Цзян Чэн и Вэй Усянь в Облачных Глубинах

Дни мчались; в воздухе нагретом Уж разрешалася зима; Цзян Чэн не сделался поэтом, Не умер, не сошёл с ума. Весна живит его: впервые Свои покои запертые, Где зимовал он как сурок, Двойные окна, камелёк Он ясным утром оставляет, И вот уже в Гусу, в горах. На синих, иссечённых льдах Играет солнце; грязно тает Кругом него разрытый снег. Куда по нём свой быстрый бег Стремит Цзян Чэн? И вы заране Уж угадали; точно так: Примчался он к нему, к Усяню Мой неисправленный чудак. Идёт, на мертвеца похожий. Нет ни одной души в прихожей. Он в залу; дальше: никого. Дверь отворил он. Что ж его С такою силой поражает? Пред ним Вэй Ин — совсем один, Сидит, не убран, но счастлив, Письмо какое-то читает Вино в пиалы льёт рекой, Опершись на руку щекой. Нет ни следа былых страданий, Чэн счастье лишь в глазах читал! Кто прежнего бы Вэй Усяня Теперь в Лань Ине б не узнал! В тоске безумных сожалений Цзян Чэн к его ногам упал; Усянь же вздрогнул и молчит, И долго на шиди глядит Без удивления, без гнева… Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор, Вэй понял всё. Былая нежность, С мечтами, сердцем прежних дней, Теперь всё это вспомнил Вэй. С колен шиди он подымает И, не сводя с него очей, Объятья Чэна прерывает С улыбкой прежнею своей… О чем теперь его мечты? Проходит час. Молчат они, И тихо Вэй Ин отвечает: «Довольно, встань, Чэн. Мы должны Ведь объясниться откровенно. Цзян Чэн, ты помнишь ли тот час, Когда в саду Юньмэна нас Судьба свела, и так смиренно Твои упрёки слушал я? Сегодня очередь моя. Цзян Чэн, что ж, пусть тогда моложе, И лучше, будто, был Усянь, Тебя любил, как брата — что же? Что в твоем сердце отыскал? Какой ответ? Одну суровость. Не правда ли? Была не новость «Сына слуги» тебе любовь? И нынче — боги! — стынет кровь, Как только вспомню взгляд холодный И брань всегдашнюю… Но, Чэн, Я не виню тебя: в тот день Ты поступал, как Цзяну должно. Как Цзян ты прав был предо мной: Я благодарен всей душой… Тогда — среди озёр пустынных, Где круглый год цветут цветы, Ты всё бранил меня… Что ж ныне Меня преследуешь вновь ты? Зачем Ин Чэну на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь является Усянь; Что стал я членом клана Лань, Что муж кнутом мой изувечен, Что к нам стал добр кланов сбор? Не потому ль, что мой позор Теперь бы всеми был замечен И мог тебе б, Цзян Чэн, принесть Он соблазнительную честь? Ты плачешь… если же Усяня Ты не забыл и до сих пор, То знай, что колкость твоей брани, Холодный, строгий разговор, Когда б в моей лишь было власти, Я б предпочёл обидной страсти И твоим письмам и слезам. Тогда, давно, к моим мечтам О Чжане ты имел ли жалость? А сострадание к следам, Что тёти Юй кнут мне оставил? А нынче! — ты к моим ногам Зачем припал? Какая малость! С твоим ли сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом? А мне, Чэн, Ланей скромность эта, Дороже, чем вся мишура, Что знал у Цзянов в вихре света, Здесь — милый дом и вечера, Юньмэн? Любя, отдать я рад был Всю его ветошь маскарада, Весь его блеск, и шум, и чад За полку книг, за тихий сад, С Лань Чжанем скромное жилище, За те места, где в первый раз, Не-сюн с Лань Чжанем видел нас, Да за смиренное кладбище, Где нынче спит в тени ветвей Лань Чжаня мать — богов добрей… Моей любви искал? Возможно. Но ныне мой супруг — Лань Чжань. И я любим. Неосторожно, Быть может, поступал Усянь, Сплетая нити заклинаний. Прошли года. И для Усяня Сбылись о счастии мечты… И стал я Ланем. Должен ты, Тебя прошу, меня оставить; Я знаю: в Чэна сердце есть И гордость, и прямая честь. Ты был мне брат (к чему лукавить?), Но искренне Ванцзи люблю; И ему верность сохраню». Вэй Ин ушёл. А что Цзян Чэн? Он Как будто громом поражён. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружён! Но вот Бичэня звон раздался, И муж Вэй Ина показался… И здесь Цзян Чэна одного, В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим…