курение убивает.

Звуки шагов по лестнице. Едва слышный ветер. Приближаясь к выходу, становится всё холоднее. Но Антону похуй. Он уже давно ничего не чувствует. Ни боли, ни холода, ни счастья. А когда он выходит на крышу, то вдыхает глубоко. Свежо и чисто тут. Но этот свежий воздух хочется испортить смрадом сигаретного дыма. — Привет,— слышится внезапно со стороны. Антон дёргается, хмуря брови. Кто-то посмел занять его место? Чёрт возьми, а ему казалось, что он уже забронировал эту крышу. — Ты кто, блядь? — Рома,— так невозмутимо, словно этот парень каждый день видит всяких малолеток на крыше, — А ты? — Тебе имя сказать или то, какой я человек? — Имя. — Антон,— и поджимая губы, шагает к краю, на котором всегда сидит. Да, всегда на краю, всю жизнь, блядь, на краю. И страха за свою жизнь нет, потому что Антон не чувствует ничего, и страха в том числе. — Всегда тут сидишь? — Частенько,— садится рядом, пока ноги над пропастью города небольшого свисают, — Не боишься упасть? — А ты? На этот вопрос Антон лишь взгляд отводит. Он ведь не боится, но скажешь это — будут смеяться и говорить, что строишь из себя слишком крутого. Потому что именно так было в детстве, в котором сверстники твоих проблем не понимали. В котором никто твоих проблем не понимал. В котором никто даже не думал, что они у тебя есть. Рома, не слыша ответа, копошится в карманах. — Куришь?— спрашивает спокойно, смотря вдаль. — Ну и? И старший достает из карманов пачку, доставая сигарету. Протягивает её подростку. — Будешь? Антон смотрит буквально пару секунд на протянутую сигарету, а после безразлично отводит глаза. — Свои есть,— сухо, словно желание взять есть, но что-то останавливает. Да, останавливает. Жизненный принцип — не брать ничего ни от кого и не доверять. И ни один человек Антону не говорил, что доверять и брать нельзя. Так Антону сказала жизнь без слов. — Тебе сколько? — Ну, шестнадцать, и? Что это тебе даст? — Эй, чё агрессивный такой, пацан? Я ж по доброму. — Мне твоя доброта до пизды. — Злой ты. Антон лишь усмехается, доставая сигарету уже из своей пачки. — Я не злой,— делая паузу, вздыхая, — Я просто не люблю людей. — Ты тоже человек. — А кто сказал, что я себя люблю? — Да ты…— держит молчание несколько секунд, осматривая Антона, — Ты вроде нормальный. А чё себя не любишь? — Просто не люблю. — Небось, режешься ещё? У Антона внутри от злости резкой закипает и бурлит всё. Сука. — Тебе какая нахуй разница? — Просто спросил. — "Просто спросил", блядь,— сжимая челюсти, стараясь в руках себя держать, выпускает дым из лёгких, — Ключевое слово «просто». У тебя, наверное, всё так просто! — А у тебя тяжело, да? — Не твоё ебучее дело. — Эй, ну не злись,— с явной добротой, — Я не хочу тебя задеть. — А чего ещё ты хочешь? — Да ничего, просто поболтать. — Болтать будешь ногой, сидя на стуле. И молчание. Кратковременное, зато спокойное. Конечно, внутри у Антона самый настоящий вулкан гнева, но лицо того не показывает. Хоть глаза и об обратном говорят. — Как давно куришь?— вопрос прилетает неожиданно, а слова растворяются в пустоте. Антон хмурит брови, решая в этот раз не хамить. — Года три. — Так рано начал,— выдыхая в сторону, да будто с сожалением говоря. — А тебе сколько лет? — Двадцать. — Старый ты. — Двадцать — это не сорок. — А тринадцать — это не рано. Рома словам подростка усмехается, потому что тот умеет переиграть. Тот умеет заставить заинтересоваться собой. — Почему ты так себя ведёшь? — Как? — Ты грубый, пацан. Может, проблемы какие-то? — А ты, блядь, что, психолог, чтобы о моих проблемах выслушивать?— шикая и смотря хищно. Роме хочется усмехнуться, он парня этого не боится. Скорее жалеет. — Нет, но я бы мог послушать и дать совет. — Просто потому, что ты старше на четыре года, блядь? — Откуда такая ненависть?— Рома сводит брови к переносице, явно мало что понимая в поведении Антона, — Слушай, пацан, у тебя друзья хоть есть? — Нет у меня друзей. — Почему? — Все гнидами были,— Антон обводит взглядом сигарету, одиноко тлеющую в пальцах, — Мои друзья — это сигареты,— и выбрасывает окурок с крыши, думая, что когда-нибудь сможет полетать также, как и каждый бычок, сброшенный отсюда. — Курение убивает, пацан. И Антон лишь усмехается, доставая из пачки вторую. — Мои друзья меня тоже убивали. — Сигареты сделают также, просто немного по другому. — Зато они не бросят,— усмехаясь грустно, чувствуя, как сердце бешено колотит. И столько хуеты внутри накопилось, а рассказать некому, — Не разрушат доверие ко всему миру,— смаргивая подступающие к глазам слёзы, — Не сломают тебе жизнь,— стискивая челюсти, — Не заставят тебя почувствовать себя тупым, наивным уебаном,— и, не сдерживаясь, чувствуя слезу, скользнувшую по лицу. Ещё секунда и Антон утыкается в чужое плечо, воя от боли моральной. Желая умереть прямо здесь и сейчас, но тёплая рука Ромы на плече чудом успокаивает. — Ну всё, тише, пацан,— вздыхая, — Найдёшь ты себе ещё человека, который тебя никогда не предаст,— Рома тянет паузу, слушая чужие всхлипы, но точно зная, что Антон его слышит, — Я тебе даже больше скажу: я могу стать этим человеком. И Антону думается, что всё это сказки. Что Рома тоже предаст. Но Рома обещает себе, что восстановит доверие этого парня к миру. А ещё заменит ему сигареты, ведь курение убивает, а он — нет.