Синергия

      После того, что Алекси наделал, все отвернулись от него. Даже Кимберли, его любимая Кимберли, перестала с ним разговаривать, оставляя одного. И без того несчастного, едва живого Алекси, обжигающе холодным льдом сковало мучительное, колючее одиночество. Он чувствовал себя, словно раненый зверь, загнанный в капкан, раненый и вынужденный истекать кровью в ночной тиши, долго и мучительно, пока смерть не изволит забрать его и подарить покой. Проблемы и весь тот груз, что вынудили всё-таки взяться за эти чёртовы транквилизаторы, никуда не делились. Их стало только больше. Некуда бежать. Негде даже найти приют на время, чтобы прийти в себя и зализать раны. Все, кто знал его, внезапно одарили невыносимым холодом, колючей проволокой обматывая сердце, заставляя его болеть сильнее. Алекси чувствовал их презрение. Чувствовал, как они винили его, будто то, что он пытался совершить, было весёлой прихотью. Словно он дошёл до этого от хорошей жизни. Тем же, кто не знал, счёл необязательным сообщить. Собирать коллекцию косых взглядов было ни к чему. Особенно сейчас, когда он вот-вот был готов снова закусить таблетками или вовсе броситься под колеса.       Смерть казалась такой спокойной. Вечно зовущий в свои объятия загадочный жнец, обещающий отвести печали, дать замученному, замерзшему сердцу такого желанного тепла и недостижимого покоя. Никакого страха. Лишь пустота. Однако нечто ещё держало его душу на Земле, нечто очень смутное, но от этого не менее важное, то, что в порыве своей глубокой тоски, в тумане непроглядной боли, Алекси терял из виду. Его группа. Его ребята. В конце концов, весь тот народ, что ждёт, что всё ещё любит его. За эту соломинку он и держался из последних сил. Группа немного помогала забыться, однако вязкая масса хронического звериного ужаса, неуверенности и совершенно необъяснимой тоски распирала его изнутри, угрожая вытечь наружу.       То был 1998 год, Алекси участвовал в записи альбома Sinergy. Для этого они отправились в Швецию. Вдали от дома было немного спокойнее. Все те ужасы, что мучили его в Хельсинки, в Гётеборге его не достанут. Так он думал. Однако именно здесь он и сорвался. Как это всегда бывает, из-за какой-то ерунды. Дальше всё как в тумане. Ванна. Таблетки. Виски. После он очнулся в доме гитариста Еспера. Он не помнил, как попал туда, но главное, что его спасали. Он жив. Жив, но какой ценой. Ким сразу молча вышла из комнаты. Именно в тот момент Алекси попал в ледяной капкан. Она молчала. Не говорила с ним несколько дней.       Алекси был потерян. В горле постоянно стоял ком. Горечь не оставляла ни на секунду. Непроглядная тоска стала его единственным спутником в те тяжёлые дни. Но несмотря на боль и покинутость, он должен был выполнять свою работу. В этом был весь Алекси. Как бы сильно ни страдала его душа, альбом должен быть закончен. Он ненавидел ныть. Не видел в этом совершенно никакого смысла. И всё же иногда суровому, стойкому парню хотелось побыть искреннем. Немного ослабить узел на шее и дать волю чувствам. Просто довериться кому-то. Раскрыть самый тёмный уголок своей души. Стыдно это признавать, но, возможно, он надеялся на Ким. В тайне желал, что она успокоит, прижмет к груди, нежно погладит по голове и скажет, что всё будет хорошо. Наверное, поэтому Алекси было так больно от того, что девушка более не смотрит в его сторону.       Казалось бы, личные отношения стоит оставить вне студии звукозаписи, но Ким молчала даже там. От этого работа шла не очень. Точнее, не шла совсем. Алекси это раздражало, но он старался не подавать виду. Всей группе пришлось нелегко, ведь контакт наладить так и не удалось. Остальные, зажатые между их ссорой, и сами начинали теряться. Что-то тягучее и нудное начинало бурлить внутри Алекси и, как бы он не пытался сосредоточиться на своих партиях, вихри чёрных, как смоль, мыслей уносили его обратно в ту злосчастную ванную комнату. Вскоре, утомленные тяжёлой атмосферой, ребята решили сделать перерыв. Всей компанией они отправились перекусить. Кроме Алекси. Он остался на студии. К его удивлению, Шарли тоже никуда не пошёл. Алекси был ни то, чтобы этому рад, ему не хотелось никого видеть. Однако об этом он промолчал, позволив басисту составить себе компанию. Возможно, это остановит его от очередной глупости.       Алекси забился в угол дивана, томясь в своих чёрных мыслях и бездумно перебирая струны. Ему хотелось сорваться с места и убежать куда-нибудь прочь. Куда угодно, лишь бы больше не ловить на себе осуждающие взгляды. Он пытался отвести тьму гитарой, но даже это у него не выходило, в конце концов с тяжёлым вздохом он отложил стрелу в сторону и уставился в потолок.       — Эй, Алекси, — выдернул его из раздумий внезапно Шарли, непонятно когда успевший оказаться рядом с ним на диване.       Алекси от внезапности вздрогнул и повернулся к нему. Шарли был огромным, высоким шведом, настолько, что Алекси обычно приходилось запрокидывать голову, чтобы услышать, что он говорит. Хоть и вид Шарли был грозным, парнем он был одним из самых добрых, что Алекси приходилось встречать. Его лёгкая, спокойная натура быстро располагала к себе, а рядом с ним почему-то становилось спокойнее. Даже сейчас, когда он ни с того ни с сего вдруг присел рядом, паника немного отступила.             — Позволь кое-что спросить у тебя? — продолжил великан своим нежным для столь грозного вида голоском.             — М? — Алекси не хотел ничего говорить, но почему-то не смог отказать.             — Что случилось у вас с Кимберли?       Этот чёртов вопрос — соль на рану. Все недавние события ослепляюще ярким, режущим светом вспыхнули в голове. Горечь внезапно перелилась через край. Он больше не может молчать, больше не может держаться. Все чувства, что он прятал, накрыли его тяжёлой волной. Алекси провалился в туман.       — Я… — он отвел глаза в пол и обхватил себя за плечи. — Я пытался сделать кое-что очень плохое.       Шарли подсел чуть ближе. Алекси почувствовал на себе его внимательный взгляд. Внимательный, но, казалось, понимающий. Было страшно, что и Шарли начнёт его презирать, но поток уже не остановить. Алекси был намерен рассказать ему всё начиная с самых подворотен Хельсинки и заканчивая транквилизаторами. Горя было слишком много, он и не знал, за что ухватиться, и начал, как мог, скомкано, рвано, но от чистого сердца.       — Те наркоманы в Хельсинки, они пытаются убить меня, а я не могу им ничего сделать, я такой жалкий и слабый!       Его немного затрясло. На шее словно затянулась петля. Стало тяжело дышать. Он коротко взглянул на Шарли, тот всё ещё слушал. Алекси тяжело выдохнул, снова отвёл глаза и продолжил.       — Столько людей на меня надеется, а я не выдерживаю, да и альбом выпустил неудачный. Ну как я мог их так подвести? Как я мог так подвести себя! Я просто очень устал, не могу больше терпеть это, ничего не могу. Хочу просто заснуть и не проснуться.       Он снова взглянул на Шарли. Шведский великан немного изменился в лице. На месте сочувствующего спокойствия теперь можно было разглядеть тревогу. Шарли не перебивал его, лишь понимающе смотрел, иногда мягко угукая.       — Пару дней назад я наткнулся на компанию пьяниц, — подобрался наконец-то Алекси к ответу на его вопрос. — Они увязались за мной. Что им от меня нужно было, я так и не понял. Они неразборчиво что-то кричали по-шведски. Это не важно. Я очень испугался. Опять. Почувствовал себя жалким. Маленьким. Ничтожным и немощным. Почему неприятности преследуют меня по пятам? Почему нигде я не могу просто быть в безопасности? После этого меня сильно накрыло. Я едва могу восполнить, как мне вообще пришло это в голову, но я решил со всем покончить. И тогда я… я…       Когда он подумал про транквилизаторы, его голос внезапно дрогнул, буквально превращаясь в щенячий скулеж. По щекам покатились слезы. Он не смог их удержать.       — Ох, чёрт побери, — Алекси стыдливо закрылся ладонями и вжался в угол дивана плотнее. — Я тогда нажрался таблеток, — тяжело всхлипывая и давясь внезапными слезами, пытался он закончить свой рассказ. — Я такой слабый и жалкий. Хочу, чтобы все закончилось, хочу, чтобы больше не было страшно.       Он прервался вытереть слезы и перевести дух, попытался снова взять себя в руки, но разрыдался ещё сильнее. Наверное, Шарли сейчас противно. Наверное, если он посмотрит на него увидит такое же колючее презрение, каким одаривает его Ким. Алекси сжался в комочек, закидывая ноги на диван и прижимая их к груди.       — Вот, поэтому Ким не разговаривает со мной, — сумел он всё-таки поставить точку и тут же замолчал.       Шарли тихо, с сочувствием замычал, дослушав эту душераздирающую историю. Теперь Алекси просто дрожал, свернувшись беззащитным клубочком, давил свои всхлипы. Этот мальчик к своим годам действительно много пережил, не удивительно, что в один момент, он просто не выдержал. Шарли не осуждал. Хоть они и не были близко знакомы, Алекси казался ему удивительным. Сложно представить, что его могло не стать буквально пару дней назад. Судя по тому, как горько он плакал, это копилось в нем очень давно. Сейчас ему как никогда нужна поддержка, дружеское плечо, на которое можно опереться, поэтому Шарли подставит своё.       Они ещё долго оба молчали, а потом Шарли придвинулся вплотную и положил свою огромную, тяжёлую руку на спину Алекси. Бедняга, кажется, был так занят рыданиями, что едва заметил это. Медленно, чтобы не напугать зашуганного парнишку, Шарли склонил его к своему плечу и обхватил обеими руками. Алекси чуть дернулся и резко поднял на коллегу голову, пронзительно и встревожено, словно зверёк, посмотрел на него. Серые, виноватые глаза, раскрасневшиеся от слез, мокрые и грустные, заставили сердце Шарли взволнованно заскакать. Этим взглядом Алекси словно пытался оправдаться и в то же время молил о помощи. Может Шарли и не мог решить его проблемы, но он мог хотя-бы дать почувствовать безопасность. Он прижал его крепче и заботливо опустил ладонь на затылок.       — Не бойся, Алекси, просто поплачь. Тебе это нужно.       Его рука нежно прошлась по волосам Алекси. Шарли был прав. Очень нужно. Как и просто человеческие объятия. Просто быть услышанным. Просто немного поддержки. Возможно, это странно, но он почувствовал к Шарли настоящее глубокое доверие. Шарли был похож на огромного добродушного лабрадора и, возможно, поэтому ему было так легко доверять. На лице Алекси, уже больше нескольких дней носившем скорбное, едва ли не похоронное выражение, мелькнула слабая улыбка. Он обхватил широкую спину Шарли, робко уткнулся в мягкую грудь и просто дал волю чувствам, отчаянно взвывая. Стыдиться было нечего. Он и так уже расклеился. Шарли уже видел всё. Видел его таким, каким весёлого и позитивного Алекси, возможно, не видел больше никто. Большая горячая ладонь от волос прошлась ниже к спинке, поглаживая Алекси с давно забытой им заботой. Кажется, теперь в чужих, неожиданно уютных, тёплых объятиях он, хоть и на минуту, но обрёл столь желанный покой. Туман в его душе рассеялся, холодные когти одиночества отпустили, точно испугавшись добродушного великана.       Он долго плакал, но от слез становилось легче. Обычно Алекси стыдился их, но сейчас, когда Шарли так легко принял его боль, он чувствовал лишь покой и облегчение. Со слезами уходили и все накопленные муки, а от тепла и аккуратных прикосновений Шарли сердце вновь наполнялось светом. Когда слезы поутихли, Шарли склонился к его уху и мягко прошептал.       — Ты совсем не жалкий, Алекси. Я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то в девятнадцать играл так же здорово, как ты. Ты столько трудился, шёл к этому. Посмотри, как много ты достиг лишь своими усилиями. Это всё твои заслуги, несмотря ни на что. И ты не должен бояться, что бы ни случилось. С твоим талантом тебя ждёт великое будущее. Главное не сдавайся, живи.       Алекси поднял голову и посмотрел на Шарли. Это были мудрые слова. Он все понял. Понял, ради чего продолжать жить и двигаться вперед. Музыка всегда будет с ним, даже если он останется один, даже если его побьют в подворотне. Он шикарный гитарист и должен жить, чтобы стать ещё лучше. Ради гитары. Во имя метала.