Чтобы увидеть радугу, нужно пережить дождь…
Каждые 7 секунд 1 человек в мире сходит с ума.
Иногда рука на плече может повернуть всю жизнь.
тсс. тут тварится чуда кусок. сейчас навешен в сказку мосток страшный рассказ о невинной любви как же наивны были они резко-опасен осколок в ночи металлом разбиты. кричи не кричи радужный блеск через алую гладь кому же теперь дочерей защищать лестница. шаг. и обрывок быстрей запомнится в жизни звук боли моей. писатель ложится на каменный пол сперто дыханье. слезами узор упрямство лица как заявка на муку решили те трое развеять скуку снег накрывает тополиный пушок и от реки раздается смешок 15.02.12Я слепила тебя из снега
Из дождя и талой воды
А тебя ради шутки разбили
Незнакомые эти «они»
Я любила тебя до дрожи
И боялась случайно задеть
А теперь изувечена кожа
И в глаза уже больно смотреть
Я курить отходила подальше
Ты ловила дым на губах
И уже невозможно поверить
Что наивность растоптана в прах.
Холодно. Страшно. Тоскливо. Одиноко. Нет. Здесь мне просто никак. Я поняла это по прошествии семи месяцев. Комната почему-то с двумя железными кроватями. Это была единственная мысль о причудливости интерьера, посетившая меня за все время. Потом снова были уколы и таблетки. Каюсь, колеса я не глотала, да и мелкие пилюли тоже. Просто складывала их кучкой в щель в полу под сломанной дощечкой в углу постылой комнаты. И каждую ночь, игнорируя кровать, садилась в этот угол, обнимала колени и проваливалась в личную бездну. Единственным проклинаемым мной обстоятельством здесь было отсутствие хоть какого-либо освещения. Летом еще терпимо, свет поступал почти целый день через узкие зарешеченные оконца, расположенные под самым потолком. Но вот зимой темнело дико быстро, и я получала сводящее с ума удовольствие общаться с призраками прошлого. Голоса, люди, воспоминания. О, как же я ненавидела свою безупречную память. Это даже не проклятье; я словно была обречена раз за разом проживать тот трижды проклятый день, убивший меня два года назад. Я не смогла защитить. Закрыть собой. Прости. Если бы ты только знала как тяжело сейчас. Ты теперь ничего мне не скажешь. Не сможешь. Я не спасла. Доктор часто заходит ко мне и разговаривает, порой даже пытается шутить. Интересно, а зачем он после шутки кривит губы? Он говорит, что я должна улыбнуться. Что я должна жить, очнуться. Кому? Скажите, кому я должна? Я не знаю, о ком он говорит. Родители, кто это? Те люди, которые вытаскивали меня раз за разом, а потом устали и привезли сюда? Зачем тогда меня спасли? Я ведь здесь все равно умру, рано или поздно. Я хоть и больная, но не дура, прекрасно знаю, ЧТО за таблетки приносит три раза в день безразличный медперсонал. Знаю, что если буду кричать и биться в истерике, как хотелось первый месяц, меня просто привяжут ремнями к кровати и оставят без движения. Или, что не лучше, обколют транквилизаторами до состояния растения. И потом уже будет все равно до всех. Хотя мне и сейчас все равно уже. До всех и до всего. И хочется только одного. Провалиться в спасительное забвение. Перестать чувствовать пустоту и боль. Забыть, и никогда, ни при каких обстоятельствах не вспоминать все страдания, всю мерзость и грязь. Не видеть больше перед глазами разбитое, искалеченное, но родной и бесконечно любимое создание. Не узнавать на улицах тех тварей, что разбили моего Ангела, что искалечили жизнь мне. Забыть прикосновения и надругательства над душой и телом. Не чувствовать запах страха, крови и боли. Наших с ней страданий. Не видеть родных глаз, смотрящих с молчаливым укором. Не слышать звонкого крика женщины, которая, обезумев от ужаса, вытаскивает родное дитя из ванной, полной воды и крови. Не слышать скрежет собственных ногтей, которые с остервенением ломала о каменный пол, уродуя руки и превращая беспомощные пальцы в кровавое месиво. Забыть сильные руки и слезы сильного мужчины, который этими руками снимал с крыши и потом вытаскивал из петли. Забыть глаза подруги, которая нашла, пустую пачку снотворного. Поседевших родителей, которые привезли сюда, надеясь спасти. Порой, особенно тяжелыми ночами, моя просьба исполняется. Я действительно проваливаюсь. Видимо помогает то, что не сплю сутки подряд. И наверно организм настолько устал бороться с моим упрямством, что сам выключал меня. Эти ночи были благословением. Я падаю на подушку, закрываю глаза и из последних сил подтягиваю колени к груди. Как бы я хотела, чтобы эта отключка длилась вечно. Всю оставшуюся жизнь. Не просыпаться... Вы слышали, как кричит тишина? Кто-нибудь, когда-нибудь? Вы знаете, каково это, хоронить любимого человека. Хоронить мысленно, потому что сама лежишь в реанимации и не можешь даже сказать «прощай». Только заливаться, захлебываться горькими слезами. Только молить все силы о смерти. Мечтать закрыть глаза и больше не открывать никогда. Выйти через два месяца и шатаясь, заново учиться ходить. Говорить. Но больше не уметь плакать или чувствовать. Видимо, высшие силы поняли меня превратно. Мертва только душа. А тело, эта крепкая оболочка, держится. И сейчас отпускать не собирается. Интересно, сколько еще я протяну? Я помню, как мы с тобой познакомились. Банальная, но светлая фраза. В моей тоске и нынешнем состоянии эти теплые воспоминания причиняют боль. Я жгу и терзаю душу образами из прошлого, как обледеневший, бесчувственный путник, припадающий губами к кружке горячего чая, в жадной спешке заглатывая живительную жидкость, опаляя нутро точно жидким огнем… В тот день было тепло. Почти летнее солнце нежно обнимало лучами, советуя уже снять кожаную куртку. В наушниках была музыка, в сердце пустота, а в кармане пачка сигарет. Классика. Почти по Цою. Я направлялась в сторону промзоны. Там были поезда. Если бы кто-то знал, как сильно я люблю поезда. Уезжающие вдаль, стремящиеся увести наши сознания. Спешащее одиночество. Идеальное состояние заполненной пустоты. Мерный стук колес. Как стук сердца. Он так успокаивает. Эта волна нежно накрывает, отдается рефреном в голове. И собственное сердце ловит общий ритм. Бьется спокойно. Блестящие зеленые поезда и синие электрички. Они забирают нашу тоску и страдания. Закурив, я поднялась на насыпь. Вдруг чувствую тяжесть на плече. От нее так тепло и уютно. Такое забытое чувство. Вскинула голову, но очертания скрыты в тени коротких волос. Но почему не вижу лица. Я же точно помню его. Прищурившись и откинув голову назад, стараюсь всмотреться в знакомый образ, отзывающийся тугой болью в сердце. Как будто смотрю в мутную воду на осколки зеркала. Силюсь рассмотреть что-то стертое, порванное на куски. Вдруг мимо проходит тяжелый поезд, холодный свет заливает ее лицо и я в ужасе падаю спиной вперед на дрожащие еще от идущего поезда рельсы. Полностью разбитое лицо, больше всего похожее на маску. Губы рассечены, от правого виска по скуле косой ножевой шрам. Мне вдруг становится невыносимо холодно и я понимаю, что не так сейчас. Звуки! Я ничего не слышу! Абсолютно! Стоило только это осознать, как сразу стало темно, послышался мерный шорох. Я слышу стук капель. Я все еще в своей клетке. Я даже выдохнула от облегчения. Дождь. Капает. Вкусный запах. Неожиданный. Надежный. Запах жизни. Хорошо, что на лето у меня открыли эту бойницу. Потянувшись и размяв затекшие за ночь руки и ноги, поднялась. Я не буду повторять банальные слова. Небо сейчас не плачет. И дождь я люблю не потому, что можно прятать слезы. В дождь трупы проще прятать. Это да. Просто люблю. Кроме него мне ничего и не нужно. Для существования. Я встала. Поднялась из своего угла. Потянулась. Сделав несколько свободных махов ногами, насколько позволяла больничная одежда, остановилась. Так, тело функционирует. Уже хорошо. Резкие выпады руками. Перед глазами всегда три лица. Самые ненавистные но и самые четкие. Эти крохи четких картинок в смешение с запахом мокрого асфальта снаружи пробуждают. Дают силы бороться. Закончив разминку села на середину комнаты, по-турецки скрестив ноги. Закрываю глаза. Глубокий вдох. Я капля на улице. Одна из миллиарда. Падаю из родной тучки вниз с оглушительной высоты. И попадаю на листок. Смываю с него пыль. Пью этот прохладный влажный воздух. Глубокими нетерпеливыми глотками поглощаю жидкий озон, порожденный первой поздней грозой. Он словно на время заполняет сосущую пустоту внутри. Привычный шум клиники заглушает очередной раскат грома. Мощь. Сила. И страх. Даже у себя я слышу стенания и бред мужчины, сидящего через палату. Он считает, что небо сейчас упадет. Он так реагирует на любую погоду. Вот это точно страшно. Каждый имеет свой маленький дурдом внутри клиники. Привычный монолог с самим собой прервал до дрожи знакомый звук. Вернее не так. Я даже распахнула глаза. Дыхание сбилось как у загнанного зверя. Стоило услышать надрывную боль девчонки, память услужливо намекнула: «знакомо, не правда ли?». Я буквально чувствую, как кровь с бешеной скоростью разносит страх по венам. Взглядам касаюсь всего что можно, надеясь спасти и спастись сама. Но это все ровно, что при падении с крыши пытаться ухватиться за балконное ограждение. Только останешься без рук. Голос, молящий о свободе и смерти, приближается. Через подступившую волну ужаса я даже могу слышать переговоры медбратьев: «К Ольге? Уверен? - А ты куда предлагаешь? – Хотя ты прав. – Да открывай ты дверь, она мне все руки исцарапала». Знакомо. Правда я себя тише вела. Но вот соседка мне не нужна. В голове носятся мысли, сбивая одна другую, они же наверняка и отражаются в пустых расширенных во всю радужку зрачках: «А почему ко мне? Зачем? Дверь закрой! Мне хорошо одной! Убирайтесь все!» Распахнулась дверь. Люминесцентный белый свет ударил по глазам. резкий голос: «Оль, отойди к стене!». Не приказ, просто просьба. Каждый день ее слышу и не сопротивляюсь. Как и в этот раз. Два санитара внесли брыкающуюся и упирающуюся светловолосую девицу в палату и почти бросили на свободную койку. Хотя они обе здесь свободны…***
Я прилегла на кровать, перевернувшись на живот, спасаясь от стен. Стены. Опускаются на голову. Давят. Даже сейчас сквозь забытье я чувствую это. В ушах, привыкших к больничной суете или редкому уличному шуму громко отдается звериный вой соседки. Интересно, а что случилось, если она не хочет жить. Хотя я вон тоже не хочу. Но приходится. А она все не прекращает. Санитары ее даже привязывать не стали, хотя она явно буйная. Поворачиваю голову в ее сторону. Ну вот, я была права. Катается по кровати, бьется, словно через нее ток пустили. Неужели я была такой же первое время? Сейчас я спокойна. Здесь все успокаиваются. А после упокаиваются. Рано или поздно. Вдруг девушка садится на кровати и потом резко падает на пол. Сразу же замолкает. Внезапно так. Я даже на локтях приподнялась, чтобы лучше было видно. Как же редко я на кровати лежу, ужас. Даже отвыкнуть успела. А девушка все не двигается. И звука даже не издает. Так, а вот это мне уже совсем не нравится. Надеюсь, она не умерла. Этого мне еще не хватало, умершая на моих глазах девчонка. Встаю и сажусь рядом. Тишина как в последнем сне. Вот черт, совсем приехали. Встряхиваю головой, отгоняя страшные мысли и переворачиваю бедняжку на спину, так что ее голова оказывается у меня на коленях. Глаза закрыты, светлые волосы прилипли к влажному горячему лбу. Она выглядит младше меня! Такая маленькая, хрупкая. Губы искусаны, только они выделяются на бледном лице, словно кровавая рана. Если не присмотреться, кажется, что слишком яркая помада. Подношу ладонь к ним, тихое горячее дыхание успокаивает. Тихо встряхиваю за плечи, надеясь разбудить. Ноль эмоций. Волосы криво острижены, будто порваны, выцветшие, словно неживые. Продолжив осмотр убеждаюсь, что она из наших, из самоубийц. На сгибе локтя виден застарелый шрам. У меня самой есть парочка похожих. Грамотно резала, не запястье. Значит, именно умереть хотела, а не привлечь внимание. Ногти тоже сломаны, хотя на обоих мизинцах ровный слой лака. Черный - на левом и алый - на правом. Если бы в другой ситуации, я бы подумала, что она боится перепутать руки. А сейчас шутить что-то не очень тянет. Убираю со лба пряди и тихо шепчу: «Открой глазки. Все хорошо». Меня так саму будили. Первое время помогало. Когда я верила, что все будет хорошо. Что снова смогу глубоко дышать. Что буду весело смеяться. Обнимать друзей. Радовать родителей. Но видимо не судьба. Я, наверное, правда сошла с ума. Закрываю глаза, осознав, что не спала несколько суток. Радует только то, что сейчас я готова к кошмару. Неосознанно прижимаю к себе невольную попутчицу и понимаю, что кошмара не избежать. Я просыпаюсь на полу в маленькой комнате, похожей на ту, в которой жила раньше. По стенам развешаны плакаты, на диване лежит любимый плед и мягкие игрушки, память детства. На полках самые интересные книги и самые теплые фотографии. Уютно и спокойно. Но мое внимание привлекает методичный стук по клавишам. Я вижу себя со стороны, сидящей за рабочим столом в любимой рубашке, рукава которой завернуты по локоть, и джинсах. Светится монитор, и я что-то увлеченно пишу, очень быстро и не глядя на экран. Рядом белая плошка. Подхожу ближе и в чем-то темно-красном узнаю обожаемую мной вишню. В плошке ягод еще прилично, рука моя непроизвольно тянется к любимому лакомству. Но та Ольга из сна перехватывает мою руку, и я невольно обращаю внимание на нее. Мои всегда карие глаза теперь черные, а привычные волосы цвета кофе стали огненно-рыжими. Но кроме общих изменений и болезненной бледности в глаза бросаются губы, словно выкрашенные кровью. Вдохнув ставший ледяным воздух, успокаиваю себя, что это сходство с соседкой по палате - просто из-за вишневого сока. Чуть оттолкнув меня, она берет горсть сочных ягод и, запрокинув голову, сжимает кулак. Она жадными глотками пьет сок, который струится по запястью, падает крупными каплями на лицо, словно девушка резанула себя по венам. Присмотревшись, я вижу, что для вишневого этот сок слишком яркий, насыщенный и тягучий. И снова только осознав, со вскриком распахиваю глаза. Пытаюсь успокоить пустившееся вскачь сердце. Выберусь отсюда, брошу смотреть ужастики, однозначно. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, я вспоминаю, что в комнате уже давно не одна. И как я могла про нее забыть. Осторожно встаю, слегка пошатываясь. Вот шут, давно же я не ела нормально. Голод? С какого я его вообще чувствую? Встаю и, осторожно вскинув руки, потягиваюсь. Несмотря на мою нарочитую медлительность, соседка отшатнулась, будто бы я двигалась с нечеловеческой скоростью. От этой мысли я даже чуть кривлю губы в подобие усмешке. Странная она, запуганный зверек. У меня в детстве так котенок прыгал. Прикрываю глаза. Уже очень темно, на улице воет ветер, снег валит стеной. Окно приоткрыто, шум ветра перекрывает звуки спящего дома. Сижу на втором ярусе кровати, пока нет дома сестры. Жанна уже большая, ей девять и родители отправили ее в зимний лагерь .Я закуталась в плед, мне страшно, маленькой шестилетней девочке. Блики от окна без штор, отсвет фонарей и отражение фар проезжающий машин мечутся по стенам. Дома никого, после вчерашней ссоры мама ушла на очередной концерт, а папа как вечером хлопнул дверью, так и не вернулся. Покрепче прижимаюсь к огромному, больше меня, плюшевому медведю, утыкаюсь в него лицом, стараясь не плакать. Его папа маме подарили, когда начали видеться, так папа говорил. Он общий, с ним не страшно. На тумбочке около кровати лежит лазерная указка. Ее папа привез, когда ездил в какой-то город. Резко выдохнула, собравшись, косички мотнулись. И я быстро спустилась по ступенькам, шустро переставляя босые ноги, и так же быстро взлетела снова наверх, уже с указкой в руке. Нажав на кнопку, рисую на стене цветы. Вдруг раздается топот, от которого я вскрикнула, а потом засмеялась. В дверной проем, чудом не врезавшись, влетает трехцветное создание и бросается на огонек. Маленький котенок, которого мама называет Кеша почему-то, разбегается и ловит красный зайчик. Я направляю луч на ковер на стене, котенок прыгает и, мякнув, зависает на ковре, пытаясь забраться выше. Я заливаюсь счастливым смехом, и, прижав к себе пушистого друга, спокойно засыпаю. Открываю глаза от забытого ощущения. Кто-то осторожно касается моего лица. В шоке отскакиваю от соседки, будто от прокаженной. Она виновато смотрит на меня, не решаясь, однако, заглянуть в глаза, открытая ладошка с алым ногтем находится как раз на уровне моего лица. Да что такое. Помимо воли чувствую, как расширяются глаза, и я почти улыбаюсь: - Тебя как звать, зверенок? -Мя? - тихо переспросила она и я понимаю, что еще пара моментов, и я полностью забуду как удивляться. -Ну, тебя, раз ты здесь одна. Не люблю разговаривать с собой. Это похоже на болезнь. -Меня Ленок всегда звали,- я села там, где стояла, она испуганно кинулась ко мне. - Оля, только не падай больше в обморок. Нет! Не оставляй меня одну. Меня однажды уже оставили, я больше не вынесу. Прошу, не надо,- я чувствую, как это рыдающее создание прижимается ко мне, и больничная рубашка моментально становится мокрой от ее слез. Ее сердечко бьется настолько громко, что, кажется, звук затопил всю нашу маленькую комнатку. Осторожно отстранив от себя, шепчу: -Тихо, никто не уйдет. Чего ты боишься, котенок?- я даже не задумываюсь, как просто у меня получается эта, казалось, навсегда забытая ласка. Просто осознаю, что нужно успокоить, погладить по спине, убрать волосы с заплаканного личика и сказать что-нибудь доброе. Решившись поступить, как чувствую, осторожно беру прядку волос и заправляю за ушко несчастной девочки. От правого виска по скуле, словно нитка чуть более светлой кожи, идет ножевой шрам. Слишком много я оставляла таких, чтобы не различать их теперь. Тихий выдох срывается с губ: -За что тебя так полоснули, маленький?- ее рука взметнулась к моей и остановилась на шраме,- Я не помню. Но он достаточно давно. Не с детства, а, кажется, до того, как я попала в клинику. Да точно, до того, - она будто сама силилась вспомнить забытое прошлое, пытаясь объяснить происхождение метки не столько мне, сколько самой себе. Пожав плечами, я лишь приступила к очередной тренировке. Снова потянулась, размялась. Тряхнула головой, заставляя волос снова упасть на лицо, закрываю глаза, пытаюсь снова попасть на волну дождя. Мерный стук капель сливается с гулом собственной крови в ушах, сердце бьется спокойно. Медленный глубокий вдох…ага, наивно. Не прошло и пяти минут, как тихие слезы сменились поскуливанием. Я приоткрыла один глаз и, удивляясь звуку собственного севшего голоса, равнодушно бросила в ее сторону: -Заткнись,- однако должного эффекта я не получила, нарушительница пространства только горше заплакала, уже подвывая. Мысленно отчитав и медперсонал, и врача, и соседку, впервые за долгое время рухнула на кровать, накрыв голову подушкой, чтобы не слышать ее. Я так давно не спала без снов… - Почему.… Почему я одна… - девчонка не переставала ныть, обращаясь шут знает к кому, я же теряла терпение, - когда так плохо… одиноко… страшно… - Да заткнись же ты, утомила ныть уже, - закричала я на нее. - Уйди, - тихо ответила она мне срывающимся голосом - Так это тебя ко мне притащили в палату, - буркнула я в ее сторону и вылезла из-под подушки, отворачиваясь к стене. - Я не хотела, - она снова всхлипнула, будто опять собираясь реветь. - Чего ты не хотела-то? - я попыталась ее отвлечь, чтобы не допустить продолжения истерики. - Сюда попадать не хотела, - четко, но неосознанно произнесла девчонка, уставившись в одну точку правее и вверх от меня. - Так. Ты начинаешь меня напрягать. - Прости… - она вздрогнула, ее глаза снова заблестели, я же зарычала от досады. - Давай запомним. Ты не трогаешь меня. Ничему не удивляешься. Живешь автономно. Здесь нет тебя. И нет меня, - произнесла хрипло, пожизненно сорванным голосом. - Как так нет? – соседка смотрела на меня ошалевшим взглядом. - Очень просто. Я тебя не видела. Ты не видела меня. Оли нет, - привычку говорить о себе в третьем лице я приобрела после травмы, отвечая на бессмысленные и бесконечные вопросы о самочувствии. - Оли нет. Значит, и Лены нет, тоже, - эхом откликнулась она и отключилась, засыпая, я же не слушала ее, впервые за все время, испытывая дикое желание закурить.***
На чердаке какой-то неясный скрип. В стенах гудят провода. На улице ветер. Ночью тихо, прохладно. Не в силах уснуть лежу под простынкой, закинув руки под голову и изучая трещины на потолке. Несмотря на темноту они отчетливо видны. Каждая похожа на вену или реку. В коридоре рефлекторно скрипят половицы уставшего от бессмысленных людей помещения. Все это стало для меня настолько безнадежно-привычным, словно с детства знакомо. Первое время было страшно, я боялась призраков этого места. Потом мои собственные страхи вытеснили все остальное. Все это было настолько привычным, что я начала уже выключаться, наблюдая за ночью, заглатывающей палату. Я проснулась от дикого скрежета. Пытаясь понять, что происходит, я приоткрыла один глаз, разыскивая источник шума. От удивления я распахнула глаза, едва подавляя желание вскочить. Ленка двигала кровать к окну. Нет ну вот для чего, а? Матрац валяется на полу, каркас поблескивает в тусклом свете фонаря. Таки добившись своего, она встала на спинку и тянется к форточку, стучит по закрашенному стеклу кулачками и ладошками. В какой-то момент она буквально повисла на ручке. К чести своей скажу, дар речи вернулся ко мне довольно быстро. Пытаясь сдержаться и не заржать на всю палату, я приподнялась на локтях и поинтересовалась у соседки: - Ну чего, сваливаешь? Как и следовало ожидать, она сразу же кулем обвалилась на пружины кровати. Обиженное мяуканье раздалось с ее стороны. Посмеиваясь, я отвернулась к стене и уснула.***
Утро после неудавшегося побега. Сижу повернувшись спиной к миру и особенно к порядком надоевшей соседке. Она куклой в коробке, лежит, глядя в потолок. - Страшно. Боже как страшно, - соседка снова всхлипывает, подвывая. - Заткнись, - устало и безнадежно произношу, накрываясь желтовато-серым одеялом с головой. - Не могу, - срывающимся голосом произносит она. - Почему? - Устала, - нелогично откликается соседка. - Ну так спи, - продолжаю бессмысленный диалог, происходящий на третьи сутки. - Темно, - шепчет девчонка. - Где? – неожиданно заинтересовываюсь. - Везде. Нет ее. Темно. Больно. Холодно, - очередной всхлип, новая истерика. - Заглохни, - вымученно бросаю через плечо. - Свихнусь, - обреченно откликается новенькая. - Гараж, я тебя, возможно, разочарую, - говорю медленно, вкрадчиво, как наш лечащий врач Антон, - но ты уже в дурке, детка. Ближе только звезды, - спрыгиваю с кровати и иду к своему домику-углу. - Господи, за что мне этот ад, - восклицает она звонким, уже истеричным голосом. - Он на этаж ниже, - отвечаю, направляясь к своему уголку. - Кто? – в ужасе замирает это создание. - Бог. Ты же ему претензии высказать хочешь, - запускаю руку в свой тайничок. - Что ты ищешь? – она привстала, вытягивая шею и пытаясь заглянуть. - Яд, конечно же, - неопределенно повожу плечами, словно сбрасывая невидимую руку. - Зачем? – снова страх в ее голосе. Экая она нервная. Ее испуг заставил меня хихикнуть. Тоже, впрочем, нервно. - Ну мы же обе устали, - медленно поднимаясь, зажав в руке беленькую таблеточку. Хотела было запрокинуть ее в рот, но…Идея! Повернувшись, подхожу к соседке и сажусь на ее кровать. - Что ты собираешься делать? – ее глаза расширяются, она начинает отбиваться от меня, - нет, не смей, не трогай, тебя посадят. Не испытывая никаких угрызений совести зажимаю ее нос и когда она судорожно вдыхает, ища глоток воздуха, отправляю лекарство по прямому назначению. Когда она с укоризной посмотрела на меня, я шепнула: «Не боись. Это только снотворное». Почему-то не смогла я видеть укор в ее взгляде.***
Просыпаюсь от хлопка двери. Кошмары не мучали, соседка молчала. Антон прав, снотворное действительно помогает. Надо было его слушаться раньше. - Палата, подъем. Просыпаемся обе, мне с вами возиться нет времени, - такая дружелюбная побудка поднимет и мертвого, не удивительно, что моя соседка уже сидела, испуганно глядя на медсестру. Сжавшись, девчонка едва ли не в стенку пряталась от Риммы. - Вот обязательно орать как припадочная? – морщусь недовольно. - Я слышу это от истерички, которая пыталась покончить с собой? – яда в ней конечно много, вот и выплескивает на нас. Я-то успела привыкнуть к закидонам Риммы, а вот для соседки моей стало видимо это шоком. Она забилась в самый угол кровати, поджав ноги, я только крутанула пальцем у виска и присвистнула. - Риммк, не пугай зверенка, она не любит чужих. - А тут нет чужих, мы здесь все казенные, - Римма раздала нам градусники, - надеюсь, жевать вы их не собираетесь, - по ее взгляду можно было подумать, что она только и ждет, как бы мы стекло грызть начали. Ага, уже прям сейчас как разбегусь зубы об него ломать. - Не идет тебе злой быть, - устало продолжаю пререкаться, больше даже из привычки. - Нате вот, вам тут предки передали, - медсестра кинула нам на кровати по шуршащему пакету, - не возьмете, я себе заберу, в сестринской оставлю, - я мигом залезла в свой пакет. Коробка апельсинового сока, яблоки зеленые, кислые, мои любимые, передачу явно собирал отец. Мать бы положила гольден. Под фруктами обнаружилась еще одна коробочка, которая помогла мне моментально забыть обо всем. Сахар, кусковой. Смешно, но любимое лакомство с детства. Возьмешь такой кубик, глаза закроешь, и будто и жить то легче. Ленка даже внимания не обратила на свой пакет. Она жалась в угол кровати, как можно дальше стараясь отодвинуться от Риммы. - Будешь строить из себя недотрогу, - произнесла медсестра, наклоняясь над насмерть перепуганной девчонкой, - врач запрет тебя в изоляторе. Хочешь в подвал без окон и за запертой дверью? - Оль… не надо… не ходи… только не спускайся, - по учащенному дыханию соседки я догадалась, что Ленка сама не варит головой, что несет, - не было никого… и вот она… мама права была… она говорила… мама права… никого нет… холодно… Олька, как же мне холодно. - Девчонка спрыгнула с кровати и забилась в угол между изголовьем моей кровати и стеной. Римма подошла к ней и, схватив за руку, потащила кричащую и захлебывающуюся слезами Лену к ее кровати. Та пыталась упираться и толкнуть медсестру, ей было страшно и больно, она словно плохо соображала. И тут женщина допустила самую фатальную ошибку. Замахнувшись, она наотмашь ударила девочку по лицу, та замерла, а в следующий миг я подлетела, выкручивая Римме руку: - Еще раз… только один раз замахнись, и я сломаю тебе руку, - я тяжело дышала, мозг был практически отключен, работал только на одном инстинкте – защитить. Не свою так эту маленькую чью-то Лену я в силах спасти от боли. На истошный крик моей противницы влетели медбратья. Меня скрутили, в плечо укусило настырное насекомое. Глаза закатились, дыхание сбилось. В наступившей утром темноте я кулем упала на пол. Меня зачем-то пнули и захлопнули дверь. Больше я ничего не запомнила. Проснулась, или, вернее, оклемалась я спустя какой-то промежуток времени. Лежать было уютно и спокойно. Открыв один глаз, я увидела склоненное над собой лицо соседки. Я даже второй глаз распахнула от удивления. Через еще примерно несколько минут я сообразила, что лежу головой на ее коленях. Она снова плакала. Чертыхнувшись, я встала. Ну, если можно назвать так попытку на четвереньках успокоить кружащуюся голову. Добралась до кровати, в слепую нашарила под смятым пододеяльником коробку, сорвала картонную молнию и, сжав пару кусочков в ладони, поползла на карачках к девочке. Села по-турецки, встряхнула головой, закинула в рот себе один кубик, ей в губы ткнула другой. Поймав удивленный взгляд, пояснила: - Ленок, скушай сахарок, котенк, - она с опаской осторожно взяла угощение, будто боясь меня укусить. - Ленок. А мне знакомо это имя. Знаешь, я мало чего мог рассказать о себе, - вдруг со спокойной улыбкой произнесла девушка и, прикрыв глаза, начала вспоминать…***
…Я правда о себе ничего совсем не помню. Ничегошеньки. Я могу сказать только, что меня зовут Леной. А дальше не помню. Хотя нет. Я всегда мяукала. Что удивительно. И еще помню один момент. Это точка отсчета. С которой я вообще что-то могу вспоминать. Моя точка невозврата. Я никогда ничего не боялась. И до того дня, по рассказам родителей, ничего страшного не было. Мне говорили, что я лежала в больнице. Попала в реанимацию и, пока была без сознания, память благополучно «стерла» ненужные моменты. Но когда пришла в себя пыталась вспомнить. Ой, как напрасно… Голова пустая. Все тело дико болит. Что же со мной случилось? Пытаюсь раскрыть глаза, но сил хватает только слегка приоткрыть веки. Глубоко вдыхаю и моментально резко выдыхаю, почти выплевывая гадкий больничный воздух. Жуткий кашель буквально складывает пополам, но, к удивлению, придает сил. Пока легкие и горло горят огнем, я заставляю глаза распахнуться. Тусклый свет удивительно сильно бьет по глазам, и сперва я зажмуриваюсь. Но почему я смогла открыть только один глаз? Холодный истеричный ужас почти парализует меня, с губ срывается жалобный, хриплый плач. От страха слезы текут по щекам. На лице тут же оказывается что-то противно-мокрое. Пытаюсь поднять правую руку и снять мешающее нечто, но снова на лице гримаса боли. Приподнимаюсь на локтях и смотрю на руку. В вену воткнута длинная толстая иголка. Капельница. Да, приятного мало. Левой рукой машинально хлопаю себя по лбу и тут же обваливаюсь на кровать от нового шока. Мокрое нечто опознано. Повязка. Бинт или марля. Но глаз что-то видит. Какую-то ткань. Уже хорошо. Раздался какой-то непонятный писк. Причем громкий и дико надоедливый. Я поморщилась и посмотрела на пищащую коробку. Не успела я осмыслить происходящее, как в палату влетел врач, за ним мама. Они оба кричали что-то наперебой, я же старалась никого не слышать. Почему так болит все тело? Почему я здесь? И самый главный вопрос. Где моя Оля? Где она? Мама пыталась что-то спросить, врач поправлял трубки-шнурки. Свободная рука непроизвольно ложится на шею, там висел кулон. На цепочке. Но его нет. Перед глазами сразу появляется картинка, как я его получила. Мы пришли на мост повесить замок. Назло всему миру Олечка купила радужный, заказала именную гравировку. Ветер трепал короткие, едва прикрывающие уши и совсем остриженные на затылке волосы, словно стараясь скрыть лицо, я смеялась, когда руки любимой забирались под толстовку, и она принималась меня щекотать. Я была счастлива. Просто, но так сильно. Очень хотелось кричать. Рассказать всему миру. Не просто повесить замочек с именами в недоступном для завистников месте. А встать на вершину, и прижав к себе эту самую дорогую на свете бестию, закричать: «Я, Елена Артемьева, люблю Ольгу Локину! Люблю ее больше жизни, и больше всего, что вы бы могли предложить мне взамен!» Она зашла мне за спину и коснулась губами шеи: -Котенок мой,- это ласковое прозвище Оля дала мне буквально в первый день знакомства. -Мя,- дыхание чуть сбилось, я не могла себя контролировать, когда она так делала. Она чуть отстранилась, и я почувствовала на шее какую-то тяжесть и прохладу. Опустила глаза и увидела кулон-половинку. Поймав его на ладошку заметила, что он еще и открывается. Оля тем временем ворчала: «Только обрежь волосы еще раз. Ишь, только ушки закрывают. Совсем мальчишка. Вот подстрижешься, брошу». Ворчала, но в голосе была родная нежность и забота. После того как замочек был застегнут и любимая поцеловала меня в ямку на шее, я, еле справившись с дрожью по всему телу, развернулась и кинулась ей на шею, буквально повиснув и осыпая драгоценное личико поцелуями, она же говорила, счастливо улыбаясь, но неожиданно серьезно: -Маленький мой. Теперь, чтобы не случилось, теперь мы всегда вместе. В этом кулоне моя фотка и моя частичка. Ничего особенно, локон волос. Но теперь я навсегда с тобой. Чтобы не случилось. Как бы не повернулась судьба. Но навсегда. -Люблю,- шепнула я и, сняв у нее с пояса ножик, срезала с виска локон,- теперь и моя частичка с тобой,- я легко улыбнулась и вложила прядку в раскрытый кулон, лежащий на ее ладони. Она улыбнулась, глаза заблестели, и я поняла, что драгоценные камни ничто в этом мире. Что бесценна одна лишь ее улыбка. Что нет дороже ее слезы. В следующий миг она прижала меня к себе крепко-крепко, и мы остались стоять на мосту. Час, два, сутки. Какая разница? Это все стало неважным… Моя рука схватила пустоту. Я с ужасом и каким-то суеверным страхом смотрела в одну точку. С губ слетало обиженно-несправедливое, как у сброшенного в воду котенка: «Мя? Мяяя! Мя?». И я сама тонула. Бессильно царапала шею, скребла по груди. Я не могла его потерять. -Леночка, успокойся, все хорошо, маленькая моя, - будто сквозь толстый слой ваты доносятся встревоженные мамины слова -Нет не хорошо, - я не узнаю свой хриплый севший голос, - мамочка, пойми, ничего не будет хорошо, - я снова закашлялась, повернулась на бок, чтоб хоть как-то унять боль, - я его потеряла, понимаешь, мама. - Рука все еще сжимает пустоту, надеюсь, что кулон найдется, - а она обещала, что пока кулон на месте, будет рядом. Поэтому Олечки нет рядом, - все-таки не могу сдержать слезы, с губ слетает звук, больше всего похожий на жалобный скулеж. -Лен, доченька, о какой Оле ты говоришь? Если ты про девушку, которая пострадала вместе с тобой… -Да мам, дааа….- я не даю ей закончить фразу, выпуская нечеловеческое отчаяние, готовое меня разорвать изнутри. -Так это подруга одного из парней. Девушка Димы, кажется, - мама смотрела поверх меня, - она заманила тебя в подвал и парни разыграли спектакль. На ней не оказалось ни царапинки. -Мам…как же так…они забрали Олю? Скажи, что с ней. Мам, не молчи же ты, - я смотрела на женщину, я не узнавала в ней своей матери, не могла моя мама говорить такие страшные слова, - не так все были. Меня позвали парни, а Олька кинулась спасать, - я кое-как нашла в себе силы говорить. -Доченька, - мама осторожно коснулась моей головы, вызвав дрожь и панический страх, я даже невольно отшатнулась, - среди твоих знакомых не было девушек с таким именем. Никогда. И при мне ты никогда не упоминала никакую Олю. -Мя…я…но я же говорила, мы с ней в Питер собирались. Мамочка, я представила ее тебе как свою лучшую подругу. Ты же ее видела, мам, - мне казалось, что я схожу с ума, переместилась во времени или вовсе попала в параллельную реальность. -Не было такого никогда Лен. Ты не любила Питер и уж точно ехать туда не собиралась. -Я тебе не верю... ты лжешь… - проговорила из последних сил и провалилась в несознанку.***
Больничные дни я помню весьма смутно. Бесконечная череда капельниц, удушливый запах хлорки, от которого не заживало горло. Постоянно безумно хотелось пить. Жить мешали бинты, повязку меняли раз в день, кожу каждый раз почему-то холодило по одной линии, от виска по скуле. Спасение было во сне, я сворачивалась, насколько было возможно, и засыпала. Меня навещали картинки счастливого прошлого, или, как пытались убедить меня родители, плоды больной фантазии. Но я же точно знала, что Оля была. Я так ждала ее, надеялась, что она проберется в палату и украдет меня, мы уедем и больше никогда не расстанемся. В моих снах она меня никогда не отпускала. Я ведь ее котенок. Мама говорила, что нет тебя. Что нет моей любимой, самой родной и нежной. Что такая любовь сама по себе – противоестественна. Я не хотела верить. Я верила только в то, что моя любимая придет и защитит меня ото всей лжи. Но моим надеждам не суждено было сбыться. В один из дней мой хрупкий мир рухнул. Все было как обычно, я была рада видеть маму. Она была чем-то опечалена, я постаралась ободрить ее, рассказывая, как хорошо себя чувствую, и что доктор обещает скоро отпустить меня домой. Я снова и снова повторяла вопросы об Ольге, но каждый раз на меня смотрели как на умалишенную. Последнюю точку поставил доктор. На мой вопрос, насколько сильно могла повлиять травма на память, он ответил просто – вплоть до появления новой личности или ложных воспоминаний. И я сдалась. Страх пришел внезапно. Я так и не смогла вспомнить, что же произошло. Я поддалась уговорам родителей и почти поверила, что Ольга – всего лишь сон в бреду. Один из подобных, который навещает в ультрафиолетовом свете больничных помещений. Я забыла ее, но она забывать меня не собиралась. Мне начали сниться кошмары. Она мне снится. Мама, скажи, зачем? Приходит, зовет. Она кричит. Ее же нет. Она - моя фантазия, не более того. Кто же ты? Почему у тебя в руках арматура? Ты хочешь меня ударить? Мама права, это ты заманила меня? Это из-за тебя мне так больно? От тебя пусто? Только не уходи. Дай тебя коснуться, а? Кто все эти люди, чьи голоса я слышу? Парни смеются. Крик девушки. Это ты кричишь? Тебе…тоже больно? Или так же страшно. Что же произошло… В тот день? Или раньше. Почему я здесь одна? Почему там девушка кричит с такой болью, ненавистью и звериным страхом? Куда она зовет меня? Мама, мне страшно. Почему она не уходит? Откуда они в моей голове? Девушка. Приходит, зовет, просит. Кто она? Плачет... с ней так хорошо… Я просыпаться не хочу… Она держит меня за руку… Касается лица… у нее такие теплые руки… ты бы знала, мама….***
После выписки прошло примерно полгода. Я почти полностью восстановилась после всего ужаса, даже кошмары перестали беспокоить. Мне не разрешали говорить по телефону, отвечать на звонки. Ноутбук мой мама в день приезда залила водой. Я не придавала всему этого значения. Мне было все равно. Снова улыбаюсь, перевелась в другой колледж, со старыми друзьями не общалась. Им было не до меня. Кроме родителей, я никому не нужна была.***
Немолодой мужчина с рано поседевшими волосами грузно и медленно поднимался по лестнице. Глядя, как он неохотно преодолевает каждую ступеньку, создается впечатление, что идти ему очень не хочется. Он даже не поехал на лифте, стараясь оттянуть конечную цель своего пребывания в этом доме. Дверь открыли только увидев в глазок корочку и после того как мужчина представился. Следователь прокуратуры, Абрамов Константин Андреевич. На пороге стояла мама Лены, она пропустила мужчину в дом и жестом пригласила на кухню. - Артемьева Наталья Викторовна? Кем Вам приходится Елена? – началась классическая процедура заполнения основной информации. Руки и мозг работали абсолютно автономно. Следователь записывал все показания женщины, но даже у бывалого служителя органов дрожали руки. - Я веду расследование по факту событий, произошедших с вашей дочерью и ее… - мужчина запнулся, -… и ее девушкой. - Ольга эта - просто подруга моей дочери. И не самая близкая, я вам скажу, - женщина нажала на кнопку чайника, - и не было никаких событий, связывающих их. - Постойте, - Константин опешил, - но как же изнасилование Елены и нанесение тяжких телесных повреждений обеим девушкам, - он даже перешел на сухой язык протокола. - Не было ничего, - чеканя каждое слово, женщина налила чай себе и собеседнику. - А почему тогда ваша дочь лежала в больнице? – следователь надеялся хоть с помощью фактов образумить ее. - Она находилась на лечении. Да полгода. И это наше семейное дело. Нет нужды заводить уголовное. - Хотите вы этого или нет, но об отношениях, связывающий Вашу дочь и Ольгу Локину, знал весь колледж Лены. И их ориентация, к несчастью, сыграла решающую роль - как в выборе жертв так и в самом составе преступления. Это рассказал на допросе один из задержанных, - Константин был просто вне себя, раз позволил себе впервые нарушить тайну следствия, да еще и повысить голос на потерпевшую. - Одна из причин, говорите, - Наталья устало потерла виски, и мужчина испытал внезапную острую жалость к женщине. - Ну что ж… тогда я отзову заявление. У меня нет абсолютно никаких… - Какое заявление, мам? – в дверях стояла Лена и испуганно переводила взгляд с матери на незнакомого мужчину. - По твоему делу Лен. Твоему и Ольги Локиной. Тебе что-нибудь говорит это имя? – следователь жадно смотрит в лицо девушки, надеясь заметить хоть намек на понимание, но та лишь равнодушно пожимает плечами и уходит в комнату. Мужчина не заметил, как облегченно выдохнула женщина. Та не увидела, как испуганно вздрогнула дочь.***
Лена сидела на полу комнаты, обняв колени руками, сжав в руке мобильник, в котором нашла старую, чудом уцелевшую фотку. На маленьком снимке запечатлена Олька, ее милая Оля, идущая спиной вперед, смеющаяся, демонстрирует объективу пачку с последней оставшейся сигаретой. Снимок, сделанный в тот день. - Я не хочу жить, - шепотом, чуть слышно, запустив руки в волосы. - Я не хочу жить, - чуть громче, поднимая глаза к потолку. - Я не хочу жить, - со злобой и болью рычит, мобильник летит в окно, попадает четко по старой трещине и разбивает хрупкую поверхность. - Я не хочу жить, - громче, в голос, падая на колени. - Я не хочу жить, - осколок стекла в руке, слезы льются по щекам, голос дрожит. - Я не хочу жить, – девушка словно начинает захлебываться слезами, сжимает в ладони осколок, ладонь начинает кровоточить. - Я. Не. Хочу. Жить. – Из горла нечеловеческий рык, она размашисто вдоль вены сечет кожу, кровь стекает на пол, дыхание чаще, слезы навзрыд, в висках стучит пульс. - Не хочу! Не хочу! Не буду! – Ленка мечется, вскидывая раненую руку, проводит по лбу, размазывая кровь по лицу и волосам. Внезапно взгляд светлеет, лицо становится спокойным, на губах страшная ухмылка. Быстрыми взмахами она обрезает прядь за прядью, слезы и кровь стекают по лицу, девушка начинает смеяться взахлеб. Мать влетает в комнату, пытается отобрать у девушки стекло, но та лишь отмахивается, едва не полоснув женщину. Влетает отец, скручивает Ленку по рукам и, заметив кровь, бросает жене коротко: «Вызывай!». Наталья в слезах берет трубку и, глядя, как муж перематывает руку брыкающейся дочери, вызывает скорую психиатрическую помощь, чей номер успела выучить давно… …Лена сама не заметила, как уснула на моих руках, прижимаясь крепче, будто бы я действительно могла ее защитить от прошлого и настоящего. Я с ужасом смотрела в одну точку, перед глазами была пустота, в голове набатом билась мысль: «что нужно было сделать, чтобы довести эту хрупкую девочку до такого страшного шага?». Я гладила ее по рваной стрижке, стараясь убаюкать и сама невольно уснула.***
Май. Жаркий месяц, полный надежд и сладкой, почти детской наивности. Из-за куста сирени выходит девушка в белом легком платье. Она идет робко, будто прячется от кого-то. Волосы у нее светлые, спутаны слегка, немного выше плеч. Девушка идет босиком. Смешливое личико можно было бы даже назвать прекрасным, если бы не черные глаза с практически черными синяками. И губы бледные, почти сошлись по цвету с кожей. Волосы, падающие на лицо, скрывают шрам, проходящий по щеке. Возможно, именно он привлекает внимание к девушке. Возможно и то, что она идет босиком. Максим шел по городу, чувствуя себя полноправным хозяином жизни. Учеба закончена, армия не светит, благо отец отмазал, проблем особых тоже нет, долгов нет. Скоро можно будет найти нормальную работу и, возможно, даже приобрести машину. Словом, парень спал спокойно и его совесть, видимо, была благополучно в доле. Его все устраивало, кошмары не снились, и он даже успел забыть о той «шалости». Он забыл. А вот ОНИ не спешили забывать. Парень остановился. Его взгляд зацепила девушка, идущая по трамвайным путям, как по канату, разведя руки в стороны и балансируя. Ну мало ли дурочек в огромном мегаполисе? Только вот идет она как-то странно, вроде не замечая, как за ее спиной бежит по рельсам трамвай. Максим собирался уже было окликнуть ее, но она подняла на него взгляд черных глаз, усмехнулась и, глядя прямо в глаза, оступилась, падая. Тут же над местом падения пронесся с оглушительным звоном трамвай. Парень подлетел туда, ожидая увидеть кровь, растерзанное тело, обрывки белого платья почему-то никем незамеченной девушки. Но там было пусто. - Да, с Димоном я больше не нажираюсь, - он тряхнул головой, - привидится же такое. - И не такое привидится, - сообщил голос с насмешкой за спиной. Максим повернулся, чтоб высказать наглой девице все, что о ней думал. Но слова застыли в глотке. За ним стояла девушка в белой футболке и белых джинсах. Бледное лицо, только губы выделяются, будто она пила вишневое варенье из банки. Яркий, насыщенный, в буквальном смысле кроваво-красный цвет. Короткая стрижка темных волос растрепанна. - Ты кто? – парню уже было не до шуток. - Нехорошо забывать старых знакомых. Тем более тех, с кем тебя связала кровь, - она подняла холодную руку и провела по левой щеке парня. От виска по скуле к подбородку. Пальцы девушки мгновенно окрасились чем-то липким и красным. - Убирайся, - парень побежал к своему дому, но его никто не преследовал. Если бы он оглянулся, то не увидел бы ничего, кроме сирени, трамвайных путей и спешащих прохожих. Быстро бежит домой. Закрывает все двери, влетает в комнату. Упасть на диван. Закрыть глаза… - Максим, почему ты заставляешь меня ждать, - обиженный высокий голос буквально поднимает волосы парня дыбом. Он открывает глаза и видит ту самую девушку, которая минут десять назад исчезла под трамваем. Губы искажены в жестокой усмешке. Парень отталкивает ее от себя и выбегает из квартиры, закрыв дверь. Он бежит, пытаясь спрятаться, на крышу. Дверь открыта, Максим захлопывает ее за собой, придвинув тяжелый ящик. Оборачивается, и видит перед собой снова ее. Девушку в белом платье. Ветер нещадно дует на высоте семнадцатого этажа, будто пытаясь сорвать легкую ткань с девичьего тела. Волосы не скрывают шрам, глаза горят тяжелым огнем. Он узнал ее. Лена, девчонка из колледжа, придурочная лесбиянка, над которой он с друзьями так легко поиздевался. Димка же говорил, что ему снится девушка в белом платье… - А теперь я сама пришла. Ты ведь меня не слышал, - она улыбается, подходя к нему, парень невольно пятится. Так они дошли уже до самого края крыши. Упираясь спиной в ограждение, Максим оборачивается и видит вторую, сидящую над пропастью. Ольга, ее они забили. Она тоже почему-то босиком… - Устала за тобой бегать…босиком проще, - ухмылка страшных алых губ заставляет его отшатнуться. Неловкое движение, он срывается и падает вниз. Раздается ужасный звук удара, треск, крик какой-то женщины. Ольга перепрыгивает назад на крышу, прижимает Лену к себе, закрывая собой улицу: - Не смотри…***
Вот так мы и жили. Только теперь нас здесь было уже двое. Две пленницы жестокого режима. Прошло наверно недели две. За это время я даже успела привыкнуть к соседке. Закрыв глаза, я вспоминаю свое прошлое. Пытаюсь поймать роковую ошибку, которая позволила все разрушить. Почему я раньше не задумалась о том взгляде, который Максим бросал на мою девочку. Ведь если сейчас вспомнить то сразу понимаю: нельзя было отпускать. Нельзя. В бессознательном бреду я смахиваю нежданные слезы. Боль, раздирающая изнутри, рвется наружу, грозя разорвать меня. Падаю на кровать, свернувшись клубком, и прикрываю голову, тело рефлексом возвращается в прошлую точку нового отсчета. Так я лежала в тот момент, когда сознание почти покинуло меня. Сквозь рвущийся вновь из горла животный крик слышу слова, словно чужим голосом: «Тварь! Пусти!!! Ублюдок. Лучше меня. Не смей!!! Падонок. Забери лучше меня, мразь. Максим. Будь проклят!» Ленок кидается ко мне. Я, ничего не соображая, отталкиваю от себя трясущуюся девочку, пытаясь звать ту Лену, мою, которой нет. В отчаяние и новой волне безумия рвусь в прошлое, вижу перед собой мое сокровище, лежащее на полу и тихо плачущее. Слышу тихий всхлип: «Оля,… Олечка… помоги мне.… Забери меня, прошу… мне больно… страшно… страшно…». Забыв все осторожно прижимаю к себе и уткнувшись носом в шею вдыхаю позабытый родной запах. Это становится последней каплей и словно с меня слетает маска. Я, закрыв глаза, начинаю покрывать поцелуями родное личико, безостановочно шепча: «Девочка моя… услышала… забрала…». Ленкины ручки крепко-крепко меня обнимают, и случайно ногтем она задевает по чувствительному участку на шее, я в шоке распахиваю глаза. Передо мной сидит моя соседка…и моя девочка, которую я похоронила два года назад. Боясь поверить своей догадке, я словно во сне провожу кончиками пальцев по лицу, и она делает то же самое. Заглянув впервые ей в глаза, я вижу узнавание надежду и дикую боль. Потом поднимаю руку раскрытой ладонью обращенную к ней как будто она только мое отражение. Она делает так же. Тихо выдохнув, поворачиваю ладонь, и ее рука спускается пальцами вниз по моей. Чуть приподнимаю и уже моя рука скользит по ее. Пальцы быстро переплетаются и в тот же миг отстраняются как от огня, то в медленном касании вниз, то крепко взявшись за руки вверх. Это наш танец. Мы, часто сидя в парке или на крыше, на заброшках или на рельсах, вот так танцевали руками. С музыкой или без - нам было неважно. Достаточно было смотреть друг другу в глаза. Вцепившись в нее и боясь, что снова исчезнет, я прижимаю ее отчаянно, пытаясь растворить в себе. Она плачет, едва не захлебываясь слезами, цепляется за меня, смотрит будто слепыми от слез глазами. Мне показалось, что сидели так месяц. Не слышали, как пришел врач. Не обратили внимания на очередные анализы. Не заметили счастливых родителей, которые приехали оформлять документы на выписку. Я помню только как посмотрела в глаза матери Лена, подошла к ней держа свою девочку за руку и сказала всего одну фразу: - Я ее забираю, - меня не пытались остановить. Не мои собственные родители, которым снова было за меня страшно. Я видела в их глазах надежду, что все будет хорошо. Надежду, которая погасла в них очень давно. Мама лишь молча обняла меня и вложила в руку ремень от потрепанной сумки. Там были мои документы, небольшая сумма денег и мой старый телефон. И яблоки. Мама положила гольден. Переодевшись в обычные джинсы и футболку, я посмотрела на Ленку. Она старалась не встречаться с Натальей глазами. Сжимала в руке паспорт, который принес отец, обнимая дочь за плечи. Два мужчины плакали. Две женщины были в тихом шоке. Две девушки вернулись к жизни. К жизни, которую у нас отняли два с лишним года назад.***
Я стояла на крыльце колледжа и курила. Я помню, котенок. Помню, что обещала бросить. Но сейчас не могу. Пока не могу. Ты же почти доучилась. Вернее, мы почти уехали. Но сестренка уже согласилась отдать нам комнату. Ты представляешь, нам больше прятаться не нужно. Все же уже решено. Жанна нас с тобой любит. Я так соскучилась, что примчалась намного раньше конца занятий. Май, а солнце печет просто невыносимо. Отчего-то словно ком в горле, виски стучат, а сердце бешено колотится, норовя пробить грудную клетку. Не в силах справится с нарастающей паникой, сгибаюсь пополам, сомкнув руки в замок и прижав к диафрагме. Успеваю досчитать до семи, и распахивается входная дверь. Я почти выпрямиться не успела, а меня уже сбил пролетающий мимо парень в джинсовке и с грязно-рыжими волосами. Я совершенно случайно узнаю это явление. Макс, учится на четвертом курсе. Я видела его, когда была на каком то концерте или прочем продукте творческой самодеятельности. Парень сидел с еще двумя чудаками в диджейской рубке. Ленок тогда пела, но во время выступления возникла проблема со звуком, и я подходила к ребятам ее решать. Ругнувшись в след парню, я окончательно встала. Поправила кепку, надела очки. Рука машинально задержалась на кулоне, и я медленно выдохнула. Следом за Максом вылетел второй персонаж. Рома, он как раз в тот день отвечал за качество звука. Этот простенький по внешности шатен, совершенно ничем не примечательный, всегда умудряется быть в центре событий. Учиться тоже на четвертом, насколько помню из рассказов Лены. Если смотреть непредвзято, то ничего особенного. Таких толпы ходят, внимания не обратишь. Из всей той «творческой» тройки он приятен мне больше всего. Подлиза, но явный, не делает исподтишка. Вот и сейчас, направляется вслед за другом спокойно, но с оглядкой. Заметив меня, парень словно спотыкается, но не падает, и подходит ко мне, протягивая руку и мягко пожимая мою ладонь: - О, Оля, привет. Не ожидал тебя сегодня увидеть. Как ты? – говорит тихо, но внятно, слегка сбивчиво, словно спешит куда-то и остановился чисто из вежливости. - Я и сама не собиралась сегодня заходить. Да вот что-то позвало, решила заскочить за Ленком,- затягиваюсь, отчего-то решив разоткровенничаться с парнем. - Ее мастер задержать хотела. Может, ты не будешь ждать? Мне кажется это надолго,- мнется с ноги на ногу и явно нервничает. - Я буду ждать, сколько потребуется, хоть всю жизнь,- спокойно отвечаю. Даже не красуясь. А чего бояться? Ребята видели нас пару раз гуляющих или целующихся. Стыдиться же нам нечего. Докурив почти до фильтра и уже обжигая пальцы, я, наконец, сбросила окурок. Как раз вовремя, чтобы поймать в свои объятия радостно мякнувшее чудо. Прижимая к себе родную девочку, я ощущала себя счастливейшим созданием если не в мире, то в нашей стране уж точно. Запуская руку в отрастающие волосы, вдыхая родной и теплый запах, я успокаивалась. Уходила тревога, давившая все утро. Отступало ощущение загнанного зверя. Ленок молча посмотрела мне в глаза, и я приподняла руку, ладошкой повернув к ней. Она с улыбкой кончиками пальцев невесомо спустилась от моего запястья до локтя. Я вдохнула и, прикусив нижнюю губу, зажмурив глаза, сквозь зубы, со свистом выпуская воздух, замотала головой и крепко прижала ее к себе. Словно хотела раствориться в ней и растворить ее в себе. - Ты опять курила,- наморщив носик, ворчит моя девочка. - Да, признаюсь,- подняла обе руки, сдаваясь. Мы тем временем спустились с крыльца и шли прочь от колледжа. - Ну что мне с тобой делать?- вздыхая, жалуется Ленок, закатывая глаза и картинно хлопая себя ладошкой по лбу, то ли жалуясь Небу, то ли спрашивая его совета. - Любить и никогда не отпускать,- торжественно произношу, идя спиной вперед и положа руку на сердце, она смеется,- ну а если серьезно, то вот, последняя пачка. Докуриваю ее и бросаю,- все так же, не меняя клятвенного жеста. - Да тут же осталось две сигареты всего,- с восторгом восклицает она, отнимая у меня пачку, я же приуныла. Вот черт, забыла купить еще одну. Но придется сдерживать обещание. - Я согласна начать бросать прямо сейчас,- достаю одну из оставшихся и затягиваюсь, Ленок достала мобильник и сделала фотку, на которой четко видна последняя сигарета, - вот видишь котенок, совсем немного осталось. - Да уж, вижу,- недовольно буркнуло мое сокровище. Пока я думала, как отвлечь ее от мысли о моей дурной привычке, мою девушку уже отвлекли: - Ленка да стой же ты. Остановись, мгновенье, ты прекрасно,- с диким смехом к нам подвалил третий субъект, чему я даже уже не удивилась, лишь сложила руки на груди, любуясь на него, как химик на лабораторную мышь. Однако Дима не понял намека. - Чего ты тут делаешь,- весьма недружелюбно поинтересовалась я. - Ой, да ты мне не сдалась ни разу,- с пренебрежением махнув на меня рукой, произнес парень,- мне Ленка нужна. - Ты наверняка безмерно удивишься. Но мне она нужна намного больше,- ну не любила я их компанию, и скрывать этого никогда не собиралась. Неизвестно сколько продолжалась бы эта пикировка, если бы Ленок не спросила: - Ну и зачем я тебе понадобилась? - Не поверишь,- он протянул ей тетрадный листок, исписанный мелким почерком,- выдали список вещей со склада, но тут такие каракули, что разобрать их сможешь только ты и человек, написавший эту ересь. Ну выручай, Ленк. Честно, мы быстро, оглянуться не успеешь. А твоя Олька даже не соскучится. - Я скучаю по ней каждый миг, когда не вижу, но тебя это касаться не должно,- буркнула я в сторону, покорно вздохнув. Я уже поняла, что моя сердобольная девочка сейчас пойдет помогать этому великовозрастному идиоту, который к третьему курсу даже не научился читать. Леночка показывает мне язык и жмурит глазки. Димон злится и подгоняет ее, я успеваю лишь махнуть, прежде чем они скрываются вниз по железной лестнице. Закуриваю последнюю сигарету, достаю из сумки плеер, выпадает «Черное солнце». Прислонившись к стене тихо подпеваю, сминая в руке пустую пачку. Солнце снова начинает немилосердно печь, я натягиваю кепку на глаза, одновременно с тоской выдыхая. Добрая она у меня, заботливая. Погубит ее когда-то эта доверчивость. Хотя уже погубила и наивность и доброта, раз мой Ангел со мной. Опускаю взгляд, в глаза бьет солнечный зайчик от осколков. Передо мной лежит небольшой кусок арматуры, машинально наклоняюсь, схватив прут, и снова меня накрывает приступ кашля. В наушниках голос Арбениной: «Странные пары в несчастной жесткой стране. Черное солнце мне страшно, мне страшно здесь видеть тебя». Это почему-то напрягло, вдруг насторожило поведение парней. Дышу чаще, в голове набатом бьются мысли одна страшнее другой, я стараюсь гнать их прочь, честно стараюсь не думать о худшем. Сжимаю в руке прут. Выпрямляясь и прижимая свободную ладонь тыльной стороной к губам, пытаюсь восстановить отказывающее дыхание. Тихо подхожу к двери. Скрип почти выдает меня, я отступаю на шаг назад. Я вдруг поняла, что спокойно переступлю через сидящего на пролете Ромку. Это не напрягает, только придает безысходности положению. И оживляет ужасные, непрошенные, но такие явные мысли. Срываюсь с места. Пытаюсь проскочить, надеясь, что останусь незамеченной. Пробегаю вниз мимо него, но толи я споткнулась, толи он схватил меня за ногу или толкнул. Слетаю кубарем по ступенькам. Все еще неосознанно сжимаю арматуру. Падаю на пол. Руки отбиты. Дышать еще тяжелей. Воздуха не хватает. Еще крепче сжимаю прут. Проклиная и свою неуклюжесть, и подлость парня чувствую, как на глазах наворачиваются бессильные слезы. На меня накатывает отчаяние, когда я пытаюсь встать, но на спину наваливается тяжесть. Я смогла лишь приподнять голову и, скосив глаза, увидеть кроссовок, придавливающий меня к бетону. - Тебе же предлагали уйти. А ты не послушала, дура, - с сожалением произнес хозяин обуви, усаживаясь мне на спину. - Слезь с меня, - прохрипела я, за что получила кулаком по ребрам. Почти нежно. Но высказаться я не успела, так как все мое сознание захватил только один звук. Плачь моей Лены. Начинаю брыкаться, пытаясь увидеть любимую и желательно сбросить тушу, впечатывающую меня в бетон. - Не мучайся ты, вон она, - крайне дружелюбно произносит парень и, схватив мою голову своей рукой, словно тисками, насильно повернул в нужную сторону. Глаза выхватывают отдельные детали. Мозг отказывался собирать картинку воедино. Леночка. Ее держит Дима. Руки моей девочки заломлены за спину. Личико разбито. Залито слезами. Она судорожно всхлипывает. Пытается отстраниться от прижатого к шейке лезвия. Нож держит в руке выродок, носящий имя Максим. Вторая рука грязно лапает мою малышку… - Тварь, ублюдок, не смей, - рычу и отчаянно отталкиваюсь от пола. Дима, не ожидавший резкого сопротивления, падает с меня. Вскочив, в миг преодолеваю расстояние. Замахиваюсь до сих пор зажатой арматурой. Макс оборачивается, и прут лишь чертит его по роже, повреждая кожу на щеке. Вся сила удара приходится только ему на плечо, он на мгновение опускает его вниз. Разворачивается корпусом и наотмашь бьет меня по лицу. От удара я падаю навзничь спиной. На момент из меня выбивает дух. - Рома кончай с ней. Дима! – парень словно очнулся, он в шоке смотрел на меня, невольно ослабив хватку. Меня в тот же миг согрела надежда. Забилась только одна мысль: - Лена, беги! – выкрикнула я, собрав силы и бросившись Максиму на спину. Дима замешкался, моя девочка смогла вырваться. Она кинулась к лестнице, но замешкалась, дернувшись ко мне. Пока Максим пытался перехватить меня, чтобы сбросить, третья гнида схватил Леночку поперек тела. Девочка забилась, пытаясь пнуть его и вырваться. В этот миг я почувствовала холод на шее. Дима подобрал сброшенный Максом нож и, схватив меня за волосы, заставил откинуть голову. - Угомонись, - крикнул он Лене, - или я перережу твоей девке горло, - его руки дрожали, но голос был спокоен. - Лен, беги, - слезы текли по моему лицу, голос хрипел, - пусть режет, только беги, - но она остановилась. Она перестала вырываться. - Димка, отлично. Ром, забирай эту буйную, - пнув ногой меня в живот, Макс перехватил Леночку. Она по инерции пыталась отбиваться. Дима держал ее, когда Максим срывал одежду. Она всхлипывала, но я уже слабо слышала. Меня взяли за волосы, поставили на колени и заставили смотреть на этот кошмар. Я захлебывалась слезами. С губ срывалось только одно: «Не трогай ее!». Димка уже оказался не нужен, эта тварь придавила мою хрупкую девочку своей похотливой тушей. Я пыталась вырываться, но мне выкручивали руки. В какой-то момент я почти освободилась, но тут же мне в солнечное сплетение прилетел кулак. В глазах потемнело, я сложилась пополам, падая на пол. И тут их словно сорвало. Как звери, почувствовавшие вкус крови, накинулись. Ногами били куда попадут: лицо, живот, руки. А Ленку тем временем эта тварь избавила от джинс и белья, и попытался резко войти, мыча от удовольствия. Малышка старалась сопротивляться, но только получала по лицу. В какой-то момент он вошел до конца, Лена вскрикнула, личико ее было в слезах. Она даже кричать не могла. Моя девочка… Котенок мой.… Она лишь пыталась как-то закрыться. Для меня наступил бесконечный, замерший в одной точке ад. Забивали меня они уже молча, лишь иногда повторяя, словно оправдываясь: «Суки! Извращенки! Уродки!». Прикладывали головой о бетон каждый раз, когда я силилась повернуться к Леночке. Она только всхлипывала, умоляя прекратить. Мне же казалось, что меня распинали на полу. Что в меня вторгалось жадное, бесконечно ненавистное существо. Нелюди – все, что билось в моей разбитой голове. Я просила оставить ее и убить меня…. Час…сутки…неделю…. пару часов…. минут сорок…. я не знаю, сколько продолжался этот ад. Леночку порвали в кровь. Мой Ангел был разбит похотливыми тварями. Они, глумясь, грубо приласкали ее каждый. Макс схватил за волосы, прижимая ее личиком к своему паху. Дима, неуклюже приобняв, пробормотал что-то, извиняясь. Мол, это для твоего же блага. Рома хозяйски шлепнул по разведенным бедрам, проговорив: «Вон какая красавица получилась». Один из них набросил на Леночку обрывки ее одежды. Я закашлялась, сплевывая кровь. Неожиданно они отошли. Я уже слабо соображала. Кто-то поставил мне ботинок на горло, но как-то я смогла увидеть последнюю насмешку. Рыкнув, Максим с довольной, сытой усмешкой коснулся щеки. Шрам, который наверняка останется: - Я же не могу оставить это без ответа, - произнес он и левой рукой подпер Леночке шею, правой рукой погладив ее по щеке. В руке блеснул нож… По ее личику. Леночка словно не почувствовала уже. Лежала, растерзанная, на полу без единого звука. Довольные, они ушли. Добивать не стали. Видимо, безнадежная картина. Попыталась встать. Я не смогла держаться на коленях даже. Дико закружилась голова. Передвигаться на карачках попыталась. Сломаны пальцы на руке, опираться невозможно. Рыча, скуля и задыхаясь, сплевывая кровь и переворачиваясь на спину, чтобы хоть как-то отдышаться, тихонько, медленным ползком я начала двигаться. Два метра, разделяющие нас, показались километрами. Я подползла к моей девочке. Она была без сознания. Я провела по ее губкам разбитым и прокушенным, расслабляя сжатые зубки. Положила ее голову себе на колени, притянув ближе. Коснулась губами виска. Прижалась к ней и воя, скуля провалилась в темноту…***
- Мам, а где Жанна? – я зашла в нашу с сестрой комнату собрать вещи. - Она уехала в Питер. Года два назад. Сказала, подождет тебя там, - отец смотрел в окно. - Как мама ее отпустила? – я искала рамку на столе и кулон, который сняла в последний день дома. - Не спросила она. И вещи не ищи, они у Жанны, - голос мамы дрогнул, она присела и заплакала.***
Распахнулась входная дверь, раздался звучный удар о косяк. Жанна влетела в квартиру подобно вихрю и так же стремительно вскочила на тумбочку, открывая антресоль. На пол полетели узлы с зимней одеждой, пакет с игрушками. Достав спортивную сумку, девушка спрыгнула на пол, и с таким же решительным взглядом направилась прямиком в их с сестрой комнату. Из шкафа летели на пол вещи: нужное или нет, футболки или водолазки, в сумку, на стул, мимо. Жанну трясло как в лихорадке, глаза блестели, руки метались по полкам, она не обращала внимания на стоящую в дверном проеме мать. Снова прыжок на пол, вещи на скорости с остервенением запихиваются в сумку, словно каждая деталь одежды нанесла личную обиду. Ирина со слезами, молча смотрела, как собирается старшая дочь. После того как Олю отправили на лечение, женщина панически боялась потерять Жанну. Но когда та взяла с прикроватной тумбочки рамку со снимком и, бережно завернув в свитер, положила наверх сумки, женщина не смогла сдержаться: - И ты за сестрой уходишь. Олечка оставила. Теперь и ты. Далось вам это прошлое. Лучше бы не было никогда этой девчонки на ее пути. - Это не Лена ее погубила. И не парни, ма, - тихо, но отчетливо произнесла девушка, - и я рада за Олю. Пусть немного, но она любила, была счастлива и свободна. Ей было все равно на всех в мире. Ее миром была и осталась эта девочка, - Жанна рывком достала из сумки фотографию и протянула матери. На снимке Лена сидела на трамвайных рельсах и смеялась, Оля обнимала девушку за шею, опираясь на ее плечи. Глаза обеих светились внутренним теплом и спокойствием. Фотография была двойная. На втором кадре Лена держалась за шею Оли, которая пыталась покатать любимую на спине. Снимок был настолько счастливый и живой, что, казалось, можно услышать смех девушек. - Они любят. Они дорожат. А вы сальными руками осмотрели и вынесли вердикт – грязь. Мам. Вот тебе самой от себя не противно? - Да как ты смеешь? Я старалась ее уберечь. Это же неправильно. Не должно так быть, - женщина повторяла снова и снова. Словно уговаривая кого-то. Будто можно было поверить в эти нелепые слова. - Если бы ты только приняла. Не винила бы Ольку, не проклинала бы день, когда они встретились. Только бы ты не отрицала ее выбор. Не ставила бы меня в пример, любила бы нас обеих одинаково. Но нет же, для вас с отцом это не устраивало. Как она смела полюбить, вообще! – всю накопившуюся за сестру боль Жанна сейчас высказывала матери. - Жанн. Мы просто за нее боялись. И не зря, как видишь, - вздохнула несчастная женщина. - Боялись. Да ты от нее сейчас отходить права не имела. А вместо этого она была брошена на произвол судьбы в собственном аду. Ладно отец. Он работает. Но ты дома. Почему тебя не было с ней, когда она резала вены себе в ванной? Где была ты? - На работе, дочь, - жалобно всхлипнула Ирина. - А знаешь. Не одна ты у нас с Олькой Макаренко. Я ходила к Артемьевым…,- внезапно сорвавшимся голосом произнесла девушка. - Зачем? – тихо всплакнула мать. - Узнать, где Ленок похоронили. Ма, вот ты в призраков веришь? И я не верила. До того самого момента, как в дверях их квартиры меня подвинула она. Тихо так, как мышка. Переступая босыми ножками по ковру. Пока я ошалевшими глазами по пять рублей смотрела на нее, медленно так сползая по стенке. Ее мать с ментом трепалась, он потом и мне пару вопросов задал. Они дело не заводят. Моя сестра обречена заживо гнить в дурке, а эти подонки останутся на свободе. Страшно ей огласке ориентацию дочери придать. А дочь ее будто сомнамбула. Ходит и пустыми глазами смотрит на всех. Меня так мило за дверь выставили, да я и не сопротивлялась. Я не соображала в тот момент ничего, - Жанна рывком дернула молнию на сумке, чудом не сорвав ее, подхватила вещи и пошла к двери. Мать не пыталась ее остановить. Женщина просто сидела и плакала, наблюдая, как уходит вторая дочь…***
Я неловко обняла маму, Лена стояла у стола, боясь помешать. Мы долго так сидели, успокаивая друг друга. Ма просила прощение за то, что не уберегла меня, что не приняла сразу, извинялась перед Леной. Я уверяла ее, что теперь все будет хорошо. Мы будем в безопасности, с Жанной, за нами есть, кому присмотреть. Возможно, мы бы и не уехали сегодня, но пришел отец и, взяв нашу сумку, молча отнес ее в машину. Когда мы вышли из подъезда, небо уже было сумеречно-серым. Папа что-то обсуждал с таксистом, потом подошел ко мне: - Оль, ты из поезда позвони. И Жанну предупреди тоже. Лучше сейчас. - Нет, ты же знаешь, она любит сюрпризы, - я стараюсь улыбаться, хотя и тяжело вот так резко уезжать. - Может останетесь хоть на месяц? Вы же только оклемались, - отец смущен, его голос дрожит. - Па…мы уже однажды отложили на месяц…как итог – три года жизни сожжены дотла, - у меня невольно сжались кулаки. Папа подошел и, на миг задержавшись, заключил меня в объятия. Потом так же неловко отпустил, отойдя на шаг. - В Питере прохладно, - внезапно произнес он, снял кожаную куртку и накинул Лене на плечи. Она удивленно посмотрела на него, мякнула и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Я посадила ее за водителем, пожала отцу руку. Он смотрел на меня, будто стараясь запомнить, поцеловал в лоб и открыл дверь, помогая сесть. Когда машина отъезжала, я заметила, что отец плачет. Второй раз на моей памяти.***
На небольшой кухне сидит молодая женщина. Загорелая, миниатюрная, глаза горят, руки летают по кнопкам ноутбука, пытаясь успеть за мыслями, чуть прищуренные глаза настороженно вглядываются в строчки курсовой на мониторе. Рядом с ней пепельница, полная окурков, и давно немытая, уже потемневшая кружка с забытым чаем. Волосы собраны в неряшливый хвост, да еще она в порыве мыслей запускает в прическу руки. Если оглядеть кухню, то заметим удивительный порядок. Специи, блестящая барная стойка, бокалы. Можно подумать, что в этой миниатюрной вечной студентке поселились два человека. Один прилежный и аккуратный. Ну а другой. Ну а другой - та самая Жанна, которую мы сейчас имеем счастье наблюдать. Под рукой завибрировал мобильный телефон, заиграла «мелодия слез» Бетховена. Женщина в некотором шоке минуту смотрит на трубку, а потом резко раскрывает его и с лихорадочным блеском глаз, нажав на кнопку громкой связи и вскочив в порыве, выкрикивает: - Олечка, родная, это правда ты? - с каждым словом меряет шагами кухню уже готовая бежать к сестре. - Я Жанн, не паникуй. - Как не паниковать…я думала…что…. - Жаннка не истерии прошу. И так мозг не работает. Ты дома сейчас, надеюсь? - Я… я-то дома, а ты где? - Мы Жанн. Теперь, как и два с половиной года назад, только мы. - Но как?- женщина попыталась сесть, но промахнулась мимо стула и села на пол, что ее ничуть не смутило. - Сестра, что у тебя за грохот? Ты жива если да то можно мы к тебе придем? Как хотели тогда? - Да родная. Не вопрос. Ты же помнишь, где я живу. В Питере, конечно. - Да помню, конечно. Мы как раз ночью приехали. Примерно часа через два будем у тебя. - Так скоро? – но в трубке уже гудки. Помянув недобрым словом сестрицу с ее любовью к сюрпризам, Жанна погрузилась в воспоминания о том дне, когда узнала тайну. Все происходило как в анекдоте. Причем в довольно дурном. Жанна ушла из института раньше на две пары и отказалась идти с друзьями. И никогда потом об этом не пожалела. Дома никого не должно было быть, но в комнате сестра раздавался шум. Из естественного любопытства студентка открыл дверь, и увидела свою сестру, на коленях которой лежала голова светловолосой девушки. Оля очень медленно и осторожно обводила кончиками пальцев контур лица и что-то тихо напевала. Глаза сестры светились такой нежностью и неподдельной заботой, что Жанна даже залюбовалась и, отойдя от минутного шока, тихо вышла из комнаты.***
Мы вошли в квартиру Жанны. Сестра моментально кинулась обнимать нас, буквально повисла на моей шее. Плача, она ощупывала нас обеих, словно мы с Леной могли оказаться призраками. Встрепанная, как всегда рассеянная, Жаннка потащила нас в глубь квартиры, на ходу снимая с гвоздя на стене ключ. - Комнату я закрыла Оль…помнишь, ты просила…как только ты мне сказала, что Лена согласна переехать, я застелила кровать и закрыла дверь на ключ. Сумка с вещами там…я оставила все как перевезла… - Жанк не волнуйся…можно мы отдохнем? – я вздохнула, стараясь скрыть слезы. Все было настолько спокойно. Я уже просто боялась поверить, что мы наконец-то дома. - Да конечно. Лен, ты не бойся…я не кусаюсь, - нерешительно, словно извиняясь за что-то, - идите родные. Все теперь будет хорошо. Теперь будет. Осторожно, ведя за собой любимую, тихо иду к комнате. Пол поскрипывает, стены заклеены плакатами. Нерешительно, вставляю ключ в замок. Легкий скрип, небольшая попытка сопротивления. Ленкина ладошка дрогнула в моей руке. Поворачиваюсь, касаюсь середины губами легонько, она пальчиками проводит по щеке. Прикрываю глаза, невольно подавшись за лаской. - Мне показалось, что комната не хочет меня впускать, - с робкой улыбкой, шепотом произносит моя милая. - Мы дома. Ты моя половинка. Нас не можно не пустить, - отвечаю чуть севшим голосом. Толкаю открывшуюся дверь. Шаг, еще один. Страшно. Вдруг это только сон. Испуганно ступаю босыми ногами по пыльному полу. Оставляя следы. Лена прошла к окну, отодвинула шторы и открыла раму, впуская в затхлое помещение свежий воздух и солнечный свет. Пылинки кружатся в воздухе, Лена умиленно морщит носик и чихает. Я улыбаюсь, подхожу к столу, провожу рукой по запыленной поверхности. Задеваю прямоугольник из стекла. Рамка. Сердце бьется с каждым мигом все сильнее. В ушах нарастает гул. Снова протираю пыль. Наши фотографии. Те самые, обе, одна с рельс, вторая в парке, где Ленок на моей спине. Лена кладет голову мне на плечо, смотрит на снимки:- А я думала, их уже давно потеряли, - ее руки обнимают меня за живот. Поворачиваю голову к ней и, успокоенная ее голосом, касаясь губ невесомым, почти целомудренным поцелуем. Отчаянно, голодно, теряя воздух, я целую мою любимую, развернув ее к себе. Она отвечает сперва так робко, словно это был первый раз. А оно так и было. Первый за всю новую жизнь. От безумства губ и языков я почти теряла сознания, хотелось остановить время. Ленок сладко и как-то обиженно простонала, когда я прервала поцелуй. - Куда? – хныкнула моя милая, облизнув покрасневшие губы. Все это в купе с ее чуть севшим голосом довело бы и святого, не говоря уже обо мне. - Здесь, - потянула ее на кровать. Лена легла, выжидательно следя за моими движениями. Я снова припала к ее губам, срывая с них голодный стон. И как будто в сознании одна стена падала за другой. У меня по щекам потекли слезы. Я с упоением дарила поцелуй за поцелуем. Пока Леночка доверчиво не начала тянуться за каждым моим движением. Касаясь губами каждого участка кожи, я мечтала раствориться в этом миге, подарить ей блаженство, которое испытывала сама, прикасаясь к любимой. И снова время потекло иначе. Мы потеряли счет моментам, поцелуям и касаниям. Два тела, слившиеся в единое целое. И когда мы успели остаться без одежды? Когда, обжигая языки о кажущуюся горячей кожу, перестаешь дышать. Когда выгибаешься всем телом, лишь бы быть как можно ближе. Голоса не слышно, стон, давно перешедший в крик, срывает хриплый уже голос. В какой-то момент я взяла ее за руку, она в ответ схватилась так крепко, что хрустнули переплетенные пальцы. Как удобно целовать по шее, если запрокинута голова. Как сладко растворятся, забыв обо всем, кроме драгоценного человека. Запускать руки в волосы, притягивая к себе. Чуть надавить на затылок и, запутавшись в действиях, наплевать на последовательность и правильность. Просто быть. Сжимать простынь то безумно сильными, то расслабленными руками. Дарить себя и забирать тебя. Отдавать и брать. Иметь и быть. Принадлежать и любить…. Проникать в самые заветные местечки, быть частью единого целого организма, содрогаться от прикосновений, сокращаться чувствительное восприятие до кончиков пальцев и испытывать наслаждение, по силе превышающее взрыв атомной бомбы. Не слышать ничего кроме шума крови в ушах и стонов, когда голоса уже сходят на сорванный крик, сливаются в одно тяжелое дыхание. Ласкать, покрывать поцелуями каждую клеточку до безумия любимого и желанного тела…***
Тяжелое дыхание успело восстановиться. Накрываю уснувшую под боком Ленку. Она автоматически пытается обнять меня сквозь сон. Касаюсь губами едва заметного шрама, потом целую в уголок губ. Она улыбается и словно мурчит. Потрепав ее по волосам и взлохматив собственную прическу, роюсь в поисках какой-нибудь майки. Рядом с кроватью обнаруживается сумка, открываю ее и достаю из общей кучи шмоток на ощупь длинную футболку. Натягиваю на себя, встаю с кровати и выхожу из комнаты. Жанна конечно сестра, но ходить по квартире без одежды холодно. Тем более в Питере. Стараюсь идти тихо, не наступать на предательски поскрипывающие старые половицы. Так. Она бросает курить. Следовательно, на столе пачки не будет. Вот сколько сестру помню, столько и бросает. Значит, где-то должна быть спрятанная пачка. Несколько ящиков оказались со всяким кухонным барахлом. В темноте ничего не разобрать и я провожу ладонью по дну навесных шкафов, разыскивая светильник. Тихий щелчок и слабый голубоватый свет облегчает задумку. Иначе пришлось бы искать до утра. Ах да, конечно, в последнем ящике с ножами обнаруживается пачка. Жанна была бы не Жанна, если бы и тут не осталась верной своим принципам – «сигареты - зло!». Зажигалка нашлась на стойке. Видимо, в борьбе со злом сестренка вновь потерпела полнейшее фиаско. Открываю окно, облокачиваюсь на подоконник и затягиваюсь. На губах против воли появляется улыбка. Прислоняюсь лбом к оконной раме и начинаю тихо, чуть хрипловато смеяться. Снова из глаз хлынули слезы. Сжимаю зубами сигарету, всхлипнув, делаю последнюю до фильтра затяжку. - Отпустило. Свободна. Счастлива, - шепчу, любуюсь питерским небом. Спустя время, окончательно замерзшая, пропахшая туманом и сигаретами, я прошла тихо в комнату. Леночка спала, подтянув колени к груди и уткнувшись лбом в стену. Я подобрала лежащее на полу одеяло, забралась на кровать, обняла свою девочку и крепко, спокойно уснула.***
Лена стоит около вскипевшего чайника и собирается залить растворимый порошок, по жгучему недоразумению гордо именуемый производителем кофе. Оля стоит за ее спиной, и, обняв любимую за животик, кладет голову ей на плечо, заглядывая в кружку. - Вот слушай, ребенок,- Ольга нежно улыбнулась, любуясь недовольным личиком девушки,- ты пьешь уже третью кружку кофе… - Ты считаешь их? – хмыкнула она,- я рада, что с математикой у тебя все хорошо. - Да чхать я хотела на вашу математику. Просто сердце посадишь. - Ты сама выпила уже около девяти за два дня… - Восемь,- моментально отозвалась Оля и возмутилась,- ты что, следишь за мной? - Ага, и ты меня поймала…но на ребенка я обижусь,- девушка смеясь отворачивается, надувая губки. - Иди ко мне,- с ухмылкой притянув Лену за руку, Ольга рывком сажает ее себе на колени и, закинув руки на плечи, целует любимую. - Ой, я, кажется, не вовремя,- в дверях замерла Жанна, пытаясь сдержать рвущуюся улыбку, и одновременно пригладить шухер на голове. - И тебе доброе утро,- чуть недовольно произнесла Оля, нехотя прерывая поцелуй. - Оно было бы добрым,- отчаянно зевнула старшая сестра,- если бы вы были чуть тише этой ночью. - Мря,- Лена смущенно спрятала лицо на плече девушки. - Ну что, чем займетесь? – Жанна обнялась с кружкой кофе. - Я думаю поискать работу. Надо же нам жить. - Надо. Ольк, только у меня к тебе просьба, - сестра выглядит донельзя смущенной, - расскажи, как вы познакомились. Я же совсем ничего не знаю. Банально, но так хочется знать, - она вытянула руки на столе, положив на них голову, и смотрит на меня снизу вверх, как ребенок, слушающий сказку.***
Я шла к поездам. Они проходили мимо старого склада что ли. Никогда не задумывалась что там было до меня. И было ли. Старый, слепой барак. Длинное серое панельное здание без окон. Граффити. Осколки стекла. Крошка бетона. Уже выжженная солнцем трава, хотя сейчас весна. Интересно, в чем измеряется человеческое одиночество? И схоже ли оно с одиночеством брошенного людьми здания? Примерно такие мысли носились в моей голове, я натянула кепку, боясь, что начинаю бредить. Вытащила из кармана куртки пачку сигарет и, пару раз хлопнув по джинсам, отыскала зажигалку. Сбросив сумку с плеча, сажусь на насыпь между железной дорогой зданием. Чертыхаясь на бардак и кучу ненужный вещей среди прочего хлама нашла бутылку пива. Приложившись к горлышку, провожаю взглядом очередной товарняк, от скуки считая вагоны. Сбилась на 57. Да, не слабый груз, однако. Интересно, куда уходят поезда? О чем думает машинист, сидя в кабине один несколько суток? Наверняка есть у него смена. Не может же живой человек гнать поезд по пути, например, Москва-Владивосток и не уснуть. Или может? - Зачем ты пьешь и куришь? – внезапно раздался за моей спиной тихий голос, в котором четко слышалось недовольство, на мое плечо мягко опустилась чья-то рука. Я вздрогнула от неожиданности, собираясь послать заботливое явление бежать прямиком под следующий состав, но слова разбежались в моей голове, как тараканы на кухне, когда включаешь свет. Словом, я и увидела чистый свет. Хрупкая фигура, на вид девчонке нельзя было с уверенностью дать и шестнадцати лет. Девушку нельзя было назвать красавицей. Миловидной да. Вроде бы не единственная. Белые джинсы, голубая футболка. Светлые волосы острижены коротко, даже не прикрывая уши. Но когда я заглянула в глаза, я вдруг понял, что тону. Я никогда не верила в наивные бредни про глаза, как омуты, голос, как пение соловья и прочую романтику. Но эти серо-зеленые, с переливом оттенков глаза и вправду затягивали. Встряхнув головой и прогоняя наваждение, я попыталась списать все на пивной бред, ведь это была не первая бутылка за день. - А зачем ты спрашиваешь? И вообще кто ты? - Я. Я просто Ленок, - ответила девушка, пожимая плечами. - И откуда ты такая просто? – я сама не могла до конца понять почему ей хамила. - Оттуда, - неопределенно мотнула она головой толи в сторону брошенного барака, толи в небесную синеву. - И зачем здесь оказалась? – меня начинал увлекать разговор, я снова приложилась к бутылке. - Ты мне так и не ответила, - произнесла она учительским тоном. - На что? – я хмыкнула. - На вопрос, - ее невозмутимости можно было позавидовать, - и, предупреждая твой следующий вопрос, повторюсь: зачем ты пьешь? - Хорошо. Уговорила. Я Олька, - на миг в ее глазах мелькнула какая-то обида. - Приятно конечно. Но на основной вопрос? – она смотрела на меня как на неразумного ребенка. - Мне одиноко, - сказала просто. - И ты посчитала, что смерть в юности от рака к тебе притянет друзей? - Ну или притянет любимую. Которая мне снится, - спокойно призналась в том, что действительно имело место быть. Мне которую неделю снилась девушка. Которая касалась рукой щеки и с тихой улыбкой говорила: «Оль, скоро мы найдемся». И я почему-то верила. - Не пей Оль. Пожалуйста, - она мягко отстранила мою руку с бутылкой и неожиданно сильным движением разбила ее о рельсы. Я даже слова не сказала. Просто мне вдруг стал противен сам вкус напитка. Просто потому что незнакомая девчонка попросила не пить. - Ты вообще кто? – я уже отказывалась что-либо понимать. - Я же сказала, Ленок, - происходящее мне казалось нереальным бредом. Повинуясь одному небу известному порыву, я резко встала лицом к лицу с девушкой. Она испуганно дернулась назад, но я словно в полусне приобняла ее за талию, притягивая к себе. Ленка смотрела на меня огромными глазами, в них читалось искреннее непонимание. Я, желая успокоить ее, шепнула: «не бойся, котенок». Девушка издала тихий звук, напоминающий одиночное мяуканье, а я нерешительно коснулась поцелуем ее губ. Она не попыталась меня оттолкнуть, даже наоборот, словно отчаянно ответила. Мимо неслись поезда, а собственное сердце билось громче их колес. И в этот миг я поняла, что пропала. Раз и навсегда. С первой встречи. С нечаянного столкновения. Словно перевернулся мир. И не будет ничего важнее этого светлого котенка. Что в руках своих я держала смысл жизни. Так быстро. Так просто. Так фатально… - Что ты творишь, - злость и удивление буквально высветились на ее лице, и в этот миг мне в скулу пришел неумелый, но очень старательный хук с левой. Опешив от самого факта и весьма оригинального способа продолжения знакомства, я практически с умилением наблюдаю, как девочка дует на отбитый кулачок. Нежность буквально затопила мое сознание, когда Лена с детской обидой посмотрела на меня, поджав губы: - Нуу воот… из-за тебя теперь и рука болит, - она захныкала так, будто это была самая большая драма в ее жизни, я взяла ее за руку и коснулась губами места ушиба. - Прости котенок, - подняла на нее глаза. - А вот не прощу, - она показала мне язык, - и вообще, я убегаю уже, - она ловко спрыгнула с насыпи и побежала по камням к выходу из депо. Я не пыталась ее догнать. Я вдруг поняла, что если она уйдет, то это навсегда. Что если суждено было быть единственной встрече, то ничего не изменить. Я разумом понимала, а сердце отказывалось принимать. Согласившись с сердцем и посоветовав мозгу заткнуться, я побежала. Ноги сами направили меня следом за Ленком, я быстро оказалась около нее, подняв за собой пыльный след и едва не падая на рельсах. Она не убегала и не ждала, а медленно шла вдоль автострады. Я подошла со спины и молча взяла ее за мизинчик. Боясь потревожить место удара. Леночка снова мякнула чуть недовольно, но руки не убрала. Как-то незаметно мы прошли к ее дому. Она поцеловала меня в уголок губ и шепнула: «Завтра, в шесть, на том же месте».***
- Надо же… я оказывается, о тебе ничего не знаю, - Жанна смотрит на нас, обнявшихся, как на святых, со благоговением в глазах. - Ты знаешь Жанн, просто немного упустила. Ты же помнишь, как я себя вела после того дня. Помнишь, как вместе с Варваркой отпаивали меня марганцовкой, когда я напилась таблеток? – я спокойно смотрю на сестру, Лена, сидевшая на моих коленях, спрятала личико на моей шее. - Я помню. Помню звонок мамы по телефону. Она сказала, чтоб я быстрее ехала домой. А когда я приехала, тебя уже увезла скорая. Что это было, Оль? - сестра закурила, пригладив непослушную челку. – Мама сказала только, что тебя вытащили из воды… - Да, вытащили. Понимаешь….***
…я зашла в ванную комнату, включила свет. У меня не проходила паника. Мне нужна была вода, я чувствовала себя настолько грязной, что буквально каждую свободную минуту хотелось отмыться. Дверь запирать не стала машинально, включила воду, скинула потрепанную рубашку и рывком подставила голову под кран. Холодная вода будит моментально, начинаю хватать ртом воздух, пытаясь отдышаться, заглатываю ее и начинаю захлебываться. Кашель бьет не давая разогнуться, я переключаю воду на душ, стаскиваю джинсы и переступив через них, залезаю в ванну. Вода бьет сильными струями по голове, я не замечаю, что начинаю плакать. Взгляд становится мутным, я сажусь, обняв колени и повернувшись спиной к воде. Между стиральной машиной и корзиной для белья мой взгляд будто за что-то зацепился. Пришлось встать. Протянуть руку. Ойкнуть, порезавшись о холодных металл. Снова сесть под воду, рассматривая злополучный предмет. Мой нож, тот самый нож, которым мы срезали локоны. Тот чертов нож, который мне был необходим в подвале. Смываю с лезвия пыль, беру ручку удобнее. Веду кончиком по лицу, без раны, просто прорисовывая такой же шрам, какой получила моя девочка. Которой больше со мной нет. И никогда не будет. Внезапно простая мысль приходит в голову: зато к ней могу прийти я! Резко, не давая себе одуматься, рассекаю задубевшую кожу на левом запястье вдоль. От холода рука почти не чувствуется и это дает мне шанс углубить рану до того, как нож выпадает из ослабевших рук. Я откидываюсь под струи, придерживая руку под водой, и медленно засыпаю с легкой улыбкой и слезами счастья. Леночка, я иду к тебе.***
- Да, а потом пришла мама. Она услышала шум и заметила приоткрытую дверь… - Позвонила в скорую и меня увезли в больницу, потом оттуда заперли, я помню, да, - голос становится ледяным, как та вода многие месяцы назад. Леночка дрожит в моих руках и тихонько плачет, я целую ее в висок, но понимаю, что пока рано заканчивать этот страшный рассказ. - Получается, тебя вытащили я и мама? – Жанна на автомате задает вопрос, глядя в никуда и нервно вертит зажигалку. - И папа тоже, - тихо выдыхаю. - А он когда? - Примерно через неделю после моего возвращения из больницы. Когда я уже нормально двигалась…***
Сижу дома за компьютером. Мне что-то пишут. Я откинулась на спинку кресла и пустым взглядом смотрю в окно. Осень. Солнечно. На столе стоит кружка с безнадежно остывшим чаем. Отец принес, кажется. Потрепал по плечу, несмело поцеловал в лоб и ушел. Я почти не шевелюсь. Только из раскрытых губ прерывистое дыхание. Из колонок громко орет песня. Ни убавить звук, не переключить нет ни сил, ни желания. Встав и взяв кружку, подхожу к окну. Как же красиво, ярко, счастливо. Делаю неуверенный глоток, потом еще один и еще, жадный и нетерпеливый. Потянувшись, я поморщилась, схватившись правой рукой за левый бок: - Вот проклятье. Никогда не пройдет. Ничего не закончится. Время не лечит,- последние слова я прокричала в окно, в небо, на солнце, позволившее отнять ее у меня. Кружка выскальзывает из крепко сжатой руки, я равнодушно смотрю, как она падает на пол и разбивается вдребезги. Липкий чай попадает на босые ноги. Чувствую, как на губах появляется ухмылка. Наверняка даже глаза блестят, проскальзывает мысль и сменяется неплохим планом. Тихо выхожу из комнаты, никого вроде дома нет. Открываю входную дверь, босиком выхожу на лестничную клетку и вызываю лифт. Захожу, нажимаю кнопку верхнего этажа. Пока поднимаюсь со своего седьмого на десятый, успеваю посмотреться в зеркало. Да, ну и зрелище. Глаза почти выцвели. На голове бардак. Губы по цвету сровнялись с практически белой кожей. Ничего не скажешь, красавица. Милее только в гроб кладут. Двери распахиваются. Пролезаю с одной лестницы на другую и оказываюсь на пути к крыше. Так, дверь не закрыли. Прекрасно. Выхожу на крышу и яркий солнечный свет, бьющий в глаза, на миг заставляет отшатнуться. Переступая через провода и обходя антенны, наконец, подбираюсь к краю крыши. Ставлю одну ногу на бордюр. Внизу играют дети, это заставляет меня перейти на другую сторону. Хватит в этом мире моей поломанной психики, нечего еще детям кошмары видеть. Ну что ж, время лечить не умеет. Ну так мы ему поможем. Если больной отказывается от жизни, лечить его невозможно. Становлюсь на бордюр и, пошатнувшись, выпрямляюсь. Раскинув руки, пытаюсь оттолкнуться, закрыв глаза, но что-то резко перехватывает поперек тела. Дыхание обрывается, я пытаюсь вырваться и отбиваюсь, обнаруживая, что стою на крыше. Отмахиваясь руками и ногами, пинаюсь. Я понимаю, что меня снял какой-то человек. Резко разворачиваясь в руках, и с ужасом узнаю спасителя: - Папа?- тихо всхлипув, выдыхаю, прижавшись к нему, чувствуя, как его самого трясет. - Я едва не опоздал. Как ты могла, Олечка. Девочка моя маленькая,- поднимаю на отца заплаканное лицо и вижу, как его глаза наполняются слезами. Этого мне было явно уже не вынести, и мой организм посчитал за лучшее упасть в обморок.***
Теперь уже плакали мы все. Жанна присела около нас на пол и обняла, прижимая к себе. Я вцепилась в сестру, как можно держаться только за родного человека, который один может защитить. Лена просто уже всхлипывала, обнимая меня за шею. Я закрыла глаза. Я была дома. Теперь все будет хорошо. Здесь, сейчас, с нами. Всегда.***
Питер особенно красив в ноябре. Любоваться мостами, темной, манящей рекой или яркими своей внутренней тьмой домами можно очень долго. Но есть существенный недостаток. Здесь очень холодно. Такое чувство, что стекленеют от холода глаза. Запахиваю плотнее куртку. Поднимаю воротник и дышу на окоченевшие руки. Котенок, сколько раз ты ругала меня за любовь к кожаным перчаткам без пальцев. И сколько раз, смеясь, я отвечала, что это очень удобно. Завернувшись по глаза в яркий радужный шарф и ругая гуляющие везде ветры, я встала к перилам моста, подняв глаза к небу. Раньше я бы закурила, но почти три года назад бросила. Просто потому, что ты есть. Ты знаешь, я никогда не верила в высшие силы, видимо, за это-то они меня так и потрепали. А тебе досталось рикошетом, любимая. Слишком высокая цена, но теперь мы вместе. И как бы громко это не звучало, я убедилась, что наши мысли материальны. Стоит только надеяться и верить. Случится не чудо, конечно, но исход поменяется в твою сторону. Искренне, всем сердцем поверив во что-то в этот пронизывающий до души холод, я подняла к Небу глаза, которые ты нежно называешь «кофейно-шоколадными», произношу слышные только мне строки: -Девочка моя. Теперь всегда будем вместе. Я обещаю, что буду осторожной. Ты никогда не будешь больше плакать. Я не буду бояться спать. Все закончилось. В этот же миг в меня врезается спешащий куда-то человек. Оборачиваюсь к нему, чтобы что-то сказать по поводу людей, идущих ногами и смотрящих на мир ботиками. Но не смогла даже выдохнуть. Передо мной стоял Ромка. Тот самый дерганный каштановый мерзавец, чей удар по голове выбил из меня сознание. Тот, чья рука наградила меня вмятиной в черепе. Человек, если язык повернется его так назвать, стараниями которого мне пришлось заново учиться ходить, двигаться и говорить. Не в силах справится с накатившей волной страха, презрения и беспомощности я с замахом ударила его кулаком в скулу. -Ольга успокойся. Локина, твою ж мать-то, взрослый человек. Остановись! – он пытался удержать меня за плечи и как-то закрыться от бессистемных ударов рук и ног, которые на него посыпались,- выслушай меня! -Заткнись тварь! Даже слышать тебя не хочу. Зачем ты здесь? Откуда? За что? – к тому моменту глаза мне застилали злые слезы, и я уже мало что соображала, когда он крепко прижал мои руки к туловищу. -Я поговорить хочу. Я знаю. Ты слышать меня не хочешь. Не то что прощать. Да и просить его я особо не собирался. Ты знаешь, что Макс умер? -Умер? Да неужели. Как? – я не могла, да и не собиралась скрывать торжество в голосе. -Прыгнул с высотки. Скончался до приезда врачей. -Знаешь, я только рада, туда ему и дорога - зло выплевываю ему в лицо. Разворачиваюсь и уже собираюсь уходить. – Вряд ли ты приехал сюда, чтобы только найти нас и сообщить об этом. Ну а если так, то новость хорошая. -Оль. Димка в психиатрической лечебнице. Его преследует все время Лена… И меня тоже… Теперь… -Ты в своем уме? – не сдерживаясь, я закричала на всю улицу, не отдавая себе отчет, что привлекаю внимание, - да Ленок все время около меня, мы уже несколько месяцев как здесь находимся. Я так надеялась вас всех забыть, выродков. И я рада, что никто не будет жить спокойно, ибо то, что вы сделали, не поддается человеческому разуму. А теперь ты смеешь еще обвинять ее. -Но мы не знали, что все обернется так… - вина в его голосе была неподдельной, но меня ничуть не тронула, - я сам просто жить хочу… -А знаешь. Мы тоже хотели. И даже сейчас хотим, подальше от тебя. Убирайся из этого города, – каждую фразу я произносила четко и резко, глядя в ненавистное лицо. Но вдруг парень, и без того бледный, словно помертвел и невидящими глазами, полными суеверного ужаса, уставился куда-то за мою спину. Я резко обернулась и, прижав ладони ко рту, закричала на всю набережную: -Лена! – она сидела на перилах, свесив босые ноги над водной гладью. Голова с распущенными длинными светлыми волосами склонена на бок, губ почти не отличить на фоне белой кожи, а вот глаза. Абсолютно черные, с огромными синяками. Даже на расстоянии параллельного моста было видно, насколько они глубокие. Белое тонкое платье окончательно вернуло мне рассудок. Лена бы не оделась так легко. Нет, не она, это просто видение. Все эти мысли проскользнули в голове за доли секунд. Но если видение, почему Рома тоже ее увидел? Я снова повернулась к собеседнику, но парень, внезапно будто очнувшись, кидается к девушке, которая уже встала и развела руки над ледяной бездной Невы, готовая сделать последний шаг. Кидается, и не задумывается о том, что находится на противоположной стороне канала. На полной скорости, вложив всю свою силу, он врезается животом в перила и из него выбивает дух. По инерции тело перевешивается, и Ромка летит вниз, бессознательный, в ледяную бездну ноябрьской Невы. В этот же момент я чувствую тяжесть на плече и отворачиваюсь, прячась от ужасной картины, дарящей мне свободу. Повернувшись, я вижу мою девочку в смешной шапке с ушкам котенка. От шока я собралась закричать, но она кладет мне палец на губы. Леночка обнимает меня со спины, ее голова лежит на моем плече, я разворачиваюсь, утыкаюсь в нее и плачу, выпуская последний страх. Девушка на другой стороне махнула нам рукой и оттолкнулась, на мгновение взлетев над водой…