Хурма

      После отбоя в палатах погасили электричество. Весь госпиталь погрузился в сон, свет горел только в двух местах: на посту дежурной медсестры и возле кровати одного из пациентов. Цукишима заметил слабые отсветы ночника ещё на улице, когда только подходил к зданию. Он по привычке посмотрел в окна палаты на втором этаже, где лежал Който, и с неудовольствием отметил, что тот не спал.       Вообще-то посещать больных после отбоя запрещено. Однако для Цукишимы было сделано исключение.       Снег тихо скрипел под подошвами, и сержант осторожно потопал ногами перед входом. Аккуратно потянув двери на себя, он зашёл внутрь. Полусонная дежурная медсестра встревоженно подняла голову, но, увидев, что это уже знакомый ей военный, улыбнулась, не говоря ни слова.       Хаджиме также молча кивнул, приветствуя её, и тихо прошёл к лестнице. Несмотря на вежливость и правила приличия, сержант Цукишима не стал говорить «Добрый вечер», ведь они с этой медсестрой уже виделись сегодня. Хаджиме почти каждый день приходил дважды — первый раз в официальные часы посещений и второй раз — тайно, после отбоя. Дежурные медсёстры были подкуплены им, так что не задавали лишних вопросов.       Да, правильный по своей природе Цукишима даже пошёл на то, что давал этим девушкам взятки. И всё ради того, чтобы в любое время можно было навещать своего несносного второго лейтенанта. Подходя к дверям палаты, Хаджиме невесело усмехнулся: видел бы его сейчас лейтенант Цуруми! Наверняка отметил бы рвение в исполнении важного поручения — присматривать за сыном генерала!       «А что Цуруми? — мысленно подбодрил себя Цукишима, заглядывая в щель неплотно закрытой двери. — Я просто беспокоюсь о втором лейтенанте! И, кстати, выполняю приказ лейтенанта Цуруми… Сам-то он от силы пару раз заглянул. Хотя Който так ждёт его каждый день! Сейчас, наверное, опять лежит и рассматривает фотокарточку. Он так хочет видеть первого лейтенанта, но прихожу всего лишь я».       Цукишима вгляделся вглубь комнаты, затаив дыхание и прислушиваясь. Сегодня днём он уже виделся с Който, выслушал все его психи и капризы, пока ухаживал за ним, но вопреки обыкновению сдержался, не отвечал ничего. После Карафуто Цукишима стал относиться к шумному, крикливому, надоедливому второму лейтенанту совсем иначе. Вот только сам Отоношин вряд ли заметил перемену в своём подчинённом. Ещё бы — Цуруми нехило промыл ему мозги, так что кроме объекта обожания влюблённый Който и не видел никого. А у сержанта сердце болело, почти физически плохо становилось от мысли, что Отоношин мог от того ранения умереть.       К счастью, пока всё было хорошо, и Който шёл на поправку. Цукишима, замерший уже какое-то время, услышал слабое похрапывание обдолбанного Никайдо. Тот крепко спал, и неудивительно — Хаджиме ещё в дневной визит дал ему двойную дозу морфия. Вообще-то Цукишиме было жаль калеку, который страдал и физически, и душевно. Мужчина успокаивал себя каждый раз, когда позволял Никайдо употребить дозу больше положенного, что это ради облегчения страданий несчастного инвалида. Так же, как и со взятками за молчание медсестёр, Хаджиме разрешил себе самообман.       Он тихо выдохнул и вдохнул пахнущий лекарствами воздух, осознав, что даже дыхание задержал. Всё из-за созерцания второго лейтенанта, который, как оказалось, уснул, забыв погасить лампу на прикроватной тумбочке.       Бесшумно, словно ниндзя, сержант приоткрыл двери и проскользнул в палату. Мельком взглянул на спящего Никайдо, ощутив тонкий укол вины, и перевёл взгляд на уютно сопящего Отоношина. Вечно нахмуренное лицо разгладилось во сне, одна рука лежала поверх одеяла, а вторая безвольно свесилась с больничной койки. Такой беззащитный сейчас. Цукишима подумал о том, как же этот гордый и вредный парень уязвим в данный момент.       «Свет мой, — подумал Хаджиме, и сердце его болезненно сжалось. — Ты самый красивый».       Сержант приблизился, ступая беззвучно, не нарушая никак молчаливый ночной покой палаты. Встав у изголовья кровати, Цукишима легко, невесомо, едва касаясь, погладил иссиня-чёрные волосы второго лейтенанта. Грубая рука Хаджиме дёрнулась, когда почувствовавший движение Който заворочался и что-то проворчал во сне. Но он не проснулся — Цукишима знал, что если уж Отоношин засыпал, то засыпал крепко. У не закалённого войной парня не было такого звериного чутья и беспокойного сна, как у большинства солдат. Так что уже спустя несколько секунд сержант продолжил поглаживать голову Който, наслаждаясь шёлком прядей под пальцами.       У Чиё совсем не такие волосы были, за свои кудри она и получила прозвище Игогуса. Местные придурки были просто неотёсанными чурбанами и не могли оценить внешность девушки. Хаджиме всегда было плевать на идеалы красоты, установленные в обществе. Ведь в одном месте красивым считается одно, в другом — другое. Даже в зависимости от эпохи идеалы внешности менялись. Так что теперь, разорваться из-за этого? К примеру, когда Цукишима более-менее повидал мир за пределами родных мест, то столкнулся с иностранными женщинами. И увидел, что у многих из них тоже были кудрявые волосы. Мало того, и японские женщины в последние годы принялись крутить локоны, перенимая западную моду.       К сожалению, такое отношение к идеалам красоты у сержанта распространялось на других, но не на себя. Свою внешность он считал невзрачной, ничем не примечательной.       Ох уж эти кудри. Хотя у Който волосы типично азиатские: практически прямые, густые, толстые и чёрные. На свету синеватым отливали красиво, как крыло у ворона. Вжаться бы рукой в эти волосы, потянуть бы сильнее. Может, вызвать у парнишки стон или трепетный вздох… Хаджиме устало прикрыл глаза, отгоняя крамольные мысли. Заводиться сейчас было никак нельзя.       Спящий Отоношин казался ещё моложе, чем был на самом деле. Тяжело вздохнув, Цукишима уже собирался уходить, когда взгляд его привлекла лежащая на полу фотокарточка.       Это был тот самый снимок с Цуруми, на который Който приклеил своё лицо. Хаджиме невесело улыбнулся, поняв, что второй лейтенант, по-видимому, на фотографию перед сном смотрел да так и уснул, из руки выронив. Забавно и одновременно больно было сержанту наблюдать эту безответную юношескую влюблённость.       «А оно и понятно, — подумал Цукишима, поднимая снимок и кладя его на прикроватную тумбочку. — В Цуруми кто хочешь влюбится — и мужчины, и женщины. Ведь это Цуруми. Его даже шрамы и протез на лице не портят. Для всех он бог… Не то, что я. Таким серым мышам, как я, только и остаётся, что смотреть со стороны».       Погасив лампу, Хаджиме вышел из палаты в коридор. Он расслабился, погрязнув в самоуничижительных мыслях, и из-за этого едва не столкнулся с удивлённой Инкармат, которая выходила из туалета. Цукишима вздрогнул, застыв на месте. — Что вы здесь делаете? — шёпотом спросил он. — Вы уже забыли, что я тут делаю? — улыбнувшись, поддела его женщина. Рука её лежала на беременном животе. — Сейчас или вообще? Сейчас я просто выходила по нужде… А вообще — я тут у вас в заложниках. — Прошу прощения, — тихо буркнул сержант. — Я просто забыл кое-что важное в палате второго лейтенанта сегодня днём. Пришлось вернуться. Доброй ночи. — Доброй ночи, — ответила Инкармат, но по её голосу стало ясно: враньё Цукишимы не подействовало.       Он как-то не подумал, что в это время кто-то, помимо подкупленной дежурной сестры, будет ходить по коридору. Мужчина уже запоздало вспомнил, что беременные, вроде бы, посещают уборную по малой нужде чаще обычного. Он что-то слышал о том, что ребёнок внутри давит на органы, и оттого женщинам тяжелее терпеть. «Теперь мне надо учитывать и то, что я могу столкнуться с этой айну», — недовольно подумал сержант и спустился вниз.       На следующий день он пришёл так же, как и обычно, в разрешённые для посещений часы. Падал лёгкий снег, и, когда Цукишима вошёл в палату, медсёстры как раз открыли окно для проветривания. Зима бесцеремонно вторгалась в помещение, задувая редкие снежинки внутрь. — Сержант Цукишима! — радостно воскликнул Никайдо и заворочался под одеялом в ожидании новой дозы. — А, это ты, — буркнул Който, высунув нос из-под одеяла. — Как самочувствие, второй лейтенант Който? — спросил Хаджиме. — Закрой окно, — пробубнил Отоношин, проигнорировав вопрос. — Не видишь, мне холодно! — Вы принесли? Вы принесли? — затараторил Никайдо, завернувшийся в больничное одеяло, словно гусеница.       Цукишима закрыл окно и устало вздохнул. Ближайшие несколько часов, по-видимому, вновь будут наполнены заботами. Ну, хоть Който рядом. И, если подумать, его капризы не такие уж и невыносимые… — Добрый день, Цукишима-сан, — поздоровалась вошедшая в палату Инкармат. Видимо, её привлёк шум голосов. — Който-сан, Никайдо-кун.       Хаджиме повернулся в её сторону, стараясь ничем не выдавать своих эмоций. Впрочем, ему это всегда удавалось неплохо — среди всех приближённых лейтенанта Цуруми он, пожалуй, самым спокойным был. Хотя, нет, ещё Огата был спокойным. Но тот только делал вид, а сам являлся тем ещё психом. — Инкармат-сан, погадаете мне? — Никайдо едва не свалился с кровати, ограниченный одеялом. Он обрадовался, забыв даже про дозу. — Добрый день, — сдержанно поприветствовал женщину сержант Цукишима. — Привет, — бросил Който. Почувствовав, что сквозняк исчез, он вылез из-под одеяла и достал зеркальце, принявшись приглаживать растрепавшиеся волосы.       Хаджиме неосознанно засмотрелся на это, и через несколько секунд Отоношин недовольно спросил: — Что такое? У меня что-то на лице? — Никак нет, — ответил сержант и отвёл взгляд. Чтобы хоть как-то переключиться, он посмотрел на Инкармат.       Женщина к этому времени села на свободную кровать, держась за спину и слегка расставив ноги, как обычно всегда садятся беременные. Никайдо, всё так же завёрнутый в одеяло, попрыгал к ней на одной ноге огромной нелепой гусеницей. Едва не упав по пути, он плюхнулся рядом с Инкармат. Благо, палата была не настолько большой — Никайдо успел приземлиться на койку, а не на пол. И только тут Цукишима заметил в руке женщины тканевый свёрток. — Я дала санитарке деньги и попросила купить хурмы, — сообщила айну. — Но здесь много, так что я решила с вами поделиться. Угощайтесь.       Она развернула ткань, показав спелые оранжевые плоды. Они выглядели очень аппетитно, и Хаджиме подумал, что уже давно не лакомился чем-то подобным. — Выглядит вкусно, — облизнулся сидящий рядом Никайдо. Он схватил первый попавшийся фрукт и тут же впился в него зубами. Оранжевый сок стекал по его лицу, пачкая накрахмаленное больничное одеяло, но инвалид не обращал на это внимания. Он поглощал хурму и полностью отдался процессу, довольно урча. — Берите и вы, Цукишима-сан, — улыбнулась Инкармат. — А вы? — спросил Хаджиме. — Так тут как раз на всех нас и осталось. Одну взял Никайдо-кун, одна для меня, одна для вас и одна — для Който-сана, — пояснила женщина. — Эм… Какую мне брать? — Цукишиме стало неловко. — А какая на вас посмотрит. — Айну хитро подмигнула.       Хаджиме взглянул на ярко-оранжевые фрукты. Они так и манили его, обещая сладость и вяжущий вкус во рту. Мужчина протянул было руку, когда услышал, что Който заворочался, поднимаясь с кровати. Повернув голову, Цукишима увидел, как второй лейтенант приближается к ним. — Спасибо, Инкармат-сан, давно я не ел хурмы, — проговорил Отоношин и встал рядом, рассматривая сочные плоды. — Да, пожалуй, возьму одну.       У Хаджиме сердце забилось быстрее. Он увидел, как Който, задумавшись, выбирал хурму, и тут же заметил, что среди оставшихся фруктов один был с бочком. Он лежал так, что в складках ткани побитый бочок был виден только со стороны сержанта. По крайней мере, так ему казалось. Цукишима сразу подумал о том, что не хотел бы, чтобы Отоношину досталась побитая хурма. Да и Инкармат в её положении тоже следовало питаться как можно лучше. Так что сержант, не раздумывая, опередил руку Който и схватил хурму с синяком. — Шпашибо, офень фкуфно, — проговорил Цукишима с набитым ртом. Он последовал примеру Никайдо и сразу куснул плод, чтобы точно заявить на него свои права. — Ой, Цукишима-сан, я и не заметила! — воскликнула Инкармат. — Побитая попалась… Что ж вы с бочком-то взяли? Давайте сюда, я сама доем. Возьмите другую. — Не надо, — Хаджиме прожевал кусок, ощущая приятную стянутость во рту. — Я побитые как раз-таки больше люблю.       Отоношин странно покосился на сержанта, но ничего не сказал ему. Взяв хурму и поблагодарив Инкармат, он вернулся на свою кровать. Какое-то время в палате стояла тишина, нарушаемая только всеобщим чавканьем.       Поедая хурму, Цукишима осторожно посмотрел на Който. Тот ел, сидя на кровати и расставив ноги, стараясь не накапать на больничную юкату. Хаджиме подумал, что Отоношин выглядит очень мило сейчас. «Он прямо как обезьянка», — с умилением отметил Цукишима. Блестящие капли стекали по пухлым губам и смуглой коже Който, вызывая у сержанта отнюдь не праведные ассоциации. В последний момент Хаджиме успел отвести взгляд, однако второй лейтенант, кажется, заметил, что сержант смотрел.       Айну первой нарушила тишину. Вытирая липкий сок носовым платком, она спросила: — Ну, на что тебе погадать сегодня, Никайдо-кун? — Ооо, — Никайдо поскрёб выпачканными в хурме пальцами по шлему из человеческой кожи, — сегодня…       Вскоре палата погрузилась в уже привычный шум. Инкармат каждый день приходила — Цукишима был не против, понимал, почему та проводила время с ними, в заточении для неё развлечений не так много имелось. Зато краткий миг после отбоя почти наедине с Който принадлежал только ему. Подумав об этом, он нащупал пузырёк с наркотиком в кармане и посмотрел на ничего не подозревающего Никайдо.       С наступлением ночи сержант вновь пришёл в госпиталь, как делал это и в предыдущие дни. В этот раз всё было как обычно. Разве что по коридору Цукишима шёл осторожнее, опасаясь столкнуться с Инкармат. К счастью, ему повезло, и он пробрался в палату второго лейтенанта незамеченным.       Сегодня там не горел ночник. Оба пациента спали, и сержант уже привычно подошёл к кровати Който. Оглядев его, Хаджиме заметил, что фотокарточки с лейтенантом Цуруми нет поблизости. «Слишком устал, чтобы фантазировать перед сном?» — подумал Цукишима.       Как и вчера, сержант осторожно погладил спящего Който по голове. Это был краткий миг счастья, который Хаджиме мог себе позволить. Бодрствующий Отоношин ни за что не позволил бы прикоснуться к себе вот так. Цукишима понимал, что пользоваться слабостью восстанавливающегося после ранения больного низко. Но мужчина ничего не мог с собой поделать. Это единственная возможность, которая у него имелась.       А ведь он давно был влюблён в Който. Наверное, ещё с момента инсценировки похищения. Отоношин тогда, правда, совсем молодым был — юноша, почти ребёнок. Однако идея о беспомощном и связанном Който с тех пор засела в голове сержанта. Да, с той поры в целом утекло много воды. Не изменилось лишь одно — чувства Цукишимы. Они становились лишь крепче. Из мимолётного желания трансформировались в глубокую любовь и привязанность. Хаджиме знал это чувство. С Игогусой в своё время было так же. Однако то осталось в прошлом, лишь светлая грусть служила напоминанием о былых отношениях. Отоношин же занимал сердце сержанта Цукишимы в настоящем.       Всё нравилось Хаджиме в парне: и красивая смуглая кожа, и густые прямые волосы, и забавные брови, и лицо, и прекрасно сложенное тело… Даже вспыльчивый характер со временем стал мил Цукишиме. Всё во втором лейтенанте было хорошо. Кроме одного: тот был влюблён в Цуруми. Тяжело было Цукишиме от этого, но, как говорили русские, «насильно мил не будешь».       Погружённый в свои нерадостные мысли, сержант слишком поздно заметил, что Който открыл глаза. А в следующий момент цепкая лапка схватила грубую сухую руку сержанта. — Второй лейтенант… — Цукишима не знал, что ему сказать. Он и так нарушил субординацию, а с каждой секундой неловкость и какой-то страх всё возрастали. — Я… пришёл, потому что забыл у вас в палате кое-что сегодня днём. — Ложь была придумана наспех и оттого звучала неубедительно. — И что же ты забыл? — довольно спокойно для такой ситуации прошептал Който. — Я… Да… Эм. Уже нашёл. Я пойду. — Хаджиме хотел выдернуть руку из крепкой хватки, но Отоношин лишь прижал кисть сильнее к своей голове. — А меня трогали зачем? — спросил парень. — Так… Думал, жар у вас, — соврал Цукишима. — Сам-то веришь в это? — усмехнулся Който и вдруг сел, при этом потянул сержанта на себя, схватив за китель. — Разрешите идти, — Хаджиме попытался вырваться. — Нет, сержант Цукишима, — твёрдо проговорил второй лейтенант, — ты останешься. И потрудишься объяснить, почему каждый день приходил по ночам и гладил меня, пока я делал вид, что спал. — Обманщик… — прошептал сержант, сдаваясь и садясь на кровать, позволяя себе погрузиться в горячие объятия Който. — Не больше, чем ты.       Руки Отоношина обвили плечи Хаджиме. Който из положения полусидя опустился на спину, вынуждая Цукишиму почти лечь на себя. Хаджиме пришлось поставить ладони по бокам головы юноши, чтобы не давить на его раны на теле. Кровать тихо скрипнула, и оба, как будто их застукали на горячем, одновременно повернули головы в сторону Никайдо. Однако тот не пошевелился, видя уже десятый морфиновый сон.       Който прошептал: — И не боишься, что нас медсестра застукает? — Нет. Она нам не помешает. — Что ты с ней сделал? — в голосе Отоношина послышался лёгкий испуг. — Всего лишь дал денег.       Хаджиме замер, находясь практически лицом к лицу с юношей. Мужчина мог чувствовать кожей учащённое горячее дыхание Отоношина. Глаза Който были расширены и лихорадочно блестели в темноте, а руки парня отчаянно сжимали тело сержанта через форму. В этот момент сердце Цукишимы было готово выпрыгнуть из грудной клетки.       Время растянулось, как рисовая лепёшка моти. Секунды превратились в целую вечность для Хаджиме. И тут Който резко придвинулся к нему и прижался к его губам.       Сердце Цукишимы остановилось вместе со временем, а потом Отоношин разорвал этот целомудренный поцелуй, и секунды побежали с бешеной скоростью. У Хаджиме перехватило дыхание, в висках бешено стучал пульс. А ведь Който поцеловал его совсем просто, безыскусно, лишь прикоснулся к сухим обветренным губам сержанта своими — пухлыми и мягкими. «Даже не попытался использовать язык… Какой же он невинный», — только и успел подумать сержант.       Идиллию нарушил внезапно заоравший Никайдо. По-видимому, он, мучившийся от посттравматического расстройства, видел ночной кошмар и принялся кричать во сне. Цукишима отпрянул от Който и посмотрел на Никайдо.       Тот сидел на кровати, и привыкшие к темноте глаза сержанта увидели, что бедняга даже не проснулся от своего кошмара. Так и продолжал сидеть, уже не крича, только бормотал что-то бессвязно. Вдруг Никайдо воскликнул более отчётливо: — Брат! — И повалился обратно на кровать. Через несколько мгновений он уже вновь тихонько похрапывал.       Воспользовавшись заминкой, сержант Цукишима поднялся с кровати, стараясь не смотреть на Който. Парень прошептал обиженно: — Куда ты? — Нам нельзя, — помотал головой Хаджиме. — Мы не должны были… — Кому не должны? — Отоношин перешёл на более громкий шёпот, раздражаясь. — Никому. Просто неправильно это. К тому же я думал, что вам нравится лейтенант Цуруми, — тихо проговорил Цукишима. — При чём тут он?       Сержант понимал, что ещё мгновение — и он снова не выдержит, сорвётся, на этот раз сам набросится на юношу. Поэтому, пробормотав себе под нос «Разрешите идти», покинул палату, игнорируя возмущённое сацумское шипение мартышки.       Позже, лёжа на собственном футоне, Цукишима долго не мог уснуть. Мысли о Който никак не покидали голову. А напряжение, накопленное за несколько дней ночных разглядываний, сегодня достигло критической точки из-за того поцелуя.       Хаджиме свёл бёдра вместе, понимая, что возбуждается только сильнее. И уснуть вряд ли получится. Его рука потянулась вниз, и мужчина принялся поглаживать себя через ткань белья.       Цукишима закрыл глаза и представил свою самую любимую фантазию. Он вообразил обнажённого Който, который был связан верёвкой. И не просто так, а искусными узлами, красиво переплетающимися на мускулистом теле. Красный цвет верёвки в представлении Хаджиме замечательно контрастировал со смуглой кожей. Сержант ни за что не признался бы, что одним из его фетишей было шибари.       Рука его тем временем уже проникла под ткань, лаская вставший член напрямую. Цукишима думал о том, какой был бы Който напряжённый и нуждающийся в связанном виде. Как парень позабыл бы про свою гордость и просил освободить его и позволить кончить, а Хаджиме бы дразнил его, не позволяя сделать этого до самого последнего момента.       Цукишима тяжело дышал, стараясь не вслушиваться в мокрые звуки собственной дрочки. В мыслях мужчины не собственная рука удовольствие ему доставляла, а стоявший на коленях связанный Който — своим ртом. Сердце Хаджиме стучало быстро и громко, он был на пределе. Вскоре мужчина сорвался, кончая себе в руку, а в его фантазиях — на лицо Отоношина.       После этого сержанту стало мерзко от себя. «Който ведь даже целоваться нормально не умеет, — подумал Цукишима. — А я такие пошлости с ним представляю». Как это обычно и бывало после самоудовлетворения, наступил сначала стыд, а потом какое-то тупое, пустое безразличие ко всему. Убрав следы своего греха, мужчина наконец провалился в сон.       На следующий день Цукишима пытался делать вид, что ничего не произошло. А вот Който, напротив, старался как можно сильнее поддеть сержанта и ещё больше изводил его своими капризами и требованиями. Перемена в их взаимоотношениях не ускользнула от проницательной Инкармат.       Хаджиме даже не удивился, когда женщина подловила его в коридоре и предложила погадать. Однако он попытался отказаться: — Я не верю в такое, Инкармат-сан. Не хочу оскорбить вашу культуру, но я считаю, что каждый человек сам хозяин своей судьбы. — А вы просто попробуйте. С вас не убудет ведь. — И она поманила мужчину в свою палату.       Сержант последовал за ней. Как и все беременные на больших сроках, Инкармат ходила «уточкой». Цукишима с сожалением подумал, что так и не увидел свою Чиё беременной от него…       И тут в голове сержанта промелькнула странная цепочка ассоциаций, которая от мысли «Эх, а Който мне ребёнка не родит» привела к тому, что Цукишима представил себе такое. — Что у вас с лицом? Вы так побледнели… — обеспокоенно протянула Инкармат. К этому моменту они уже пришли в её палату. — А? Всё хорошо, — отмахнулся сержант, всё ещё пребывая в ужасе от своих мыслей. — Садитесь, — айну показала ему рукой на стул, а сама села на кровать.       Инкармат в палате почти всегда была одна. Никто, кроме медсестёр или врача, не приходил к ней. Ну, разве что та странная женщина, Иенага, которая раньше вроде бы была мужчиной. «Неудивительно, что Инкармат постоянно сидит в палате Никайдо и Който. Как же ей, должно быть, одиноко здесь», — подумал Цукишима.       Привычным движением Инкармат положила себе на голову гадательную челюсть и сосредоточилась. После чего опустила подбородок, позволяя куску кости упасть. «Скорее всего она скажет то, что я хочу услышать. Или что Цуруми приказал говорить, — про себя вздохнул сержант. — Я так уверенно утверждал, что человек сам хозяин своей судьбы. А сам вчера струсил, когда дело коснулось Който». — Я вижу… — начала говорить айну, однако Цукишима не дал ей сделать этого. — Погодите. Я передумал, — перебил он. — Не хочу знать. — Почему передумали? — женщина, казалось, не очень удивилась. — Понял, что независимо от результата всё равно поступлю по-своему. — Как сердце подскажет? — Вроде того. — Сержант немного смутился, но не подал виду. — Не будете жалеть? — Не знаю. Но я точно пожалею в другом случае — если не сделаю так, как хочу. — Сказать честно, я предполагала, что вы не захотите знать будущее, а попытаетесь взять всё в свои руки, — улыбнулась Инкармат. — Мне стало это ясно ещё в тот момент, когда вы взяли хурму с бочком.       Цукишима замер. Лишь слегка сжавшиеся пальцы рук, которые он положил себе на колени, выдали его. Но, по крайней мере, айну оказалась достаточно тактичной, чтобы не говорить ничего напрямую. Она позволила сержанту сохранить лицо. В этот момент он всё для себя решил. — Спасибо, Инкармат-сан. Вы и без предсказаний мне очень помогли, — сказал он.