Задыхаться

      

***

      Было темно. Боль скручивалась в недрах грудной клетки словно металлическая пружина, и что-то острое, что-то горькое, с привкусом удушья подступало к горлу. Паника. Се Лянь узнал её сразу. Но ничего не смог с собой сделать. Сердце его пульсировало, распространяя по телу, вместе с кровью, едкий яд страха. Сознание было мутным и вязким, он с трудом осознавал себя в пространстве. Было темно. Где-то на самом-самом краю сознания, ещё пульсировала мысль о том, что он должен находиться в святилище водных каштанов, но, к сожалению, с каждым новым ударом сердца, мысль эта становилась всё более далëкой и бессмысленной.        Се Лянь дышал. Он пытался хвататься за своë сознание, с ощутимым трудом заставляя свои лëгкие работать а обветренные губы хватать душный, спëртый воздух.        Стенки гроба сомкнулись вокруг него со всех сторон. Сдавило словно в тисках, от тихого ужаса. Привкус крови горчил на языке. Сердце пульсировало, и огромная рваная рана на нëм посылала в разум тысячи электрических импульсов. Се Лянь знал, неаккуратные припухшие края раны сомкнулись на остром лезвии меча. Се Лянь знал. И его тошнило от этого. От ужаса. От подступающих к глазам слëз. Это было больно настолько, что он почти не мог дышать. Но пытался.        Пахло ржавчиной, кровью, гнилью и... Землëй. Неконтролируемая дрожь пронзила тело.        Дышать. Дышать. Дышать.        Не выходило. Грудная клетка замерла, запылали лëгкие. Это удушье было мучительным. Пальцы беспомощно хватались за стенки гроба, цеплялись, скребли ногтями по крышке. Но это было бесполезно. Обессиленный от ран и моральной усталости, задыхаясь от вины и паники, он мог лишь беспомощно ломать ногти о крышку, да размазывать кровь по равнодушному и холодному дереву.        Се Лянь знал — там, над ним, на несколько метров вверх лишь толщи утрамбованной земли. Се Лянь знал — там, на свободе, его ненавидят. Цяньцю никогда не простит его. Се Лянь знал — этот ребенок с горящими глазами и самым добрым сердцем лично нанëс удар. И от этого было больнее всего. Боль сводила с ума, концентрируясь одновременно в каждой без исключения клеточке тела. Се Лянь чувствовал её каждую секунду своего заточения, но мог лишь беспомощно хрипеть, ненавидя себя и наказывая за все ошибки.        С каким-то нездоровым мазохизмом, он вспоминал свою историю от начала и до конца. Не позволял себе забыться ни на минуту. В конце концов здесь, в тесной и пропахшей кровью деревянной коробке, глубоко-глубоко под землëй, у него было достаточно времени на раздумья.        Его королевство было разрушено из-за него...        Дыши. Дыши, ну же!        Лëгкие дëргаются беспомощно, и Се Лянь делает первый за пару недель неловкий вдох. Тело тут же прошибает нервной дрожью, сердце сжимается на клинке, из-за чего плоть расходится сильнее. Се Лянь жмурится, до ярких точек перед глазами. Он так устал от этого бесконечного и всепоглощающего мрака. Он устал от жизни... Воспоминания о небе, о море, лица родителей и друзей — всё это померкло в сознании... И лишь голые и уродливые факты остались.        Дыши, Се Лянь, дыши...        Он забрал так много жизней...        Собственными руками забрал. И ему хочется на миг, посмотреть на руки, но он знает, что они запачканы кровью. Кровь течëт от запястий вниз и капает. Этот звук растворяется в быстром и поверхностном дыхании.        Его родители погибли из-за него...        Нет, нельзя думать об этом. Слишком больно. Слишком горько. Слишком... Сильно давят на сознание стены. Се Лянь дëргается вдруг, сам от себя этого не ожидая. С чавкающим звуком рвëтся нанизанная на лезвие меча плоть, Се Лянь не чувствует. Что-то вдруг щëлкает в его голове, и он, словно обезумевший, начинает биться. Слабые руки сжимаются в кулаки, чтобы встретиться с гробом в неравной борьбе. Но ничего не помогает.        Тьма сгущается прямо в разорванном сердце. Се Лянь не может. Не хочет. Тишина кружит голову, и Се Лянь бы закричал, да голос не идëт. Он бы заплакал, да слëзы... Не выходит. Ничего не выходит. Беззвучная истерика охватывает его, затягивает в свои пучины словно бушующий океан. Он пытается вырваться, выплыть, но волны паники накрывают с головой, не позволяя сделать ни одного лишнего вдоха.        Вечность схлопывается в сознании, а Се Лянь всë бьëтся, не достигая успеха. И пора бы уже привыкнуть но... Сегодня всё не так. Сегодня мысли слишком острые. Вина слишком горькая а ненависть слишком жгучая. Сегодня земля словно весит в несколько сотен раз больше, она давит, лишая последней воли на сопротивление. Ему не выбраться из этого кошмара. Темнота обступает со всех сторон. И в абсолютной тишине вдруг особенно ярко раздаëтся звук ломающейся кости. Но Се Лянь не останавливается. Он почти не ощущает боли. В сознании его происходит настоящая бойня, и он вдруг снова начинает задыхаться.        Он всё бьëтся. И бьëтся. И бьëтся. И бьëтся. И...        Пока кто-то не прижимает его к своей груди. Се Лянь, сквозь пелену ужаса чувствует, как чужие руки тëплые и живые смыкаются на спине. И сначала это вызывает настолько оглушающую волну ужаса, что он замирает, парализованный собственными чувствами. А после, как из под толщи воды, до него доносится чей-то до боли родной голос. Этот человек говорит что-то, но Се Лянь всё никак не может разобрать слов.        — Пожалуйста, Гэгэ, дыши        Он не может. Но старается. Так, как возможно, никогда ещё не старался. Голос этот пропитан чем то сродни нежности. Чужое дыхание обжигает ушную раковину, и весь мир, вся жизнь, сосредотачивается для Се Ляня в этом моменте.        — ...давай со мной...        — ...ты справишься...        — ... выдох...        — ... хорошо... Всё хорошо...        — ... веришь мне?..        Се Лянь цепляется за обрывки фраз и всё пытается вынырнуть. Пытается понять, как человек этот может с такой нежностью, с таким трепетом и теплом обращаться к такому как... Се Лянь не достоин... Нет. Мусорный бог. Посмешище. Предатель. Но этот голос... Эти касания... Это чувство тепла. Всё это как-то странно влияет на Се Ляня, словно убаюкивая его и вселяя в измученное сердце призрачное ощущение покоя.        Се Лянь открывает глаза, и вместо безграничного мрака вдруг видит ветхую хижину, залитую серебристым лунным светом. Он чувствует. Он... Дышит? Хуа Чен продолжает что-то говорить, прижимая его к себе, словно самое драгоценное сокровище, а Се Лянь только и может, что прошептать хриплое и еле-еле слышное:        — Сань Лан.?.        Сань Лан вздрагивает всем телом, но вместо того, чтобы отстраниться, прижимает Се Ляня к своей груди и шепчет ему куда-то в длинные каштановые волосы        — Всё хорошо, я здесь, я с тобой.... Слышишь? Всё хорошо.        И Се Лянь честно не знает, что происходит с ним сейчас но... Но слëзы вдруг срываются с ресниц, и он плачет у Сань Лана на руках словно ребëнок. Долго. Громко. Совсем некрасиво. Так... Так хорошо вписываясь сейчас в образ посмешища всех трёх миров. Но ему плевать. Он устал. Он не понимает, что происходит с ним. Он понимает уже, что это был всего лишь сон, но фантомная боль разрывает сердце. Он вспоминает вдруг то, какими глазами на него смотрел Цяньцю... И ему становится горько.        Эта ненависть она повсюду. Се Лянь чувствует её везде.        — Я устал... — вдруг произносит он, и Сань Лан едва ощутимо напрягается от этих слов. — Я... Не могу справиться, — и он честно не знает, почему сейчас говорит об этом. Почему после стольких лет он вдруг сорвался. Почему именно Сань Лан должен быть свидетелем его ничтожности? Но отчего-то Се Ляню кажется, что Сань Лан не бросит его. Ему хочется верить в то, что Сань Лан будет рядом. Будет всё так же держать его в своих объятиях.        — Я знаю, — начинает Сань Лан тихо, словно бы боясь спугнуть. — И я здесь для того, чтобы быть рядом. Я здесь для того, чтобы никогда больше не позволить тебе страдать, — от слов этих Се Лянь улыбается вымученно, но ничего не отвечает. Он знает, что это слишком самонадеянно и эгоистично, но он хочет, чтобы Сань Лан любил его. Он знает, что рядом с Сань Ланом, он никогда не задохнëтся.