"Вальс цветов"

Ни свет, ни заря, дни проходили также мучительно, как и до этого. Ежедневная рутина, усталость, мрак, даже если сквозь тучи мелькнуло на пару минут ослепительной красоты солнце. И тут же скрылось вновь, оставляя за собой лишь пригоршню тепла, проходящую сквозь небеса, в надежде хоть немного согреть. И на вторую ночь тихонько прокрадываясь к красивым мелодиям, для успокоения души. И третью, и четвёртую. И пятую. И даже шестую, не упуская ни единого момента.  — А Вы умеете играть клоунскую польку, мистер Крейбург?,— впервые за столько дней спрашивает клоун, поднимаясь с усиженного им стульчика, подходя ближе к собеседнику. — Нет.  Вопрос предрешён на отрицательный ответ. Конечно, доводилось ему слышать мотивы, столь бодрые и весёлые, что обыденно не полагалось играть в свите. И учителя, которые занимались с юным композитором, совершенно не разделяли радости к такой «грязной» и «пошлой» простонародной музыке. В особенности порча музыки тематикой «цирка».  "Высмеивание музыкальных композиций, чтобы люди хохотали, вкупе с абсурдными выступлениями? Что за немыслимый бред! Не говорите ерунды, мистер Крейбург. Продолжайте этюд.". — А сможете ли сыграть, если я Вам слегка напою? Я давно не слышал её, вдруг у Вас получится исполнить моё маленькое желание? — Я могу попробовать, но не рассчитывайте на что-то, что Вы слышали. Я не смогу это повторить.  — Хорошо! Так вот:  Зазвучал необычно задорный хрипловатый голос, попадающий почти во все знакомые ноты. Он пел с лицом, слившемся от стыда и волнения с волосами цветом, прикрывая часть лица шарфом и, вскоре, напевал в унисон с фортепиано, раскрывая широко глаза и чувствуя, словно каждая нотка выбивает из него дурные мысли. Только вот, музыка не совсем та. И пусть! В композиции добавились другие нотки, такие же весёлые и яркие, пускающиеся в хоровод, по кругу, знакомый мотив, усовершенствованный умелыми руками. И отпуская шарф из тонких пальцев, принялся плясать, без раздумий. Неаккуратно и нелепо, и так и сяк взмывая аккуратными руками ввысь, то кружась на одной своей железной культяпке, едва ли не падая по окончанию, всё же вставая на месте и продолжая двигаться, несмотря на то, как же странно это со стороны выглядит. Да и неважно это вовсе, когда тёплый свет от тех же уже горелых наполовину свечей на канделябре освещает лишь фортепиано, а остальная часть зала в кромешном лазурном полумраке, освещающаяся луной едва-едва, в почти полнейшем одиночестве и музыке, которой решил он доверить себя самого. Но чужой взгляд всё же ловит этот танец, играя фортиссимо, больше не заботясь о сновидениях чужих, цепляется взором за длинный шарф, что удивительным образом обходится без того, чтобы где-то застрять и нарушить выступление обоих, за цветок, который то и дело скачет вниз и вверх, от резких движений и пляски. Цепляется за кривую улыбку, которая добилась желаемого, довольное лицо, хотя, казалось бы, всего пару минут назад оно выглядело словно вот-вот распустит ручьи из слёз. И даже сейчас, как только он прекратит играть, не расстроится ли этот простодушный танцор? Таких движений в жизни тоже никогда не видел Фредерик: резкая хватка, а всё же, слаженно и даже, что поразительно, красиво! Никогда бы он и подумать не смог, что личность с таких низов сможет его удивлять таким широким диапазоном чего-то нового, чего-то воздушного и необычного, помимо своей внешности. Ведь даже эта песня, на затёртом до дыр фортепиано, заставляла его чувствовать себя живее. И он совершенно не заметил, как невольно, расплылся в едва заметной улыбке, не напыщенной, хитрой, какую смекалисто мастерил на публике, а в действительности, комфортной обстановке, позволил себе расслабиться хотя бы на секунду. И вот неделю назад он думал лишь о том, чтобы циркач побыстрее ушёл, но сейчас... Как будто бы бальзам, танцуйте ещё, спойте что-то новое и задорное, хоть что-то скрасит помещение ярчайшей палитрой, которой здесь, как последнего пазла, спрятавшегося под пыльным диваном, так не хватало. Тепло улыбнитесь и побудьте здесь ещё хотя бы две минуты. Две минуты в скучной, горькой, кислой, противной жизни музыканта.  Вот только музыка должна идти к концу, как бы печально не звучала эта правда. И вот последний штрих - закончена игра. И сильно давит по груди момент, когда уже запыхавшийся тончайший человек, выводя рукой незамысловатое движение, заканчивает представление, вновь устремляя взгляд в чужой. Последние ноты отдают тоской, почти забвенно пропадая в тишине. И остаются те на своих местах, когда обычно уже уходили по своим делам.  — Спасибо Вам, мистер Крейбург. Это было потрясающе! Никто не смог бы передать эту музыку так, как это сделали Вы. Я в нетерпении до нашей скорой встречи вновь.  — И я, полагаю.  Как трудно изрекать свою мысль, когда в голове битком набито непривычно много. Такое было трудно переварить, особенно вычленить что-то красиво слаженное, хотелось лишь скрыться в тумане смущения, но, кажется, второй человек понимал. И принимал такое решение, без слёз, истерики, сожаления, он лишь молчал. И улыбался сквозь натянутый на лицо шарф, своей кривой, но тёплой улыбкой, которая предзнаменовала в действительности скорую встречу.  — Надеюсь Вы вспомните ещё какую-нибудь интересную мелодию.,— и вновь, произнося последние слова, композитор быстро собирает все листы, все свои вещи, двигаясь к выходу. И Джокер ничего не говорит, что было пречудесно. Потому что понимает - слов не нужно много здесь. Растёт прекрасное семя, спокойствия и обоюдного удовлетворения. А что ещё нужно для счастья? Возможно, ничего боле! Лишь хорошая компания и бескорыстное общение, без каких-либо напыщенных излишеств. И гаснут свечи, зал снова пуст и тих. Но на мгновение, ведь после него следует та же схема, что и несколько дней назад:  Затакт. Соль диез, третья доля, четвертная нота. Ми второй октавы. Такт. Фа дубль диез и ре диез. Секунда. Фа диез, соль диез. Фа диез, ля. Фа, ре. Форшлаг ко второй терции.  Раз, и два, и три. Восьмая пауза.  Интервал. Ми, до диез. Секста. Ре, си диез. Ре бекар, ми. Ре, фа диез. Ре бекар, ми. Ре, си бекар. Ре бекар, ми. До, фа. Терция до, ми. Секста до, ля.