приятное

      Гладь чистого озера иногда содрогается лёгкими волнами от поддувающего с леса ветром. Даня готов клясться, что никогда ещё не обращал столько внимания на небо, даже в ясные — самые любимые ванины — дни, и самые прозрачные ночи, когда темнота приковывает твои глаза к себе и отвлечет тебя разве что не менее интересный и очаровывающий Ваня.       — В городе, наверное, не видно звезд по ночам? — веткой на песке вычерчиваются бессмысленные узоры, пока немного робкий голос разрезает тишину позднего вечера.       — А? Не знаю, Ванюш. Я вообще редко смотрел на небо, да в целом вокруг себя в городе. — Даня вынимает из собственной кожаной сумки что-то наподобие пледа, полотенца, может быть, и сворачивает дважды, кладёт на песок, — Ложись?       И они укладываются, Данила — заведя руки за голову, Алексеев — просто рядом. — Вань, расскажи чего-нибудь ещё про звезды, может ты мне ещё не всё выдал?       — Ой, да наверное уже всё. А, да и в городе неча на них смотреть, наверное, хер чего увидишь, — рука невзначай ложится на чужое бедро, и Даня вроде уже и не обращает внимания, спать надумал? — Но оно и ясно, в городе сильный световой шум стоит, которого нет в лесу. Хотя мы и щас не так чтобы далеко от города.. Но типа всё эти прожекторы, стадионы, чего там ещё есть, оно всё просто глушит свет звёзд, и заметишь ты только самые яркие, так сказать. — Ваня поворачивается прямо к данилову лицу, губы слегка поджимает, — Дань?       — А-а? Я слушаю, да-да.. Рассказывай, пожалуйста, — сон подбирается видимо очень тихо, медленно, но верно.       — Знаешь, все на уме крутится желание сделать тебе что-нибудь приятное, — Алексеев приподнимается, садится на песок, руки, водящей по бедру от колена почти до паха, не убирает — это приятно, он уверен. Не до конца, конечно, уверен приемлемо ли оно для Данилы, но это ведь совсем ничто по сравнению с тем, что было на кровати, по сравнению с тем, из за мыслей о чем Ваню по ночам передергивало, а Даня нервно спрашивал, всё ли хорошо.       — Угу.. — Поперечный вытягивает левую руку, когда чувствует отсутствие рядом, казалось, надёжного, но какого-то непостоянного тепла. Кажется, Морфей и полноценный 16-ти часовой активный день оказываются разом сильнее Даниного неумолимого интереса к Ване. Ваня у него был нежный, до жути прямо, Дане будто и не снились такие нежные и аккуратные касания, такой тёплый и трепетный взгляд, как у этих карих глаз. Всё таки они куда роднее оказываются, чем те серо-голубые, которые ты встречал каждый день, только просыпаясь.       Ване вечно удаётся руками, грубыми, с мелкими мазолями от ручного труда и сильно отличной от городской, лесной жизни, касаться приятно и тихо, делать приятно, что без задней мысли хочется самому и полностью окунуться в его ласкающие руки. Сейчас, когда они же, бесподобные, пробираются под и без того немного задравшуюся футболку, шастают там и неметают круги, Даниле остаётся тихо совсем, без толики пошлости, проскулить на выдохе и расслабиться только больше.       Но те же руки сигают в вовсе обратную сторону, пускай Ваня не отводит пристального взгляда от полудремавшего приятеля. Пальцы легко отодвигают любую ткань, действуют наугад, при этом попадая метко в желанное. — Ванюш, ты чего делаешь?       В моменте Ванюша берёт данин член обеими руками и с аккуратным напором водит снизу-вверх. Даня тогда же в том полудреме приподнимается и видит уже глядящего на него изподлобья Ваню, неожиданно и тяготно проводящего мокрым языком по члену. И взгляд ванин так щеняч, что Поперечный уже ненавидит себя за эту аналогию и шумно выдыхает, когда Ваня ведёт рукою на себя, а языком задерживается у головки, пошло прихлюпывая губами и спуская слюну.       — Бля-я-ять, Ваня... — руки накрывают глаза и Данила откидывается обратно на землю, попытавшись вновь расслабиться.       — Что-что? Мне перестать?       — Ни за что.       Годы, вероятно, вполне может и месяцы, но проведённые в одиночестве, без любых телесных контактов, делают Ваню очень жадным в этом плане. Его борода слегка покалывает, когда он берёт совершенно и полностью, что для его рук не остаётся места, а Данила закусывает тыльную сторону собственной ладони, глуша сдавленный, протяжный стон, сразу же отрекшись ото сна. В остальном махинации и невероятные импровизированные техники Вани, которые будоражат и заставляют позвоночник выгибаться, лишь бы не кончить прямо здесь и сейчас, оставляют Даню в почти немом ауте. Алексеев обходится без темпа и скоростей, без грубости, к которой Даня уже пусть и пристрастился, но все не нашёл в ней того обещанного наслаждения, и всё равно умеет и практикуется довести до той самой дрожи в коленях, межь которых теперь сам и устраивался.       Угол, тот самый угол, на котором Даниле в моменте становится на пике сладостно, находится и теряется так же быстро, когда Алексеев успевает оставить дело одним только умелым рукам. Даню в темноте видно проблематично, и представить смешно, как его сейчас распирает от стыда, когда он изливается Ване на лицо.       — Я ожидал почти всего, но не этого, Вань, прости.