вечер, когда все тайное становится явным

Вечер пятницы не должен быть жалким и грустным, но именно таким он и ощущался. По крайней мере для Сынмина. Нет ничего такого в том, чтобы прийти одному в бар и пропустить стаканчик-другой виски или вкусного пива, иногда перебрасываясь репликами со знакомым барменом. Но есть что-то безысходное в том, что все друзья, с которыми бы хотелось провести время за выпивкой, оказываются заняты своими отношениями или важными делами. Хотя какие важные дела могут быть в пятничный вечер? Сынмин еле слышно фыркает и подносит полупустой стакан к губам, делая большой глоток. Даже алкоголь сегодня безвкусный и совершенно не опьяняющий — ни малейшего намека на приятный туман в голове. Или всему виной то множество тяжелых мыслей, что одолевало его в последнее время, не позволяя расслабиться. В любом случае, может, это и к лучшему, алкоголь и необдуманные поступки, о которых можно очень сильно пожалеть, всегда шли рука об руку. Когда он допивает напиток и крутит опустевший стакан, слушая, как ритмично постукивают не успевшие растаять кубики льда о толстые стенки, дверь бара открывается, запуская прохладный ветер с улицы. Он приносит с собой запах прелой листвы, дождя и почему-то домашнего пирога с яблоками. Хоть прохлада и заставляет Сынмина поежиться, он в какой-то мере даже благодарен посетителю за порцию осеннего воздуха — в баре густо пахнет пролитым виски, кожей старых диванов и наполированным деревом. Он не смотрит на пришедшего, по-прежнему ища ответы на дне пустого стакана: остановиться сейчас и уехать в пустую квартиру рефлексировать или порефлексировать здесь в компании еще одной порции алкоголя и бармена. Кто-то с противным звуком отодвигает соседний барный стул, будто мест больше не было, хотя бар был наполовину пуст — вечер еще только начинался. Сынмин невольно отрывается от созерцания скрученной шкурки апельсина в окружении льда на дне стакана и сталкивается взглядом с человеком, которого больше всех хотел сегодня увидеть и одновременно этого же желания боялся. — Привет. Хенджин выглядит так, будто всего пару минут назад шел по подиуму на показе дорого бренда, но свернул не туда и случайно оказался в этом баре. С русыми волосами, аккуратно собранными в хвостик, даже с учетом, что прическу явно успел потрепать ветер по дороге — пара светлых прядей выбилась и теперь спадает на лицо. С мягким взглядом карих глаз и розовыми, чуть влажными от гигиенического блеска губами. Изящный до невозможности в своем светлом плаще и сером мягком свитере. Такой же далекий и холодный, как яркие звезды в ночной час на небосводе. Такой красивый, почти прижимается на удивление теплым боком к Сынмину, садясь рядом — звезды не могут быть горячими. Парня окутывает облако из грейпфрута и цветов — сладко с приятной горчинкой, но Хенджину на удивление подходили такие запахи. Его так много, он легкие наполняет и путает мысли. Ким чувствует, как искрит с его стороны — требуется короткая передышка. — Что будешь пить? — взгляд словно приклеивается к разноцветным бутылкам на полках. Для разнообразия можно еще посчитать их количество или мысленно рассортировать по цветам, но этот вариант Сынмин оставляет как запасной. Левый бок все еще чувствует чужое тепло, но отодвинуться и отказаться от него выше собственных сил. Да и Хенджину редко с кем комфортно так близко, поэтому уход от прикосновений будет выглядеть довольно странно. Они ведь хорошие друзья. Пусть и сейчас дружба существовала только со стороны Хвана, ведь со своей стороны Сынмин чувствовал слепую влюбленность, которую он подавлял как мог и тянул с признанием, а потом в жизни Хвана случился Чанбин со своей заботой и нужными словами. После этого Сынмин запретил себе даже думать о чем-то подобном, проведя жесткую линию — они друзья, очень хорошие, но друзья. — А что ты посоветуешь? — Тебе-то? Воду. — Как грубо. Сам-то что пил? — Хенджин, не стесняясь, льнет ближе, наклоняется за стаканом, который Сынмин все это время бездумно держал в руках, и нюхает. Красивое лицо на миг искажается гримасой отвращения, и вторжение в личное пространство заканчивается так же резко, как и началось. — Как это вообще можно пить? Сынмин находит этот вопрос риторическим и лишь неопределенно жмет плечами, знаком прося бармена повторить напиток. Хенджин переключает свое внимание на парня за барной стойкой, пока тот наполняет стакан бурбоном. — А можно мне какой-нибудь коктейль на основе этой гадости, — блондин кивает в сторону стакана Сынмина, который тот берет в руки — только чтобы не уносило с первого глотка. Бармен усмехается, уточняя, нормально ли относится Хван к мяте, и, получив положительный ответ, приступает к приготовлению напитка для него. Освежающий запах мяты щекочет рецепторы, напоминая о прошедшем жарком лете. Жаль, у Сынмина ярких воспоминаний о лете не осталось — его полностью поглотила работа, единственное, что он хорошо помнит, так это то, что в офисе было невыносимо жарко, кондиционеры не справлялись, а ощущение давящего на шею галстука не покидало его даже во сне. А еще они так и не смогли поехать все вместе к морю, как планировали ранее. И от этого особенно грустно. Спустя несколько минут перед Хенджином на барную стойку опускается большой стакан, наполненный ледяной крошкой, алкоголем и безумным количеством мяты. — Мятный Джулепе. Обещаю, что с первого глотка не унесет, но уже со второго возможно. Так что осторожнее, — бармен улыбается и отходит к другой части бара, чтобы принять заказ у новых посетителей — бар постепенно наполняется. Хенджин пробует свой резко пахнущий мятой коктейль и жмурится от удовольствия и крепкого алкоголя. Сладость напитка оседает на языке, и парень, насколько позволяют неудобные барные стулья, расслабляется. — Джисон сказал, что ты на свидании, — Сынмин делает небольшой глоток и задерживает терпкий напиток во рту, согревая. Сглотнув, морщится. Нет, холодным бурбон и правда ощущается лучше. — Был. И это не свидание, — Хенджин невозмутимо тянет напиток через трубочку, а Сынмин поспешно отводит глаза от пухлых губ, переводя взгляд на уже знакомую батарею пузатых бутылок. — Чанбин просто решил составить мне компанию. Мы вместе сходили сегодня на выставку Эдварда Мунка. Было интересно. — Тогда как ты оказался здесь? Не то, чтобы я против твоего присутствия рядом, но это заставляет думать, что я мог украсть тебя с твоего не свидания, а это, знаешь ли, довольно неловко. — Не переживай, у Чанбина завтра с утра какие-то дела в студии, поэтому я просто вернулся домой пораньше. Но у нас в гостиной уже сидел Минхо и у них с Джисоном намечалось что-то вроде «нэтфликс энд чил». Не понимаю, почему они продолжают делать это в нашей квартире. Так что я был крайне обрадован, когда Хан сказал, что ты звонил и предлагал выпить в баре. — А мне он сказал, что у него важные дела на этот вечер, — Сынмин хмыкает в стакан, звук выходит приглушенным. — Так, получается, твое присутствие более вынужденное, чем желанное. — Ты должен меня понять, я не хотел бы там находится в момент чего-либо с их участием. Да и ты не худщая компания из возможных. Так что просто решил выбрать меньшее из двух зол. — То есть вечер в баре со мной? — То есть вечер в баре с тобой, — Хенджин не выглядит смущенным собственными словами, он просто говорит правду, такая как она есть. Это одна из причин почему он так нравился Киму. Сынмин хочет задать вопрос, почему Хенджин просто не позвонил Чанбину и не напросился к тому с ночевкой, более чем уверен, что Со ему бы не отказал, просто бы не смог. Конечно, он хочет спросить, почему блондин все еще избегает называть их встречи с Чанбином свиданиями, потому что именно этим они и являются и только слепой не заметит, с каким обожанием Со смотрит на Хенджина. Он правда этого хочет, но останавливает себя, делая крупный глоток алкоголя — он не должен об этом спрашивать, личная жизнь на то и личная, чтобы она могла остаться между двумя людьми. Вместо этого он молчит, и Хенджин рядом тоже молчит, иногда потягивая свое мятное безобразие. — На выставке было интересно? — Хенджин понимает, что Сынмин спрашивает не столько из интереса к искусству или творчеству самого Мунка, сколько из-за затянувшегося молчания. Но все равно с удовольствием рассказывает о том, как сильно отличались полотна друг от друга, поразительно, как можно так прекрасно писать в самых разнообразных стилях. О том, что в каждой картине и гравюре чувствовалась тревожность и пронзительная тоска и что, покидая выставку, у него было тяжело на сердце. Ким внимательно слушает, стараясь лишний раз не смотреть на такого воодушевленного Хенджина, изредка отвлекающегося на выпивку, потому что он, горящий своими интересами, становится еще красивее. Взгляд сосредоточен на рисунке дерева барной стойкий, а сам Сынмин изредка делает маленькие глотки, пока алкоголь в стакане не заканчивается — лед звонко стучит о стенки. Парень вновь просит бармена повторить напиток, хотя его личный лимит давно превышен, а Хван как-то странно косится на вновь наполненный стакан в его руке и тоже просит еще один коктейль. Теплый свет ламп, висящих над барной стойкой, отражается в темных глазах напротив, красиво бликуя. — Чанбин выглядел таким очаровательно потерянным и расстроенным, когда осознал, что известные картины, про которые он читал накануне, чтобы произвести на меня впечатление, не будут представлены. Сынмин в ответ может только сказать о, правда без особого выражения и запить скопившуюся горечь во рту алкоголем. Чувство расслабления все никак не наступает, наоборот, его словно сильнее сковывает от слов Хенджина. В словах нет никакого подтекста, а голос ровный, и в нем нет никакого намека на влюбленные нотки, но все же Кима от этого выворачивает наизнанку. Ничего удивительного, что через несколько минут молчания и пары глотков Сынмина прорывает, как прорывает ветхую плотину в сезон сильных дождей. — Знаешь, я даже завидую Чанбину, потому что он мчится, смотря только на тебя. Приезжает в выходные с кофе к вам с Джисоном квартиру, заезжает забрать тебя после работы, ходит с тобой по выставкам, хотя и далек от всего этого, но очень старается понять. Запоминает, что ты любишь, а что нет. Да если верить Джисону, он даже половину собственного гардероба сменил, только чтобы органично с тобой смотреться. Он делает все это, словно важнее тебя в этом мире никого больше не существует, — парень замолкает на мгновение, судорожно втягивая носом воздух, и, не давая панике нажать на тормоза, продолжает: — Но я тоже хочу участвовать в этих гонках, я чувствую, что это не честно. Потому что я даже не попробовал. Потому что я даже не записал себя в число участников. Смотреть на Хенджина страшно, и Сынмин искренне надеется, чтобы его путанные аналогии были понятны, потому что он вряд ли наберется смелости еще раз заговорить о своих чувствах. О своей влюбленности, которую так долго отрицал и прятал. О влюбленности, которую осознал в полной мере, когда шансы на выигрыш стали равняться нулю. — Тогда почему ты не можешь попробовать? Никто тебя не останавливает. Гонка не завершена, и победителя никто не объявлял, — Хенджин говорит тихо, и Сынмин все же смотрит на него. И теряется от того, что во взгляде блондина нет никакого отвращения. Там только тепло, топящее с головой, и полное понимание ситуации. — Это настолько ты не уверен в себе, верно? Или ты не уверен в своих чувствах? — Я уверен в чувствах и хорошо знаю, что чувствую, — ему, откровенно говоря, уже нечего терять, маски сброшены, а карты вскрыты, и плевать, насколько они выигрышные или нет. Решение теперь зависит только от Хенджина. Оно всегда зависело лишь от него. Сынмин глубоко вздыхает, переводя взгляд куда-то в сторону, потому что поддерживать зрительный контакт с Хваном, когда он так обнажен в своих чувствах, слишком сложно. И продолжает: — Я слишком давно существую бок о бок с ними, чтобы знать наверняка. Влюбленность в тебя — это не простуда, и от нее не так просто избавиться, просто приняв нужное лекарство. Какой бы способ я ни выбирал, это приводило к противоположному эффекту. Иногда мне казалось, что попытках отвлечься, забыть эти чувства я делал только хуже, проваливался все глубже. Но мне казалось, да и сейчас кажется, что ими я мог обременить тебя. Словно это могло заставить склонить чашу весов в мою сторону, потому что ты будешь чувствовать вину? Я не знаю. Это так глупо. Поэтому я ничего и не говорил. Мне всегда казалось, что ты должен найти ответ сам. Собственные пальцы, сжимающие до этого момента стакан, зарываются в черные волосы, слегка оттягивая у корней, будто это могло прояснить его разум. Зачем он вообще начал этот бессмысленный разговор? Сынмин чувствовал себя выпотрошенным, с гниющими внутренностями наружу и со своими ненужными чувствами. Так много говорить, особенно про то, что происходит внутри для него, непривычно, но сейчас слов так много, что его попросту ими тошнит и чувство облегчения никак не наступает. На фоне чуть громче начинает играть музыка, и мелодия кажется до боли знакомой и грустной — странный выбор для бара в пятничный вечер. Людей становится больше, то и дело слышатся возгласы и стук тяжелой двери. Их места за барной стойкой — явно не лучшая локация, где они бы могли обнажить свои чувства, но выходит как выходит. Может, если бы не сегодняшний вечер и достаточное количество алкоголя, все так и осталось похороненной тайной на большой глубине. Сынмин хочет заказать еще один напиток, но вместо этого Хенджин просит у бармена воды, буквально вталкивая запотевший стакан в руки вместо пустого. Ким делает глоток и чувствует, как прохладная жидкость устремляется вниз, смывая собой вкус алкоголя. — Сынмин, ты же понимаешь, что я не могу найти ответ, когда у меня нет никаких данных. Как можно выиграть в игру, если на руках нет карт? Выигрышных или проигрышных — никаких. Откуда мне было знать о твоих чувствах, когда ты, возможно, сам того не замечая, возводил стену между нами и всячески высказывал одобрение тому, что Чанбин решил проявить свой интерес ко мне? — Когда я впервые увидел, как он смотрит на тебя и каким веселым и улыбчивым ты становишься с ним, то почувствовал, что мне следует закрыть дверь, ведущую к моему сердцу, плотнее. Потому что, оставь я даже небольшой зазор, чувства бы бесконтрольно потекли наружу и все бы разрушили. — Тогда почему ты заговорил об этом сейчас? — Хенджин смотрит прямо на Сынмина, во взгляде никакого осуждения, он просто хочет понять, для чего нужно было так долго ждать. Почему они все так усложняли, хотя их сердца смотрели в одном направлении? — Я не знаю. Я правда не знаю, — лоб Сынмина встречается с нагретой от ламп поверхностью стола. Парень остается в таком положении, а его слова звучат слегка приглушенно, вынуждая Хенджина придвинуться ближе. — Возможно, я почувствовал себя жалким и завистливым, наблюдая за тем, каким счастливым ты можешь быть. Чанбин словно украл все мои шансы, даже если их изначально и не существовало. Я ревную и чувствую себя плохим человеком и, что хуже, дерьмовым другом. Потому что я элементарно не могу за тебя порадоваться, поэтому это будет не искренне. К сожалению, я понял, насколько глубоко в тебя провалился, слишком поздно и напрасно полагал, что смогу с этим справиться. В какой-то миг показалось, что пламя погасло и я подумал, что огонь утих, но сейчас, сидя рядом с тобой тут пьяный и с сердцем наизнанку, понимаю, что угли все еще там, они горячие и не остыли. Стоит легкому ветру подуть, и они могут ожить, дать жизнь новому огню, в котором я, возможно, и сгорю. — Что ты имеешь в виду под легким ветром? Что-то должно произойти? — длинные пальцы Хенджина с тонкими серебряными кольцами на них ерошат и без того растрепанные волосы Сынмина, все еще лежащего лицом в стол. Он сейчас был совершенно не похож на привычного себя — такой мягкий, потерянный. Хенджин слышал каждое его слово так ясно, будто его кричали в рупор в абсолютной тишине, хотя фоновый шум становился все громче, а голос брюнета тише. — Хенджин, не надо, ладно? — Сынмин поднимает голову, а в глазах плещется столько боли, что в ней в пору утопиться. Рука Хенджина безвольно падает вниз. — Я просто не смог себя сдержать. Давай считать, что я решил открыть тебе свое сердце, но это не должно как-то повлиять на твои мысли и чувства. Следуй за своим сердцем, а я буду следовать за своим. А сегодняшний вечер спишем на алкоголь. Мне нужно хорошо выспаться и поразмыслить над всем, что я сегодня сказал, а потом, думаю, я снова смогу стать твоим хорошим другом. Сынмин натягивает улыбку так старательно, как натягивал прошлым вечером на матрас новую, не по размеру купленную простынь. Все закончилось тихой злостью и сном на голом матрасе — удовольствие ниже среднего. Хенджин его улыбкой не обманывается, потому что заглядывает прямо в душу своими красивыми глазами. — Предлагаешь сделать вид, что ничего сегодня не произошло? Сынмин медленно кивает, потому что слова застревают где-то в трахее. Словно все его тело противится положительному ответу. Он не хочет, но так ведь будет правильно? — Я уже прошел через это один раз — сделал вид, что между нами ничего не было. И вот к чему это привело, — Хенджин морщится, залпом выпивая то, что оставалось в его стакане. — О чем ты? — Помнишь, как мы собрались все вместе на рождественские посиделки? — Да, тогда даже Чан с Феликсом смогли приехать, было круто, — Сынмин тепло улыбается нахлынувшим воспоминаниям. — Да, но ты явно не помнишь того, что мы поцеловались на балконе, хотя то, как мы просто впечатались губами друг в друга, конечно, сложно назвать полноценным поцелуем. Ты был тогда такой пьяный, с дурацкой широкой улыбкой и розовыми щеками. Я пошел за тобой, чтобы дать тебе тапочки и пропал. Ты показывал мне на звезды, а я видел только тебя. Глупо, да? — Стоп-стоп, — Сынмину кажется, что он протрезвел за секунду. Парень даже выпрямляется на стуле, позвонки неприятно хрустят, но это вряд ли стоит внимания в данный момент. — Мы что? Хенджин, если это шутка, то крайне неудачная. — Какие же тут шутки. Я даже попытался поговорить с тобой на следующий день, но в ответ получил только полный непонимания взгляд. Может, я неясно тогда выразил свои мысли и чувства, самому было страшно. Да и ты не подавал каких-либо признаков того, что вообще помнишь об этой ситуации. Так что я подумал, что ты был безумно пьян и это ничего не значит. По крайней мере для тебя. Так что я просто отпустил, — Хенджин смотрит прямо, не скрываясь, в уголках улыбки притаилась печаль. Сынмин в ответ тоже смотрит и ждет, когда тот скажет, что пошутил, но этого не происходит. Потому что хотя бы так не было больно от потерянных месяцев. Любые слова кажутся неуютными, неподходящими, и брюнет молчит, всматриваясь в хорошо знакомое лицо. — Давай на сегодня закончим. Нам обоим надо подумать, каждый из нас рассказал секрет, который долго охранял, — у Хенджина слишком осмысленный взгляд для того, кто сегодня достаточно пил, а черты лица, всегда казавшиеся мягкими, непривычно заострены, словно он чем-то безумно расстроен. — Я закажу тебе такси. Сынмин не с первого раза попадает рукой в рукав черного пальто и морщится, потому что его качает словно лодку в море на волнах. Хенджин, как более трезвый, позволяет опереться на себя и даже придерживает Кима за талию, прижимая ближе, когда по пути к выходу они встречаются с шумной компанией. Ожидание машины проходит в тишине, если не считать периодические хлопки двери и разговоры посетителей бара за сигаретой. Оба парня стоят чуть поодаль от входа, прислонившись к кирпичной стене. Сынмину невозможно смотреть на Хенджина, ему стыдно, а еще немного мутит от выпитого, поэтому собственные ботинки и окурки на мокром после прошедшего дождя асфальте становятся самой увлекательной картиной на то время, пока шорох подъезжающего автомобиля не оповещает его о прибытии. Слова мне жаль ожидаемо застревают в горле, потому что кажутся неправильными. Он не жалеет о своем признании, жалеет лишь о том, что между было недопонимание все это время. Он молча поднимает руку, чтобы махнуть Хенджину на прощание, но тот хватает его за предплечье, больно впиваясь пальцами в кожу даже через ткань пальто, сжимая ту наверняка до белых пятен, притягивает ближе и, прижавшись губами к виску, сбивчиво говорит: — Не забывай сегодняшний вечер. Я правда хочу выбрать тебя, так что, пожалуйста, мчись ко мне. — Мы буквально сейчас разъедемся в разные стороны, — Сынмин, наверное, чуть ли не впервые за вечер позволяет себе смешок, неуместный и нервный, но от него в груди будто легчает. А может, ему становиться легче от того, что обнимать Хенджина ощущается чертовски правильно. — Так что предлагаю поехать в одну сторону. Тем более утром ты сможешь мне напомнить, если я вдруг начну страдать амнезией из-за алкоголя. Можешь даже применить шантаж таблеткой обезболивающего. Поедем? Чуть прохладная шершавая ладонь находит чужую, теплую, с длинными пальцами и аккуратными тонкими серебряными кольцами на них. Сжимает крепко и не отпускает. Теперь уже нет. Через минуту машина с шуршанием шин по асфальту отъезжает. Задние габаритные огни красным цветом бликуют от луж и освещают пустую кирпичную стену. Где-то рядом слышится смех группы незнакомцев, и приглушенная музыка доносится из бара, когда дверь в очередной раз открывается, выпуская на улицу очередную порцию пьяных людей, которые вышли под порывы осеннего ветра за свежим воздухом.