Fatigue.

Будильник трезвонит ударяя с болью по ушам, солнце начало подниматься над горизонтом, заглядывая в окна, лучами проскальзывая в постель. 6 мая 1994. Ален не спал уже несколько дней. Он смотрел в потолок чувствуя себя парализованным, не в состоянии подняться, чувствовал себя тошнотворно. У него было много обязанностей, так много дел, ведь мир не перестал вертеться, он двинулся дальше. Он двинулся дальше без Айртона. Айртон был солнцем, он был зарёй, он был рассветом, он был... Всем. Для Формулы-1 как минимум. Для мира как максимум. И солнца больше нет, его солнца нет. А бесчувственный горящий шар в небе всё также на месте. Словно ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Прост же чувствовал, что часть его тела, часть его мозга, часть его души, его часть, половину, со скрежетом разорванных сухожилий оторвали. Оторвали и разорвали на маленькие кусочки. Всё его тело было обездвижено этой болью. Казалось, он выплакал уже все слезы. Тоже самое ему казалось и в 82м, и в 86м, и в 87м. Казалось, что он уже привык терять, смерть беспощадна ко всем. Смерть беспощадна к нему, хотя он жив. Лучше бы он умер. С солёной грустью на щеках он понимает, что скорее всего люди уже такое говорят, уже пишут в газетах между строк. Лучше бы Земля потеряла свою Луну, нежели своё Солнце. Он согласен с ними. Теперь он завидует мёртвым, может, умерев, он бы не чувствовал себя так. Но, он был жив, он лежал в своей постели, двуспальная кровать на одной стороне которой никого нет, он смотрел в потолок, по которому расползались солнечные лучи. Он чувствовал себя так, словно уже умер. Возможно, выглядел точно также, бледный, с синяками под глазами. Звон будильника не прекращается он всё трещит и трещит, и трещит, и трещит, и трещит, и... Онемевшая рука отключает его, с трудом оторвавшись от постели. Иначе из ушей бы хлынула кровь. Это бы его не убило, сделало бы страдания лишь хуже. Возможно, он достоин этого. Страданий. Возможно, он их заслужил, раз это с ним происходит. Алену не хочется жалеть себя сейчас, жалости сейчас он точно не заслужил. Он и так достаточно жалок. Надо подниматься с кровати, надо одеться и идти продолжать жить так, будто ничего не случилось. Будто планета продолжила свое вращение. Анн-Мари привезла на время детей. Наверное, она не хотела, чтобы он был один в таком состоянии. Но их присутствие здесь всё усложняло. Ведь именно это напоминало Просту об ответственности, о том, что он обязан продолжать движение. Как он говорил себе после смерти Даниэля, как убеждал себя в том, чтобы уехать тогда? Гонка продолжается. Только больше никакой гонки не было. Они закончились для него не просто в 1993, не просто в Берси. Они закончились для него с Айртоном. Без Айртона не может быть гонки, по-крайней мере стоящей того, чтобы в ней участвовать. Без Айртона, кажется, ничего не могло больше быть. Но оно было. Он был обязан. Как и годами назад, как и при любой потери. Собери себя, поднимись на ноги и иди дальше, даже если не хочешь, даже если не можешь — иди. Но вот ирония: с каждым разом всё сложней. Как же ему не хотелось подниматься с кровати. И всё же, придется. Надо подняться, приготовить Саше и Нико завтрак, надо улыбаться им и делать вид, что ничего не случилось. Что вчера он вовсе не вернулся с похорон единственного человека, который занимал его мысли каждый день. (Это был 1992ой, они с Анн-Мари уже долгое время перекидывались словами о своём браке, говорили и о его изменах, и о ее незаинтересованности в нём, пока не пришли к этой странной фразе, которую Прост понял лишь спустя года: - Всё просто, я знаю, что возможно ты всё ещё любишь меня, но ты не думаешь обо мне. Нет, твоя голова всегда заполнена Айртоном, ты не можешь не думать о нём. Словно кроме него больше ничего не имеет смысла. И ох, как она была права.) Надо. Просто поднимись, с тяжестью в каждой мышце выпрямись на кровати, медленно присядь, передвигая ноги, свесь их с края кровати. Холодный воздух комнаты забирается под кожу и хочется вернуться обратно под теплое одеяло, наконец-то уснуть. Он всё равно не уснет, не в состоянии сейчас. Хочет спать, но не может. Не заслуживает. Не может. Хоть и мечтает, что, возможно, всё это — один большой кошмар, и если он уснет, то проснётся уже в реальности, где всё по-старому. Где Айртон жив, где телефон звонит, где через помехи можно расслышать чужой голос и смех. Мечтать не вредно. Вдох, выдох, опустить ноги на пол, всё равно что коснуться холодных лезвий. Теперь последнее усилие, подняться. Все движения словно у марионетки с обрезанными нитями, но Ален поднялся, встал на ноги, потянулся. И вот, начался новый день. Новый день в сломанном мире, новый день без солнца, новый день без Айртона, новый день, который уже ничего не принесет. Раньше он думал, что с каждым днём всё ближе к чему-то прекрасному, вот не успеет оглянуться, они с Сенной уже друзья. А сейчас? К чему он ближе? К счастью или смерти? Возможно, это слова синонимы. - Пап? - из проема двери слышится тихий, заспанный голосок, обернувшись Прост видит своего старшего сына. 13 летний Нико протирает глаза и смотрит на своего отца, тот смотрит в ответ. - Ты же уже поднялся, да... Доброе утро? Его перебил зевок и мальчик попытался закрыть рот рукой, чтобы не быть невеждой. У него ещё столько лет впереди... Ален через силу улыбается, улыбка не достигает его глаз, но этого, кажется, хватает сейчас. Как бы то ни было, он любит свою семью, своих прекрасных сыновей. Он будет жить ради них, как бы сложно это ни было. Ведь каждый день для них — шаг к чему-то новому, прекрасному. - Доброе утро, голоден? Пойдем, я тебе что-нибудь приготовлю.