break me down

Сынмин увидел Чанбина еще на камерах: он спокойным шагом шел вниз по улице, держа в руке пакет. Его вид заставил искру вспыхнуть внутри Сынмина: его сердце забилось быстрее на несколько секунд, прежде чем он его успокоил. Эта реакция его раздражала. Он ожидал ее, конечно, но это не значило, что она не бесила. Он хотел бы сказать, что не следил за камерами все это время, но даже со своей привычкой лгать себе он не мог этого отрицать: как только все ушли, он стал следить за ними хотя бы краем глаза. Даже зная, сколько времени им понадобится, чтобы добраться до клуба и устроиться, и понятия не имея, как долго они пробудут там, прежде чем Чанбин сможет уйти, он все равно смотрел. Это идиотизм, говорил он себе все это время, но это было неважно, только не для его глупого мозга. Он совершенно не мог сконцентрироваться с того самого момента, как услышал, что Минхо, а не Чанбин, будет присматривать за остальными в клубе. Это было необычно; чаще всего Чанбин шел с ними, а Минхо оставался в стороне, так что Сынмин сразу же понял, каким был план Чанбина. Это знание безумно отвлекало, держало его в напряжении настолько, что он не сделал совершенно ничего за весь день. И теперь он смотрел, как Чанбин шел по узкой аллее, которая вела на парковку за зданием, где он ввел пин-код для двери; пакет тяжестью висел у него на локте. Сынмин наблюдал за тем, как он идет от двери по темному коридору, а потом, прямо перед тем, как он открыл дверь мастерской, повернулся обратно к главному монитору. Раздался звук открывающейся двери и на долгие несколько секунд — ничего больше. Он ожидал, что Чанбин скажет что-то ему, но — ничего. Ни слов, ни звуков шагов, что значило, что Чанбин еще даже не вошел внутрь. Мысль о том, что Чанбин просто стоял и смотрел на него, заставила мурашки пробежать по его спине, и одновременно и довольно обыкновенно ему еще сильнее захотелось никак не обращать на это внимания. Он немного пощелкал мышью, не отводя взгляд от экрана, на котором он листал документы, оставленные открытыми по случайности. Вскоре после он услышал, как дверь закрылась, а потом раздались шаги Чанбина, разносившиеся эхом в тишине. Что-то со звоном опустилось на стол — судя по всему, бутылки в пакете Чанбина — а потом чанбиновы руки опустились на его плечи. Ладони были тяжелыми, такими- реальными, и в этот раз Сынмин всеми силами подавил дрожь, которая хотела пробежать сквозь него. — Я знаю, что ты не занят, — насмешливо произнес Чанбин. Сынмин не отпустил мышь и не отвел глаз от экрана. — Я мог бы быть занят, — сказал он с легким раздражением на то, что его так легко поймали. — У меня может быть много работы. У меня и есть много работы. Чанбин фыркнул. Он подошел ближе, спустился руками с плеч Сынмина на его грудь и повис на спинке его кресла. Даже через нее Сынмин чувствовал тепло его тела — его руки, касавшиеся его грудной клетки, напротив, были прохладными после улицы. — Ага, — сказал он. — Но ты ей не занимаешься. Значит, ты не занят. Сынмин долго не отвечал. Он открыл файл Photoshop, над которым должен был работать большую часть дня, сдвинул что-то влево и осознал, что сделал неправильно и теперь ему придется исправить это позже. — Я могу тебе чем-то помочь? — спросил он, когда Чанбин просто продолжил висеть на нем. — Я веду себя очень хорошо, — произнес Чанбин; его губы оказались вдруг очень близко к уху Сынмина. — И не шучу очень грязную шутку, которую, я знаю, ты не оценишь. Разве ты меня за это не наградишь? Обрати на меня внимание. Сынмин едва вздохнул. Он щелкнул еще пару раз, а потом Чанбин склонился и отнял у него мышку. — Эй! — воскликнул Сынмин, шлепая по руке, пока Чанбин пытался передвинуть курсор на кнопку сохранения. — Хён! Но Чанбин его игнорировал. Сынмин быстро нажал ctrl+z, чтобы отменить дурацкую ошибку, прямо перед тем, как Чанбин сохранил файл и принялся закрывать окна, чтобы на мониторе остались лишь трансляции с камер. Сынмин позволил ему, замолкая. По правде говоря, он чувствовал это внутри: вибрирующее нетерпение от этой игры, от притворства в том, что он этого не хочет и позволяет Чанбину себя уговорить. Если бы он сказал “нет”, серьезно и твердо, Чанбин бы остановился. Но Сынмина не нужно было уговаривать, никогда не нужно. Это было главной причиной, почему он ничерта не мог работать в этом месте. Чанбин отошел в сторону, смотря на него сверху вниз. Секунду или две спустя он улыбнулся — не сексуальной улыбкой, без всяких намеков, просто его улыбкой, которую Сынмин- так любил. — Сынмин, — сказал он, все еще улыбаясь, а потом склонился вперед и поцеловал его. Сынмин прильнул к нему, поднимая одну руку, чтобы обхватить плечо Чанбина с той же стороны, с которой Чанбин нежно обнимал его лицо ладонью. Чанбин целовал его осторожно, не напористо, хотя они и установили, что Сынмин едва ли был хрупким. Но Сынмин знал: на его лице все еще были синяки, раны на лбу и на скуле. Чанбин целовал его так с самого нападения, словно боялся, что одни только поцелуи сделают Сынмину больно. — Хён, — пробормотал он, отстраняясь совсем немного, чтобы их губы все еще соприкасались. — Ты так боишься по-настоящему меня поцеловать, но хочешь меня трахнуть? — Засранец, — сказал Чанбин, прямо как Сынмин и ожидал. Когда Сынмин открыл глаза, то обнаружил, что Чанбин смотрел на него. Они не отводили друг от друга глаз несколько секунд; это должно было бы быть неловким, но очень мало что было неловким с Чанбином. — А, — произнес Чанбин после растянувшейся между ними карамелью тишины. — Я люблю твои глаза. Сынмин покраснел, почувствовал это и возненавидел себя за это. Он всегда краснел, когда Чанбин делал ему комплименты вот так, открыто и прямо, так, как Сынмин никогда не мог. Чанбин, казалось, родился с навыком легкой коммуникации, когда как если у самого Сынмина этот навык и был, то он точно лишился его за последние несколько лет, что им не пользовался. Это всегда удивляло его — когда Чанбин говорил такие вещи, хотя он и слышал достаточно их за последние месяцы. Он надеялся, что сможет когда-нибудь защищаться от этого, привыкнуть к этому, но всякий раз это его трогало — и не только: он думал, что все становится даже хуже. Чанбин скользнул рукой по его челюсти и в его волосы и использовал это прикосновение, чтобы нежно потянуть и заставить Сынмина подняться. Сынмин расправил ноги и покорился движению, позволяя Чанбину поднять себя наверх. На этот раз Сынмину пришлось слегка наклониться, чтобы поцеловать его; Чанбин запрокинул голову назад, чтобы встретить его губы своими, пока руки Сынмина обвились вокруг его плеч, одновременно неподвижно лежа на них и- ощупывая его, если говорить честно. Плечи Чанбина были для Сынмина одной из многих любимых частей в нем. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? — спросил Чанбин неизвестное количество минут спустя. Сынмин тонул в поцелуе, в ощущении того, как губы Чанбина двигались на его, знакомо, но не скучно, никогда не скучно. — Мы можем посмотреть фильм, если хочешь, или что идет по телевизору. Сынмин посмотрел на него совершенно невпечатленно, отчего Чанбин рассмеялся. — Хочешь, чтобы я начал умолять? — сухо спросил Сынмин. — Это наша сегодняшняя игра? — он заговорил насмешливо: — О, хён, дай мне свой член? Чанбин попытался сделать лицо, полное отвращения, но попытка была испорчена тем, что он улыбался. — Нет, — сказал он, и ладонь на его лице переместилась на его волосы, чтобы зачесать челку назад. — Я просто хочу, чтобы ты этого хотел, вот и все. — Агх, — произнес Сынмин, который иногда просто не мог его терпеть. Он краснел, снова. Он наверняка будет краснеть еще больше, если настроение Чанбина было вот таким. Ему стоило знать: после нападения, в следующий раз когда им удастся сделать это, Чанбину захочется быть нежным. — Да, да, я хочу этого, ладно? Я хочу. Но, хён, не веди себя со мной так, будто я хрупкий, пожалуйста, не надо. Чанбин взглянул на него, и улыбка его сменилась чем-то более серьезным. Сынмину понадобилось время, чтобы узнать этот взгляд, но потом он увидел легкий блеск в чанбиновых глазах, прямо перед тем, как он сказал: — Хорошо. Я не буду обращаться с тобой так, будто ты хрупкий. Что-то в том, как низко он это произнес, и его полный намерения взгляд заставили возбуждение густо и сладко потечь по позвоночнику Сынмина. Боже, ему это нравилось, так сильно нравилось. Он не пришел к Чанбину краснеющим девственником, он был далек от этого, но все это никогда не было так приятно, как с Чанбином. Может быть, вот так все и было, когда ты делал это с кем-то, кто тебе- нравился, а не от желания просто достичь цели. — И что это должно значить? — спросил он, когда рука Чанбина медленно спустилась по его пояснице, а потом на его задницу, которую он бесстыдно сжал. Сынмин удержался от желания толкнуться бедрами в бедра Чанбина, просто неподвижно стоял, пока теперь уже тепло его руки просачивалось сквозь его тонкие пижамные штаны. Чанбин широко улыбнулся. — А, — произнес он. — Это тебе предстоит выяснить, не так ли? Сынмина это нисколько не успокаивало — на самом деле, даже немного злило. Не то чтобы Чанбин видел его в первый раз — что значило: он понимал, насколько сильно Сынмину не нравилось чего-то не знать. — Хён, — сказал он. Чанбин притянул его еще в один поцелуй, теперь более глубокий; его губы слегка приоткрылись, словно в приглашении, отказаться от которого Сынмин был не в силах. К этому было нелегко привыкнуть в первые несколько раз, когда он занимался сексом и когда начал делать это с Чанбином — как его тело выдавало его эмоции, как он не мог скрыть их словами, как делал обычно. Он только-только сумел осознать это свойство, но с Чанбином оно стало в сотню раз ярче. Сынмин по-настоящему поцеловал его, обняв его лицо руками, чтобы держать его там, где ему хотелось. Чанбин позволил ему ненадолго забрать контроль себе. Они стояли посреди мастерской, одна из рук Чанбина сжимала его задницу, а другая забралась под ткань его футболки, чтобы провести по голой коже на его талии и подняться пальцами по ребрам. Сынмин подавил в себе еще одну дрожь от ощущения мозолистых пальцев Чанбина, легко касавшихся его. Это были руки бойца — руки убийцы, если быть честным, но не Сынмину было его судить. Было что-то особое в том, чтобы чувствовать такие нежные прикосновения рук человека, который был способен убить. У Сынмина не было на подобное смелости; его собственные руки были мягкими. — В спальню? — пробормотал он в тот короткий момент, когда губы Чанбина оторвались от его, чтобы переменить угол. — Нет, — ответил Чанбин. Он отстранился полностью, поднялся ладонью по спине Сынмина и раскрыл ее у него на боку. — У меня есть идея получше. Сынмин нахмурился, сбитый с толку и словами, и игривостью в голосе Чанбина. — Я думал, ты хочешь меня трахнуть, — сказал он, пытаясь сделать свой голос сухим, но не преуспевая в том, чтобы скрыть недоумение. — Я хочу, — сказал Чанбин. Он поцеловал уголок сынминовых губ. — Но никто не говорил, что этому обязательно произойти на кровати. А, подумал Сынмин. — Хочешь прижать меня к стене? — спросил он. — Длина моих ног может поспорить с этой идеей. — И зачем мне тратить силы на стену, если у нас есть отличный верстак? — спросил Чанбин. Он развернул Сынмина и начал вести его спиной вперед; Сынмин подчинился ему, но только потому, что если бы он этого не сделал, оба они повалились бы на пол. — Очень крепкий верстак и никого, кто мог бы нас увидеть. Я хочу этим воспользоваться, а ты? Поясница Сынмина столкнулась с краем верстака, и он бросил на него взгляд через плечо. На нем все еще лежала его работа, были разбросаны несколько гаек, стоял пакет Чанбина, в котором Сынмин видел пару бутылок соджу. — Хочешь трахнуть меня здесь? — скептично спросил он, поворачиваясь обратно, чтобы посмотреть на Чанбина с приподнятой бровью. — Так я и сказал, да, — ответил Чанбин, и Сынмин только открыл рот, чтобы возмутиться снисходительности его тона, как Чанбин притянул его в поцелуй. Поцелуй был мокрым — Чанбин скользнул в его рот языком, куда более жарко, чем Сынмин до этого. Сынмин упал в его жар, чувствуя, как он смывает всё, все возражения, которые у него были. Может быть, поэтому Чанбин и поцеловал его. Сынмина бы так бесило то, как хорошо Чанбин его знал, если бы он сам не знал его так же хорошо. Ожидал ли этого Сынмин — этого понимания — когда предложил Чанбину переспать с ним все те месяцы назад? Не ожидал. Он не планировал того, чтобы его так хорошо увидели. Будь это кто другой, это привело бы его в ужас, но с Чанбином это было не так уж и плохо. Он почувствовал, как рука Чанбина с его спины мягко передвинулась на чувствительную кожу его живота. Его пробрала легкая дрожь. Чанбин вопросительно приподнял край его футболки, и Сынмин разорвал поцелуй, чтобы он смог снять футболку с него, ероша ему волосы. Он знал, что Чанбин собирался просто отбросить вещь на пол, так что быстро проговорил: — Я не пылесосил уже несколько дней, хён, положи на кресло. Чанбин бросил взгляд на пол. Сынмин понимал, что в его глазах он казался чистым, но сам он знал. Ему не хотелось потом находить металлическую стружку или кусочки пластика в своей одежде. Но Чанбин не стал спорить, просто прошел к его креслу и положил на него футболку Сынмина. А потом снял свою. Сынмин, опершись на край верстака, смотрел на него. На эти крупные руки, широкие плечи и грудь, когда он повернулся обратно к Сынмину. Что бы ни делало его лицо сейчас, этого оказалось достаточно для того, чтобы Чанбин слегка улыбнулся, посмотрев на него. — Может быть, и штаны снять, пока я здесь? — спросил он — и прозвучало это немного слишком игриво, чтобы Сынмин мог это вынести. — Сходи сначала за смазкой, — сказал он. Его голос звучал немного сбито, и он этим не гордился. — Чтобы не ходить, болтая членом. — Поверь мне, — ответил Чанбин. — Болтаться не будет. Сынмин тихо фыркнул. Чанбин бросил ему улыбку через плечо и ушел в его спальню, оставив за собой приоткрытую дверь. С этого угла Сынмин не видел его, но слышал, как открылся ящик. Хотя в спальню Сынмина не заходил никто, кроме Чанбина, смазку он все равно прятал. Не хотел, чтобы хоть кто-нибудь когда-нибудь ее увидел. Он повернулся и принялся расчищать часть стола от мусора, отодвигая в сторону все, что могло бы стать проблемой. Если бы он знал, что сегодня его трахнут на столе, он был бы немного аккуратнее и не устроил бы беспорядка. Может быть, вообще не пользовался бы им сегодня, если бы знал, что такое случится. Верстак был предназаначен не для этого, но он не собирался говорить Чанбину “нет”, так что и жаловаться не планировал. Он услышал, как дверь спальни снова открылась, и обернулся, чтобы обнаружить слегка задумчивого Чанбина, стоявшего держа в руке смазку. Сынмин снова немного отвлекся, заглядевшись на него грудь, его живот, все его мускулы под слоем мягкости, который не давал им ярко выделяться. Чанбин не был таким, как Чан, чье тело иногда выглядело так, будто было высечено из камня. Это, по правде говоря, Сынмина никогда не привлекало. Ему не хотелось держаться за что-то, что не поддавалось бы его хватке. — Пока я там был, мне кое-что пришло в голову, — сказал Чанбин, подходя к столу и ставя флакон смазки рядом с Сынмином, опиравшимся на стол локтями. Он положил руку — широкую и теплую — на сынминову талию. — Думаю, идея отличная. — Не трахать меня на этом столе? — спросил Сынмин, выгибая бровь. — О, нет, — ответил Чанбин таким тоном, будто пытался его уверить. — Это я все еще сделаю. Сынмин открыл рот, чтобы сказать что-нибудь вроде а я и не боялся, что ты передумаешь, но Чанбин уже поймал его губы еще в одном поцелуе. Угол был немного неудобным, и их губы не соприкасались полностью, но Сынмину было плевать; он повернулся так, чтобы стало лучше, чтобы их губы совпали идеально. В прошлом, когда Сынмин трахался с кем-то, он никогда не целовался так. Его целовали, он хотел, чтобы его целовали, но у него никогда не было любовника, который хотел бы этого так много, как Чанбин. Может быть, это было его маленькой причудой, но Сынмин не мог жаловаться. Он обнаружил, что ему это нравилось. — Хорошо, — проговорил Чанбин в его губы, когда счет времени снова ускользнул от Сынмина. Удивительно, как он мог быть в этой комнате со всеми камерами и просто забыть о них. Все, на чем он мог сфокусироваться — это близость лица Чанбина к нему, тепло его груди рядом с ним. — Ладно, если я продолжу тебя целовать, то никогда не доберусь до своего плана, пока никто не вернулся. — Может быть, в этом мой план, — сказал Сынмин, но когда Чанбин улыбнулся и отошел, Сынмин позволил ему. Какой бы малопривлекательной ему ни казалось идея быть трахнутым на этом верстаке, он слишком много времени провел в состоянии острого возбуждения сегодня, чтобы остановиться. — Можешь, пожалуйста, повернуться? — спросил Чанбин. Сынмин вздохнул, но повернулся, потому что Чанбин попросил вежливо. Чанбин всегда просил вежливо, никогда не пытался указывать Сынмину в постели. В прошлом люди пытались, говорили Сынмину что делать, агрессивно и доминирующе, и Сынмин просто поднимался на ноги и уходил. Ему не нравилось, когда ему указывали, даже в спальне. Он встал, прижавшись к краю верстака, и почувствовал, как руки Чанбина легли на его талию, слегка притягивая его назад, так, чтобы когда одна из этих рук скользнула на его поясницу, нежно прижимая его к столу, его животу не было так неудобно. Такой заботливый, очень ворчливо подумал Сынмин. — Вот так, — подталкивая его левый локоть, сказал Чанбин. — Если выставишь вперед предплечья, то сможешь опереться на них, да, вот так, — добавил он, когда Сынмин сделал, как ему было сказано, уперевшись локтями в стол и расслабленно согнув пальцы в кулаки. Чанбин стоял так близко к нему, что Сынмин, совсем немного толкнувшись назад, мог бы почувствовать его эрекцию, мог бы притереться к нему. Он этого не сделал — стоял неподвижно, спиной чувствуя тепло чанбинова тела и пытаясь дышать спокойно. Чанбин прижался поцелуем к его плечу — скромным, но немного влажным. — Как тебе? — спросил он. Голос его звучал поразительно интимно, тихо и низко в этом огромном пустом пространстве. — Как твое плечо, не болит? Сынмин закатил глаза, чего Чанбин не мог бы увидеть, но сказал: — Все нормально, хён, не болит. Еще один поцелуй. Сынмина пробрала дрожь, и он не сумел этого скрыть — только не тогда, когда Чанбин был так близко. И, что ж, наверное, сейчас это было уже неважно. Руки Чанбина скользнули по его плечам, по лопаткам, опустились на его бока — Сынмин так любил, когда Чанбин клал свои руки ему на талию, любил, как они обхватывали его; он ни разу не говорил Чанбину об этом и никогда не сказал бы — а потом легли ему на живот, ни на мгновение не отрываясь от его кожи. Мышцы сынминова живота от этого прикосновения напряглись; кончик пальца Чанбина погрузился в ямку его пупка. Там Чанбин на мгновение задержался — Сынмин не знал, почему — а потом его руки стали двигаться ниже, пока не скользнули под резинку его пижамных штанов. Сынмин не поднимал глаз от поверхности верстака под собой, его шершавой древесины; пальцы Чанбина подхватили его штаны и боксеры одновременно и медленно стянули их с его бедер. — Остальные точно успеют вернуться до того, как мы закончим, если ты продолжишь так медлить, — сказал Сынмин, по большей части чтобы прикрыть то, каким громким было его дыхание. Но это не помогло, потому что голос его звучал- нетвердо, немного слишком хрипло. Ощущение резинки, обтягивающей задницу, член, было почти невыносимо. Даже не возбужденный полностью, он был слишком чувствителен для этого. Чанбин не ответил ему. Иногда он мог не отвечать — когда слишком концентрировался на чем-то, концентрировался на Сынмине, и Сынмин так и не мог понять, игнорировал ли Чанбин его или и вправду просто- не слышал. Вместо слов Чанбин просто склонился вперед, чтобы помочь Сынмину снять пижамные штаны и боксеры. И так Сынмин оказался обнажен; он каждым дюймом кожи чувствовал прохладный воздух комнаты. Комната вот так казалась больше. Наверное, даже слишком большой: они были здесь только вдвоем, и Сынмин был так открыт стенам, полу. Он слышал, как Чанбин снова отошел, чтобы отнести одежду на его кресло, и ожидал, что вот тогда ему станет неуютно, станет стыдно. Но этого не случилось, или это чувство оказалось подавлено- предвкушением. Тем, как он чувствовал на себе взгляд Чанбина. Когда Чанбин не вернулся сразу же, Сынмин обернулся, чтобы обнаружить, что он просто стоял у кресла, рассматривая его. Сынмин только собирался нахмуриться, но увидел, как чанбинов взгляд лениво прослеживал линии его тела, впитывал то, как он выглядел разложенным на верстаке вот так. Это всегда было так странно — понимать, что Чанбин считал его физически привлекательным. Сынмин не питал никаких иллюзий относительно своего тела: он был слишком худым, у него не было никаких мускул, и местами он казался нескладным. Люди считали его привлекательным, люди хотели его, но в прошлом этот интерес всегда казался- поверхностным. Никто и никогда не хотел его так, как хотел его Чанбин. И все же это было немного слишком: то, как Чанбин стоял и смотрел на него вот так, когда на нем не было одежды. — Будешь всю ночь просто стоять и смотреть, — сказал он, пытаясь придать голосу его обыкновенную сухость, — или наконец дашь мне свой член? Чанбин рассмеялся, как Сынмин и ожидал. Он подошел к нему и встал рядом, где Сынмин снова не мог его видеть. Он положил руку ему на задницу, не сжимая, но и не просто касаясь — тепло и уверенно, так тепло на коже Сынмина. Сынмин пытался побороть дрожь, пытался не реагировать заметно, и это оказалось возможно лишь потому, что Чанбин не видел того, как дернулся его член. — Детка, — прошептал Чанбин; его низкий голос разнесся эхом по комнате. Раньше Сынмин ненавидел, когда его так звали. Хотя, по правде говоря, немногие мужчины делали это. Сынмин был не из таких людей, которых можно было назвать “деткой”. Но из уст Чанбина это слово звучало иначе. — Можешь поднять для меня колено? Чанбин, судя по всему, говорил об одной из табуреток, которую он с коротким скрипом ножек по бетонному полу подтащил к верстаку. Сынмину это казалось излишним, вот так раскрывать себя еще до того, как пальцы Чанбина оказались внутри него. Но на его неуверенный звук Чанбин сказал: — Все хорошо, обещаю, все будет хорошо, — так что Сынмин вздохнул и положил колено на табуретку. Эта поза казалась еще более открытой, настолько, что для Сынмина это было почти слишком. Дело было не в том, что его никогда не брали сзади, это случалось и с другими людьми, и с Чанбином, но в этой комнате это ощущалось странно. Он привык видеть здесь все — не только пространство вокруг себя, но и квартиру, другие комнаты, тротуары вокруг здания. Кто-то назвал бы его вуайеристом. Но здесь, упершись в стол под собой локтями, он не видел даже Чанбина. Руки Чанбина, теперь обе, снова обхватили его задницу, слегка раздвигая ягодицы, заставляя Сынмина уронить голову между плеч. Неужели Чанбин его разглядывал? Смотрел туда, где его руки держали его раскрытым? Сынмин надеялся на это и одновременно надеялся, что это было не так. Раздался звук движения, какой-то шорох. Он чувствовал, как часть тепла Чанбина покинула его, и ожидал почувствовать прикосновение его пальцев, возможно — прохладных от смазки, но вместо этого почувствовал- дыхание, прямо на своей раскрытой заднице. Он чуть не вздрогнул. — Хён? — натянуто проговорил он. Не от страха, не от нервов, но и не от предвкушения. Он не мог описать своих чувств словами. — Как я и сказал, — пробормотал Чанбин, и блять, Сынмин каждый его выдох чувствовал на своей коже. — У меня новая идея. — Это не- — начал Сынмин, но ему пришлось захлопнуть рот, почти клацнув зубами, от ощущения языка Чанбина на кольце его ануса. У Чанбина не было привычки скромничать в постели, и сейчас он взялся удобнее, чтобы раскрыть Сынмина больше, и провел по его входу языком, таким горячим, еще раз. Сынмин стиснул челюсти, отчаянно не желая позволить себе издать хоть какой-нибудь звук слишком рано. Но каждое влажное касание языка Чанбина заставляло возбуждение в нем из медленного ручейка превращаться в ревущий водопад, словно вдруг накрывая его с головой. Боже, ему стоило догадаться, подумал он, силой удерживая себя на месте, чтобы не толкнуться навстречу этому языку, он должен был понять, что именно это было у Чанбина на уме. Долгие несколько минут он только и мог держаться неподвижно, держаться тихо, но чувства грозили пересилить его. Было слишком хорошо — Чанбин вылизывал его, толкался в него языком, скользким и гладким, туда, где Сынмин и так был слишком чувствителен. Он был возбужден, кровь резко прилила к его члену, так быстро, что у него почти закружилась голова. Слюна беспорядочно стекала по чанбинову подбородку, Сынмин чувствовал ее на своей промежности, чувствовал, как Чанбин прижимается к нему носом. Сынмину удавалось быть тихим, но от этого не было лучше. Без звуков собственного голоса он слышал мокрые, грязные звуки, которые издавал рот Чанбина, разносившиеся по этому огромному пространству, где он проводил столько времени. Но удавалось ему это лишь до того момента, как Чанбин опустился языком ниже, широко проводя им по его мошонке — и Сынмин не смог сдержать тихого скулежа. Он немного толкнулся назад, не в силах остановить себя, и одна из рук Чанбин покинула его задницу и легла на бедро, чтобы он смог притянуть его к себе так, чтобы сынминов член больше не был неудобно зажат между его телом и поверхностью стола. Его живот был мокрым от предэякулята, и у него оказалось ровно достаточно времени, чтобы решить, что он отлично скрыл это от Чанбина, прежде чем рука с его бедра обернулась вокруг его члена. — А-а-ах, — простонал Сынмин, несдержанно дергая бедрами навстречу этому касанию, а потом — навстречу Чанбину, продолжившему трахать его языком. Его рука медленно, так медленно двигалась на его члене, недостаточно, чтобы принести Сынмину облегчение, но так, чтобы это было- слишком. Слишком много. Он снова скулил, протяжно и бессловесно. Чанбин едва отнял свои губы от него, чтобы проговорить: — Да, да, вот так, — прямо в его кожу. Он не звучал нагло, как могли бы другие, наконец вырвав эту реакцию у Сынмина; он звучал просто довольно, так довольно тем, что Сынмину было хорошо. Сынмин наверняка тек ему в руку, и не мог больше найти в себе сил беспокоиться об этом. — А-ах, хён, — произнес он, пытаясь найти хоть какие-нибудь слова, но удавалось ему только дрожать. Чанбин отнял руку, и Сынмину пришлось побороть в себе желание запротестовать. Он услышал, как за его спиной что-то щелкало, а потом, когда язык Чанбина коснулся его снова, почувствовал, как в него проник скользкий от смазки палец. Он был прохладным — странное ощущение в смеси с жаром чанбинова рта. Сынмин сжался вокруг пальца, не желая его остановить, но чтобы почувствовать- больше, ощутить это первое проникновение ярче. Он только-только начинал восстанавливать дыхание, когда Чанбин протолкнул свой язык вслед за пальцем. Локти Сынмина перестали его держать, и он сдался и лег грудью на стол, сложив под собой руки и уронив голову, чтобы она опустилась на его предплечья. Его бедра от этого подались назад — ненамеренное последствие, о котором он не жалел, потому что оно заставило палец Чанбина протолкнуться глубже в него быстрее, чем наверняка планировал Чанбин. Тот снова издал довольный звук, а потом сказал: — Боже, ты умница. Сынмин понятия не имел, о чем именно он говорил. Он хотел бы спросить, но не мог. Физически не был на это способен. Он мог только лежать на столе, пока Чанбин растягивал его. Он действовал так медленно, медленнее обычного, наверняка потому, что у них было время и все это здание сейчас принадлежало им. Несмотря на свои прошлые жалобы, Сынмин знал: у них были часы. Какая же ужасная, прекрасная мысль. Казалось, прошел целый век, когда Чанбин осторожно проник в Сынмина вторым пальцем, так осторожно, словно думал, что Сынмин может сломаться. Иронично — Сынмин начал бы умолять, если бы мог найти слова. Прошлые шутки и прелюдии казались куда более реальными теперь, когда он стоял здесь и пальцы Чанбина вот так дразнили его. Он скользил языком между ними, вокруг них, обводя растянутый анус Сынмина. Сынмин подавался бедрами ему навстречу, и это движение заставляло головку его члена задевать край стола. Ему не хотелось притираться к нему, стол был слишком твердым для этого, но каждое касание было хотя бы чем-то. Когда Чанбин наконец протолкнул в него третий палец, Сынмину удалось лишь безумно подумать, боже, какой же там, наверное, беспорядок. Он это чувствовал, чувствовал, как мокро и скользко было между его бедер, как с них капала смазка и теплая слюна. Он ненавидел беспорядок, но от мысли об этом, о том, что это с ним делают губы Чанбина, ему становилось еще жарче. Под его кожей все горело. Мир перед его глазами поплыл. Иногда его поражало то, что ему могло быть так хорошо — шокировало даже не то, что Чанбин делал это с ним, а просто то, что он, Ким Сынмин, мог испытывать такое удовольствие. Он столько месяцев после смерти своего отца провел, не чувствуя вообще ничего. Между ним и всем миром, всеми вокруг, была стена, и ему понадобилось много времени, чтобы проделать в ней дыру, сквозь которую проникала хоть какая-то малая часть мира извне. Это было все, что он позволял себе — минимально и под контролем. Когда он был с Чанбином, ему казалось, будто кто-то набрасывался на эту стену с кувалдой, и Сынмин не был уверен, делал ли это Чанбин или он сам. Он тяжело дышал в стол, и его дыхание оставляло влагу, которую он ощущал кожей. Он пытался быть тихим, пытался не дать своим стонам разнестись в пустом пространстве, но не мог справиться с этим. Он никогда не звучал так громко в спальне, в этом маленьком и замкнутом пространстве. Чанбин все еще делал все так медленно, и три его пальца двигались внутри Сынмина так осторожно, лишь иногда проникая достаточно глубоко, чтобы прижаться к его простате, и удовольствие внутри него тогда превращалось из пылавшего пламени в жар индустриальной печи. Сынмин мог лишь беспомощно принимать то, что ему давали. Он чувствовал и то, как слюна текла из его рта на его предплечье, и знал, что должен был закрыть рот, но не мог. Он не мог думать. Когда ему наконец удалось выдавить из себя хоть что-то, его ноги дрожали так, что он не знал, удержат ли они его. — Хён, — едва громче шепота, но достаточно слышно в почти полной тишине комнаты проговорил он, — хён, пожалуйста, прошу. Чанбин наконец отнял губы, но продолжил движения своих пальцев, все еще осторожно растягивавших Сынмина. Он положил щеку на его ягодицу, и Сынмин чувствовал, как двигались его губы, когда он говорил. — Что, милый? — спросил он. Его голос звучал хрипло и оттого так низко, что Сынмин задрожал и толкнулся навстречу его пальцам внутри себя. — Чего ты хочешь? Хён все тебе даст. — Трахни меня уже, — сказал Сынмин. Вышло нагло, требовательно, и Чанбин низко и коротко рассмеялся. Он всегда смеялся, когда Сынмин требовал чего-то от него в постели, и всегда давал ему то, чего он хотел; для Чанбина это были не просто грязные слова, он делал то, о чем просил его Сынмин. Сынмин почувствовал, как еще больше теряет себя, почувствовал, как пара слез пролилась из его глаз. Ему было слишком хорошо, все было слишком хорошо, и он- позволил себе эту мысль, разрешил себе подумать, я люблю его, но загнал ее обратно в самые глубины своего подсознания, где ей было самое место. Он не мог бы приблизиться к этой мысли сейчас, если бы был в лучшей форме — и уж точно не был способен на это, стоя обнаженным и чувствуя, как высыхает на его заднице слюна Чанбина. Он почувствовал, как Чанбин встал, и повернулся достаточно, чтобы посмотреть на него, не отрывая головы от своих рук, но наконец закрывая рот. Он наверняка выглядел грязно. В его глазах стояли слезы, его губы были мокрыми, на лбу выступил пот. Он все еще тяжело дышал, в его легких не хватало воздуха. Он видел, как Чанбин разглядывал его, а потом — как выражение на его лице- переменилось. Если никто и никогда не находил Сынмина таким привлекательным, как Чанбин, то, по правде говоря, никто не смотрел на него с таким же жаром, как он. Он смотрел так, будто хотел его съесть. После тех нескольких секунд, что они просто смотрели друг на друга и дыхание Сынмина стало понемногу выравниваться, Чанбин резко подался в движение, спешно стягивая с себя штаны и отбрасывая их на пол. Он вышел из них и там их и оставил. Сынмин долго, медово-сладко смотрел на то, как он был возбужден, на то, как покраснел его член, а потом подумал — аргх, на пол? и издал недовольный горловой звук. — Сынмин, я могу завтра просто устроить стирку, — сказал Чанбин, и Сынмину пришлось закрыть глаза. Мог ли он когда-нибудь к этому привыкнуть — к тому, как хорошо его знали? Как его понимали? Пока его глаза были закрыты, он почувствовал, как руки Чанбина подхватили его, как его ладони легли на выступавшие косточки его таза. Сынмин не сумел запереть тихого стона у себя за зубами, когда Чанбин скользнул членом по влаге между его ног. Он все еще был раскрыт, его колено лежало на табуретке, но это было неважно, Чанбин не хотел его бедра, он просто проводил по ним членом, пока Сынмин не потерял терпение и не издал звук, который сам назвал бы пиздецки раздраженным. Чанбин снова рассмеялся, но наконец, наконец-то подставил свой член и начал проникать в тело Сынмина. Сынмин уткнулся губами в свое запястье, мягко прижимаясь губами к косточке. Член Чанбина был не самым большим, что он принимал в себя, но едва ли можно было на это жаловаться. Сынмин не предпочитал большие размеры, не стремился к сложностям, и Чанбин заполнял его просто идеально. И снова — это ощущение того, что ему было слишком, слишком хорошо. К тому моменту, как Чанбин проник в него до конца, зубы Сынмина перестали быть такими нежными. Он наверняка оставлял следы. Чанбин немного вышел, а потом медленно толкнулся обратно, и продолжил двигаться именно так, почти нежно. Он столько времени провел вылизывая его, что Сынмин ожидал чего-то быстрого, чего-то столь же отчаянного, как то, насколько спешно Чанбин стащил с себя штаны, но тот был поразительно нетороплив. Казалось, прошло целых несколько минут, прежде чем он перестал слегка покачивать бедрами и наконец начал трахать Сынмина по-настоящему. Но даже это было медленно, размеренно. Каждый толчок каким-то образом получался ровным, с каждым движением Чанбин глубоко проникал в него. Он понятия не имел, как ему это удавалось, потому что сам Сынмин чувствовал, как сходит с ума. Неужели вот таким Чанбин был, когда они не пытались держать все в секрете, когда некому было их поймать? Если так, то Сынмин готов был настаивать на том, чтобы Чанбин принимал каждое предложение пойти в клуб, потому что это было невыносимо. Одна его нога все еще лежала на табуретке, и он больше понятия не имел, сколько еще мог так продержаться. Чанбин подхватил его бедро, достаточно крепко, чтобы Сынмин почувствовал силу его рук, и как-то, невозможно, раскрыл его еще сильнее. Он переступил с ноги на ногу, и следующий толчок снова зажег в Сынмине пламя. Он выбил вскрик из сынминова горла, поразительно громкий звук, и, не успел он перевести дыхание, Чанбин толкнулся в него снова, теперь грубее, трахая его так, как Сынмин хотел. Теперь он не мог остановить свои звуки, у него не было никакой надежды на то, чтобы взять себя под контроль. Ему хотелось позвать Чанбина по имени, может быть — сказать ему двигаться медленнее, просто чтобы побыть наглым, но он не мог. Ему удавались лишь стоны и бессловесные вскрики, разносившиеся по комнате эхом, и среди них он слышал хриплое дыхание Чанбина, его собственные тихие стоны. Время ускользало от него в полной удовольствия дымке — Сынмин не осознавал ничего, кроме ощущения члена Чанбина внутри себя, его рук на своем теле. И, несмотря на то, что он знал, что это когда-нибудь произойдет, его все равно застало врасплох то, как нога, которой он стоял на полу, не выдержала — его колено просто подогнулось. Не успел он отреагировать, не успел соскользнуть на пол, он услышал, как Чанбин выдохнул, а потом другая его рука подхватила Сынмина под бедром. Сынмин ожидал, что Чанбин просто поддержит его, но вместо этого он принял на себя его вес, приподняв его так, что Сынмин не мог опереться ногами о землю. Теперь только Чанбин поддерживал его, продолжая трахать его глубоко и грубо. Сынмин подумал — как выглядят его руки сейчас, когда он вот так держит меня? После этого ему пришлось снова спрятать лицо в своих предплечьях и прикусить кожу там, потому что одной этой мысли почти хватило, чтобы он кончил без всяких прикосновений. Ему редко это удавалось, и тот факт, что сейчас он был так близок, ощущался внутри него, словно удар молнии. — Сынмин, — произнес Чанбин, все еще так низко и хрипло. — Сынмин-а. Посмотри на меня? Сынмин отнял зубы от своей кожи, сделал несколько влажных вдохов и выдохов и повернул голову, чтобы посмотреть на Чанбина. Одному Богу было известно, как он выглядел сейчас; тот беспорядок, в котором он был до этого, наверняка никак не мог сравниться с этим. Он чувствовал себя совершенно разрушенным. Ему хотелось увидеть Чанбина, просто чтобы понять, был ли он так же разбит, но угол был неудобным, и ему не было видно ничего, кроме левой стороны его лица. Чанбин издал разочарованный звук, а потом просто- вышел из него. Это полностью застало Сынмина врасплох. Вот так внезапно оказаться пустым, сжиматься вокруг этой пустоты было ужасно. Каждый раз ему становилось так не по себе, и он проговорил: — Хён, что- — прямо перед тем, как хватка Чанбина на его теле ослабла и его мягко опустили на пол. Сынмин только хотел сказать ему, что не думает, что сможет удержать себя на ногах, правда, но Чанбин скользнул руками под его бедра и осторожно перевернул его, пока он не оказался на спине, недоуменно уставившись в потолок. — Как твое плечо? — обеспокоенно спросил Чанбин. Сынмину понадобилось несколько секунд, чтобы хотя бы осознать вопрос. Кому сейчас было не плевать на его плечо? — Нормально? — произнес он, пытаясь опереться на локти и поднять себя, чтобы посмотреть на Чанбина и увидеть, что, черт подери, происходит. — Все хорошо, хён, ничего- что- — Хорошо, — сказал Чанбин. Его ладони подхватили Сынмина под бедра, и он снова раскрыл его, а потом одним легким движением толкнулся в его тело. — Ох, блять, — ахнул Сынмин, опускаясь обратно на стол — его локти больше не могли его держать. Единственным, что было хорошо в этой перемене позы, было то, что она дала Сынмину небольшую передышку, и он больше не стоял на грани оргазма. Все остальное в ней было ужасно — Сынмин полностью лежал на столе, и Чанбин мог трахать его сильнее, и сынминовы стоны, сбивчивые выдохи, направленные теперь в потолок, стали еще громче. Его голова запрокинулась на столе, ногти царапали дерево, потому что держаться было не за что, не за что было схватиться, пока Чанбин двигался в нем, каждым толчком ударяя по простате, и заставляя его испытывать чувство слишком-хорошо-слишком-много. Его голова склонилась набок, и он впервые увидел лицо Чанбина. Может быть, ему хотелось бы увидеть его раньше, но он не мог этого вынести — любовь к нему была написана во всех чертах Чанбина, на его лице горела нежность. Это слишком перевешивало чашу весов для Сынмина, и ему пришлось со сломанным всхлипом закрыть лицо предплечьем. — Ах, Сынмин, — в тот же миг проговорил Чанбин невероятно дрожавшим голосом. — Милый, я так люблю тебя, посмотри на меня, пожалуйста, посмотри, дай мне увидеть- Сынмин, разбитый от этого “я люблю тебя”, не мог сопротивляться, когда Чанбин отнял его руку от его лица. Он позволил двигать себя, позволил открыть себя чанбинову взгляду, глядя на него затуманенными от слез глазами, и почувствовал, как член Чанбина дернулся внутри него. — Да, — почти простонал Чанбин. — Да, твои глаза, вот так, блять, Сынмин, как я люблю твои глаза, я люблю тебя- — Хён, — сумел выдавить Сынмин; с трудом выговаривая каждое слово, — а-а, блять, блять, как ты- как- ты всегда такой- слащавый? Чанбин — как-то, невозможно, — сумел улыбнуться ему. Сынмину при виде этой улыбки чуть не захотелось снова спрятать лицо. — Это ты пробуждаешь это во мне, — ответил Чанбин. Сынмин хотел сказать что-нибудь, что-то резкое, как только понял бы, как работает его язык и как формируются в голове мысли. Все продвижения в этом оказались безжалостно срезаны на корню, как только Чанбин стал трахать его еще грубее, чем до этого, резкими толчками бедер, и Сынмин осознал- он тоже был близок к тому, чтобы кончить, чувствовал, как стремительно приближался к этой острой черте. По крайней мере, Сынмин не был в этом одинок. — Ты такой прекрасный вот так, — тяжело дыша, проговорил Чанбин. — Твоя кожа такая чистая рядом со всеми этими инструментами. Такой раскрытый для меня. Мне в плечо колет шуруп, хотел сказать ему Сынмин, но ему так и не выпало шанса. Чанбин обернул руку вокруг его члена — его огрубевшие от мозолей пальцы крепко сжали его, предэякулят смазывал его ладонь. Понадобилось всего несколько движений, чтобы Сынмин кончил, ошеломляюще-сильно, сжимая в себе член Чанбина и выгибаясь на верстаке со вскриком, который, он почти-надеялся, не звучал именем Чанбина. Чанбин двигался, трахая его сквозь оргазм, но он тоже кончил, Сынмин чувствовал это тепло внутри себя, эту неожиданную липкость. Чанбин точно позвал его по имени, низко, гортанно, сжимая бедра Сынмина так крепко, что Сынмин подумал, что могут остаться синяки. В любой другой ситуации Сынмин бы ненавидел это, но ему нравилась мысль о том, что сила Чанбина вот так легко оставляет на нем след, что Чанбин потерял контроль над ней на несколько мгновений, найдя удовольствие в его теле. Сынмин обмяк на верстаке, дрожа всем телом. Поразительно — он чувствовал себя так, будто пробежал марафон, хотя все время просто лежал на спине. Чанбин не вышел из него; его член обмякал внутри Сынмина, и он большими пальцами поглаживал его бедра, все еще сжимая его задницу, но теперь- мягче. Он тоже, казалось, немного лишился дара речи, не мог перевести дыхание. Нужно будет сходить в душ, лениво подумал Сынмин, совершенно не готовый двигаться. Пот остывал на его теле, но это ощущение не было неприятным. А вот ощущение спермы на его животе обязательно стало бы. Но дело было не только в этом: ему нужен был душ, потому что Чанбин кончил в него, что- по правде говоря, не было чем-то необычным, и Сынмин не собирался просить его перестать, так что, наверное, вина была только на нем. — Боже, — произнес Чанбин, когда тишина между ними растянулась, казалось, на несколько минут, хотя это наверняка было не так. Сынмин фыркнул, а потом стиснул зубы, чтобы не рассмеяться по-настоящему. Но его тело все равно задрожало от сдерживаемого смеха, и Чанбин зашипел и осторожно выскользнул из его тела. Сынмин почувствовал, как сперма медленно вытекает из него, капельками сползает по его бедру. Это ощущалось как полная противоположность сексуальности, но, подняв голову, он обнаружил, что Чанбин смотрел на него, и в глазах его все еще горел огонь. Только то, насколько близко Сынмин был знаком с его рефрактерным периодом, остановило любое беспокойство, которое он мог бы испытать по этому поводу. — Хён, — сказал он, поднимая руки в воздух и устраивая редкое для него притворство в собственной беспомощности. — Помоги подняться. Чанбин взял его за руки, подхватил под предплечья, чтобы осторожно, медленно, все еще волнуясь о его чертовом плече, помочь ему сесть. Каким же добрым он был, каким заботливым, и вдумчивым — гораздо лучше, чем то, чего заслуживал Сынмин. Чанбин наверняка заслуживал человека, чьи слова любви не были заперты где-то в глубинах его сознания, но, ох — Чанбин выбрал его, так что Сынмин не собирался давать ему понять, что у него были варианты получше. Чанбин помог ему и встать на ноги, поддерживая его, пока не убедился, что сынминовы дрожащие колени не подведут его снова. Касание продлилось всего пару секунд, и все это время Чанбин улыбался ему, явно смеясь внутри себя. — Не гордись слишком сильно, — сказал ему Сынмин. — У меня просто нет мускулов, дело не в твоем мастерстве обращения с членом. — Я покажу тебе мастерство, — сказал Чанбин — и это было такой глупостью, что Сынмин все же рассмеялся, держась рукой за чанбиново голое плечо. Улыбка на губах Чанбина стала шире, а на лице снова появилась та влюбленная радость. Справиться с ней теперь было проще, хотя, может быть, причиной тому был недавний оргазм. Стоя вот так, голыми ногами на бетонном полу, он понял, что скучал- по объятиям. До Чанбина он никогда и ни с кем не обнимался и долгое время думал, что никогда не станет терпеть подобного. Он не был уверен, было ли это ложью, или Чанбин стал чем-то вроде терапии воздействия, но он так привык к этому, что сейчас ему не хотелось ничего, кроме как утянуть Чанбина в постель за собой и позволить его весу придавить себя. Он пытался понять, перенесет ли стыд, который испытает, попросив о подобном, когда Чанбин сказал: — Пойдем, я отнесу соджу в твою спальню, и мы полежим вместе, хорошо? Сынмин тихо вздохнул. Боже, этот мужчина. Какого хуя. — Да, хён, — сказал он. — Звучит неплохо.