не хотелось. Хотелось заснуть, и проснуться уже с наступлением нового дня. Проснуться, и чтобы он был рядом. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Сообщение доставлено, но не прочитано. Блядство. За три дня разлуки — ни строчки, ни единого звонка, хотя Рыжий был уверен, что Хэ Тяня кроет не меньше его самого. Как человек, который всегда лез к нему по поводу и без и постоянно бомбардировал его телефон входящими сообщениями, мог так внезапно исчезнуть? Да и кто бы мог подумать, что парень вроде Гуаньшаня способен до такого докатиться? Носить чужую толстовку с тем самым запахом, от которого не на шутку сносит башку, лежать на чужой кровати и дышать, дышать и дышать, пока не вырубит, как от мощного транквилизатора. Ждать приезда, как сторожевая собака своего хозяина у порога. Скажи Рыжему в прошлом, что он будет скучать по Хэ Тяню, он бы рассмеялся наглецу в лицо. А потом бы врезал с размаху, чтобы хуйни не несли. Для профилактики. Он привык, что Хэ Тянь постоянно был рядом. Осторожно приобнимал, брал за руку, звонко чмокал в щеку, из-за чего Рыжий сводил брови к переносице и растирал обслюнявленное место. Ругался, шипел, а потом сам тихо просил поцеловать еще раз. А сейчас Хэ Тяня нет, и у него будто что-то из груди вырвали с мясом. Близилась ночь. Закат горел на горизонте пылающим пожаром, а Гуаньшань элементарно устал думать и представлять себе крушение самолета во всех ярких подробностях: так, чтобы со взрывами и кусками обломков в придачу. Лучше от этого не становилось. Лишь тревога стучала набатом по черепушке, а в звенящей тишине она только усугублялась. Ни тебе криков соседей за стенкой, ни звука капающей воды из-под крана, ничего. Только он и его мысли. Один на один. Но нужно было идти. Силой заставить себя встать, поправить складки на кровати и отправиться помогать маме с ужином. Сначала ему показалось, что он окончательно ебнулся. То самое чувство на грани сна и яви — не поймешь, что реально, а что нет. Но когда звук открывающегося замка на двери повторился вновь, он вскочил и ринулся навстречу. Первая мысль: ну наконец-то. Вторая мысль: блядь. Гуаньшань по инерции с разбегу влетел Хэ Тяню в грудь и припечатал его обратно к двери своим телом — оба больно столкнулись лбами. Помолчал немного, в упор пялясь на мажора, а потом набрал полные легкие воздуха и начал привычно нападать, тыча в него пальцем: — Придурок, ты совсем охуел, да?! Не пишешь, не звонишь, откуда я знаю, может ты там сдох давно, а я тут торчу, как последний идиот! Он быстрым взглядом просканировал всего Хэ Тяня с ног до головы. Усталый, изможденный вид, растрепанные волосы, синяки под глазами больше и темнее обычного, рубашка кое-как заправлена в брюки и измялась в нескольких местах. И Рыжий, смотря на все это, сделал один простой вывод: Хэ Тянь тоже, тоже мучался не хуже него самого. — Ты переживал, малыш Мо? И, как погляжу, ждал меня? Я польщен, — мажор улыбнулся во весь рот, как довольный чеширский кошак, и Рыжему очень сильно захотелось ему врезать. — Как чувствовал, что ты будешь здесь. — Завались, — выплюнул он и злобно потопал на кухню, опираясь руками о столешницу. Взгляд Хэ Тяня он чувствовал затылком: волоски от такого всегда стояли дыбом, а по телу проходили противные мурашки. Взгляд этот изучающий и в то же время теплый, ласкающий: зрачок полностью затопил радужку, и выглядело это так, будто Хэ Тянь вместо встреч в своем Шанхае жрал пачками наркоту. Такой взгляд у него обычно появлялся тогда, когда мажор хотел совершить по отношению к нему какую-нибудь хуйню, от который Рыжий по началу будет брыкаться и огрызаться, а потом смирится со своей участью и покорится этим рукам, этим прикосновениям, этому голосу. И Рыжего поведет не на шутку. Тут и никакая наркота не нужна. Он прав: Хэ Тянь подкрался к нему бесшумно и обнял со спины, прижимаясь лбом к его затылку и оставляя у кромки волос влажный поцелуй. — И я тоже по тебе соскучился, малыш Мо. Думал, что если отправлю хоть одно сообщение, от сжирающей меня тоски плюну на все дела и полечу обратно. А отец с братом за это точно по головке не погладят. Извини меня, ладно? Хэ Тянь тоже терпеливо учился. Учился извиняться, ждать, крушить выстроенные Рыжим вокруг себя стены. Учился не сводить каждый их разговор в шутку. Сам обделенный вниманием семьи, учился заботиться и оберегать. Хэ Тянь тоже учился любить. И пусть получалось у него это вкривь и вкось, он старался, и Гуаньшань это прекрасно видел. Он не искал готовых вариантов, которые указали бы ему, что нужно сделать. Вместо этого он слушал свой внутренний голос и искал дорогу. Дорогу туда, где его будут принимать со всеми его шероховатостями и сколами. И видеть в этом не недостаток, а красоту. — В следующий раз за такое башку откручу. — Хорошо. — И врежу на всякий случай. — Договорились. — И… — он резко замолчал. — Да? — С возвращением, придурок. Хэ Тянь счастливо засмеялся, обнимая его крепче и раскачивая утешающе из стороны в сторону: — Я дома. Они споткнулись, но не упали. Потеряли равновесие, но выстояли, сообща и поддерживая друг друга. И каждый раз после ссоры оборачивались назад, искали камень, из-за которого все и случилось, и вместе относили его на обочину, чтобы расчистить себе путь в будущее. За окном — лучшее время в их жизни. И самое ценное в нем — они сами. Потому что путь через тернии всегда ведет к звездам.