Чтоб меня любили

Я родился однажды — было темно. И тебя в мире не было. Я спешил так по скомканным нервам скорей В 35 минут первого. Я пришёл, но тебя в мире не было. Помни имя свое – Я родился однажды

– …Они снова полюбят меня. У Сережи першит в горле – он кашляет, будто отхаркивая из легких песок. Песок был в волосах Олега, когда он наклонился над Сережей в больнице, раздвигая грубыми пальцами веки и проверяя реакцию зрачков. «Чем тебя тут пичкают, вставай, пошли, приди в себя». Лающая хриплая речь. Сережа оглядывается – Олег лежит где-то там, на полу, изрешеченный пулями, он сам в него выстрелил, руки не дрожали, даже не вздрогнуло сердце, когда чужое тело, нашпигованное свинцом, рухнуло на пол. Они снова полюбят меня. Игорь смотрит на него глазами брошенного пса. Почему он так смотрит. Почему не сопротивляется. Почему слушает. Злость, чужеродная и иррациональная, заполняет все клетки и мысли. У Игоря глупые растрепанные волосы, кровь на виске и намокшие ресницы. Плакал? Игорь Гром герой, он не стал бы плакать. Они снова полюбят меня? Сейчас не любили. Сережа чувствовал это внутри и снаружи, чувствовал враждебный воздух этого города, чувствовал взгляды санитаров на себе, чувстовал-чувствовал-чувствовал. Девчонка, красноволосая девчонка Грома набросила ему на плечи пальто, ласково провела пальчиками по избитому лицу, убирая волосы. Наверное, когда-то в детстве так делала мама. Потом кто? Может быть, Олег? Нет, у Олега грубые руки, грубые-грубые-грубые, он называет его «дружище», и никогда не стал бы убирать так мягко волосы со лба, это ведь по-пидорски, друзья так не делают, друзья лишь рискуют своей жизнью, вытаскивая тебя из больницы, где ты гниешь, друзья лишь взрывают половину города, чтобы отомстить за твою боль, друзья сжигают других дотла и никогда не могут позволить себе погладить тебя по лицу, даже если тебе очень больно. Они снова полюбят меня? Не полюбят. Никогда. Сережа чувствует – злость чужеродная, а боль своя. Родная, знакомая, он ломает пальцы, сдирает кожу, скребет ее, как в лихорадке, потому что Серёжу никто никогда не любил, и Олег не любил, и Игорь не полюбил бы. Потому что Олег никого не любит, даже свою собственную жизнь, Олег пошел в отряд мертвецов, чтобы умереть и начать все сначала, вот и умер теперь, и поделом, и Сережа сам его пристрелил, как собаку, и не жалеет, а теперь Игорь, Игорь смотрит, и Сережа видит – кровью и тоской захлёбывается, и тоже здесь умрет, они умрут здесь, втроем, и тогда все будет хорошо, все будет правильно, и тогда… Они снова полюбят меня? Хотя бы мертвые. Сережа кричит. Плачет. Слезы попадают в рот, соленые и горячие, он давится, кашляет судорожно, будто отхаркивает песок. Становится светлее острой зеленоватой вспышкой справа, Сережа отмахивается – дроны убьют их всех, убьют, он знает, он готов, он впервые за столько лет готов к смерти и так отчаянно ее боится, и сонный взгляд Олега пугает и бесит, и Игорь, так глупо растрепанный, моргающий часто и тоже будто бы спросонья… – Ну, ну, ну все… – голос ласковый, низкий, баюкает, будто гладит. Хотя Сережу и правда гладят. В четыре руки, по волосам, по спине, по плечам и щекам, держат и не дают дернуться. Сережа бьется – Рубинштейн?! Он так же гладил, когда давал таблетки, так же запихивал их в горло, а потом гладил по щеке, как животное, как загнанное в угол умирающее животное, которому он сам вырвал лапы, Сережа же просил Игоря, просил, куда угодно, только не обратно, не в психушку, больше никогда, он сдохнет, разобьет голову о прутья решетки, задушит себя смирительной рубашкой, он перестанет есть, только не снова, пожалуйста, только не снова… – Принес? Хорошо, давай, – чужой голос привычно и негромко командует, и Сережа бьется зубами о край стакана, глотая воду, некуда бежать, некуда, его все равно здесь запрут, он не хочет умирать, так страшно умирать, так страшно не видеть никого знакомого рядом, только не в этой палате, Серёжа бьется и плачет, плачет и бьется, не может остановиться. Игорь тревожно смотрит, не зная, куда деть руки – взгляд и правда как у собаки, виноватый, сочувствующий и беспомощный, Олег мягко ему мигает, указывая глазами на место рядом. Все никак не может привыкнуть, бедный, что его из постели никуда не погонят. Олег прижимает к себе родное, наизусть выученное тело Серёжи, шуршит что-то успокаивающее, левой рукой неуклюже делая свет зеленого торшера чуть более тусклым, и Игорь несмело трогает сережину спину, поглаживая и журча тихонько своим хриплым со сна, почти пугающим голосом: – Ну… ну ты чего, Сереж, ну, мы ж тут, мы никуда не… Эээ, да ты совсем заревелся тут, – Игорь берет в свои мозолистые руки лицо Сережи, заставляя на себя взглянуть. – А ну-ка, тихо, тихо, хороший, мы тут, кончай слезы лить, – грубоватый и простой, заглядывает в глаза, дергает углом губ в неловкой улыбке. – Всю простынь уже залил, отчего потоп, а? Давай-ка к нам, все хорошо, щас на кухню пойдём, картошечку олегову сожрем, я тебе мороженое достану… не хлюпай, ну… Сережа хлюпает и моргает – мокро, часто и зареванно, но взгляд проясняется, и Олег тоже улыбается. Руки его трогают раздавшиеся за последний год сережины плечи, ну вот, а он ведь говорил, что зал плохая идея, но Олег настаивал, говорил, что не только разум, но и тело нужно держать в порядке. – Сереженька, – зовет, и Серёжа, обернувшись, тычется куда-то в ключицу, пачкая кожу слезами и, кажется, немного соплями, потому что у Сережи конкретно течет нос. Олег стоически терпит веселое фырканье Игоря, потому что Сережа выносил из-под Олега тазик, когда вдруг летом тот переболел ротавирусом, искупавшись по пьяни в Неве, так что сопли – ерунда. – Сереж, мы здесь, – говорит негромко, обнимая. – Хреновый сон, да? Сережа кивает, не отрываясь от груди. Как пацан, ей-богу. А ведь только пару дней назад отбрил журналюг так, что любо-дорого смотреть, зыркнул на них так, что сами разбежались. От стресса, что ли, эта дрянь повылезала? Надо у психотерапевтки уточнить. Олег мысленно ставит пометку в календарь – к многочисленным пометками типа «купить новую сковороду», «напомнить Серёже про сеанс в среду», «забронировать столик на свидание с Игорем» и «проверить речь для Сережи перед встречей с инвесторами». Сережа не беспомощный, Игорь – тоже, но Олег так чувствует себя полезным. А еще Серёжа умеет взломать любой код за двадцать с лишним секунд, но не умеет завязывать шнурки, поэтому Олег действительно иногда незаменим. – Я принес чаю, – виновато заглядывает в спальню Игорь, Олег и не заметил, как он выходил. Игорь всегда чувствует себя виноватым, когда не может помочь, но это не страшно. Это так же привычно, как и кошмары Сережи. Так же привычно, как олеговы крики и приступы ярости. Это… просто жизнь. С таблетками, психотерапевтами, сигаретами в окошко, иногда слезами по ночам. Просто жизнь. – Спасибо, – улыбается Олег и, когда Игорь оставляет чайник на тумбочке, смазанно прикасается губами к его виску – для этого приходится вытянуться вверх. – Иди к нам. Сережа урывками рассказывает сон, когда они уже лежат в постели под тремя одеялами, переплетаясь между собой, как котята в коробке. Какой-то сюжет про теракты и психушку – в самый раз для супергеройского блокбастера. Олег коротко смеется: нет, Сереж, я был снайпером, а не подрывником, еб твою мать, это разные вещи, я бомбу, конечно, могу сделать, но она вряд ли сможет взорваться чем-то, кроме говна и палок. Игорь успокаивающе гладит Сережу по волосам. Сережа хлебает чай – как в детстве сербает, посматривает вокруг уже не испуганными, а недовольными глазами. – То есть, ты бы не взорвал город? – допытывается у Олега. – Даже если бы я… в психушке… даже если бы попросил? Олег, к своему стыду, не чует подвох и убежденно отвечает: – Ну нет, конечно, Сереж, ну что за чушь, я тебе сумасшедший какой-то?! – и тут же понимает свою ошибку, когда Серёжа медленно сводит брови. – Даже если бы я попросил?! – дело пахнет писюнами, в глазах у Сережи оскорбленная невинность. Олег позорно ретируется на кухню под предлогом еще порции чая. Трет лоб, пока заваривается. Вздыхает. Нет, не взорвал бы. Сережа-то мстительный, но кто-то же рядом должен быть чуть более рациональным и чуть менее мелочным? Сказать в нужный момент: Сережа, месть – это замечательно, но давай оставим твоих врагов и съебемся на Ибицу. Или в Италию. Там кухня лучше. Купить розмарин и томаты, – пишет себе мысленно Олег заметку, потому что Италия – это паста, а паста – это завтрашний ужин. Из спальни доносится возмущенное: «Что значит «психушка иногда может помочь»?! Игорь, ты бы сдал меня в психушку?!», и Олег качает головой, потому что Игоря нужно экстренно спасать. И Сережу укладывать спать – в четыре руки. Пусть чувствует, что его любят.