Кровавый след (продолжение)

.1946 год. Холодно. Сколько сейчас времени? Он совсем сбился со счета. Вечный шепот по ту сторону металлической двери сильнее давил на его и без того сломанную психику. Хотя может это голоса в его голове? Возможно. Но это неважно. Тело неприятно ломит от прошлых "игр"....его недруга. Саша все еще не знал имени своего насильника, но думать об этом он не сильно-то и хотел. Где-то в комнате медленно капает какая-то жидкость. Он не может быть уверен в том, что это вода. Вода. Во рту Романова слишком сухо, что становится тяжело дышать, но немец не желает приносить что-либо. Петербург слышит, как над его головой жужжат какие-то насекомые, ползая по его бледным щекам, покрытым засушенной кровью, вытекшей из его слепых очей. Запах сгнившей зарезанной в фарш плоти в перемешку с жидкостью, вытекшей из глаз, точнее из того что от них осталось. Ко всему этому плюс запах крови, ржавой воды и металла. Все это создавало не самый приятный аромат для обитания в этом месте. Руки уже не сковывали те наручники, ведь Вильгельм знал, что Саша уже точно не сможет сбежать отсюда. Ему не хватит смелости. Да и он через чур уж ослаб, чтобы что-то предпринимать. Хотя находится здесь было вполне выгодно — его здесь кормят, пусть и раз в неделю какой-то гадостью; здесь прохладно, но теплее, чем было дома; и все же крыша над головой, это главное. Да его оставили без зрения, без возможности передвигать конечностями, но.. — Zeit für das Abendessen! (Время трапезы!) - Широкая дверь ударяется о каменную стену с характерным звуком и Саша очень медленно садится, чтобы не злить никого. Он уже слышал эту фразу, поэтому знал, что его ждет в ближайшее время. О черт, наконец-то. Кажется у него даже настроение чуть улучшилось. Все действия, которые должен делать обычный человек, за Александра делает помощник того самого "недруга", помогая ему дойти до нужного помещения. Ленинград уже бывал здесь и не раз. Вроде как это должна быть трапезная. Конечно он не может видеть точно, но он всегда тут принимает пищу. Точнее его заставляют принимать это отвратное подобие на что-то съедобное. —Здравствуй вновь, дорогой мой, - За его время нахождения в этом месте, эта персона стала говорить на понятном для него языке, что немного облегчало все. Но это не тот голос, который был бы приятен Александру в тот момент. Северян садится на.. Что это вообще? Каменная лавочка? Может быть и она. Аккуратно сложив руки на колени, Петербург чувствует грубое прикосновение в своему плечу. Тихие шаги, звук закрывающейся двери. И тишина. Его резко поднимают и кладут на широкий стол, прижимая шею впритык к столешнице, отчего становится уже невыносимо дышать. —Сегодня кое-что особенное, Сашенька. Петербуржец хрипло дышит через рот, нахмурив окровавленные брови, пока немец пялился на повязку на бедре Александра, оставшуюся как память о случившемся здесь несколько месяцев назад. Вильгельм разрывает его, буквально озверев, как только увидел давно загнивший шрам на бедре. Постоянно сырое помещение не давало возможности затянуться ране, поэтому, как только воздух коснулся ее, тело охватило неприятное ощущение и пульсация в том участке тела. Саша издал изнеможденный вздох, искривив поясницу. До его ушей донесся смешок немца, после чего запястья Саши вновь нарядили в металлические наручники. Некомфортно. Романов вновь не мог пошевелить руками, даже если бы захотел этого. Твангсте ударил его рукой по торчащему ребру, и ввел в его плоть что-то острое. Кажется Александр совсем перестал понимать и принимать боль, ведь это действие вообще никак не ощущалось. Лишь немного зудило. Инородное тело вывели из его кожи и заткнули маленькое отверстие куском салфетки. Это было сделано еще пару раз, пока совсем скоро его живот полностью окамененел. Аа видимо это был шприц.. Ладно, не так плохо. —Дорогой Сашенька, - он вновь повторяет себе под нос его имя. Хотел бы Ленинград его заткнуть эссе о своем недовольстве, но из горла, как назло, вылетел только глухой хрип. Не в этот раз. Саша слышит тяжелое дыхание совсем близко с собой, но не чувствует каких-либо действий со другой стороны. Опять пялится? Оох как же он ошибается. Его бок а коснулось что-то теплое и влажное. Честно, похоже на простую теплую воду. Густую воду. Через чур густую воду. Что происходит? Этой жижи становится больше и Саша сгибает коленки в предчувствии чего-то явно нехорошего. Он тихо скулит, искривляя свое худое лицо, и Вильгельм хватает его за щеки, крепко сжимая. —Тебе неприятно? - Риторический вопрос. Кëнигсберг знает, что ему ничего не ответят, в этом он и не нуждается. Сашу резко подбрасывает на столе, когда он чувствует руку фашиста где-то глубоко в себе. Прямо там. В своих внутренностях. Своими резкими движениями он загоняет чужую руку все глубже, сам того не понимая. Теперь он прочувствовал яркую боль и неприятное трение внутри, всеми кусочками тела. Его руки сжимают теплую трубу, к которой они были пристегнуты, зубы крепко зажимаются, чтобы не издавать криков. Он бы заплакал, если бы было чем и откуда. Рана на глазницах кровоточит от того, что Саша пытается их сжать и чересчур напрягает мышцы. Действие препарата, которое было любезно вколото в мясо петербуржца, почти кончилось, и боль с каждым разом чувствовалась все лучше и больше. Не выдержав напора чужого тела на свои кишки, Саша открывает рот в немом крике, который переходит в "фонтан-полезностей". Изо рта Романова выплёскивается содержимое желудка, все то, чем его кормили последнюю неделю. Вперемешку с желудочным соком, который отдает в нос неприятным жжением и чьим ароматом заполнилось почти все помещение. Все это перекрывает доступ к дыханию, осуществление которого и до этого было ужасно сложным. Сейчас же Александр просто давился коктейлем из собственной рвоты, крови и непонятной слизи, которая взялась либо с его загнивших внутренностей, либо это обычные сопли. Комковатая субстанция собирается под головой русского, смачивая его волосы, лицо и шею пахучей жижей. Видел бы Саша взгляд немца на все это. Кажется он обезумел. В его глазах как-будто можно было разглядеть огонь, самый настоящий пожар. Ему это определенно нравилось, поэтому он скромно улыбался, наблюдая за мило-искревленным бледным личиком. Он буквально массировал внутренние стенки чужих кишков, купая свои руки по локоть в чужой крови и других выделениях. Он медленно отрезал и вытаскивал каждый орган, кладя их рядом на столе. Каждый был ярко красного или бордового цветов. Саша не ощущал все ниже пояса. Все чувства слились в одну длительную и уже надоевшую боль. На его нос легла тряпка, пропитанная то-ли хлоркой, то-ли спиртом, либо тем и другим. Либо его же рвотой. Все запахи смешались в Сашином подсознании и он не различал реальность и выдумку. Возможно в этот момент было очень кстати не иметь зрения, иначе бы его заставили лицезреть данный акт. Его голова кружилась от запаха тряпки, резко перебившего все остальное. Скорее всего этим куском ткани Вильгельм не давал своей жертве потерять сознание раньше времени. Хотя и так было странно, как Саша держался. Его сердце громко стучало в голове, а легкие отказывались работать. Видимо они тоже наполнились "красным озером" из страданий и долгих мук. Вильгельм действовал уверено и резко, кажется даже не моргая, в боязни пропустить хоть один момент. Его рука наконец дотягивается до нужного места. В какой-то момент, все слилось в одно пятно из боли, а дальше..пустота и свобода. В руке Твангсте тот самый орган, к которому он стремился. Сердце. Все резко стихло. Немец слезает со стола, на который залез в порыве чувств, бережно кладет орган в прозрачную баночку, а банку на видное место в шкаф. Он любезно запихивает все вытащенные им же остальные органы обратно в уже бездыханное тело. Жаль, Сашенька прожил совсем недолго. Зато в любви народа и близких. Вильгельм отсоединяет наручники от трубы и приказывает отнести тело куда-подальше, оставшись наедине с огромным красным пятном на столе. Все же красный — цвет любви. Даже если от этой любви остается лишь один кровавый след.