То, что нас не убивает—приносит страшные страдания

В этом году зима выдалась довольно суровой. Морозы были жуткие, сугробы огромные, что в них можно было бы утопить человека, словно это бескрайнее море. Снег опадал крупным пухом, окутывая всю землю белым покрывалом. И если днём ещё было терпимо, то ночью на улицу было нельзя выйти, даже если ты укутаешься в несколько слоёв тёплых шуб. Но ему было всё равно. Ночную тишину нарушил хруст снега, возникший от чужих сапог. Их обладатель бежал с такой скоростью, спотыкаясь об собственные же ноги, будто от этого зависела его жизнь. Словно сама смерть пришла за ним и сейчас прикладывала все усилия, дабы поймать беглица и утащить в дебри Диюя, где грешник расплатится за всё свершённое его руками. Только этот человек уже был мёртв. И был бы только счастлив, если бы его действительно забрали. Пусть бы его пропустили через все десять судилищ. Пусть бы его подвергли всем пыткам, какими морозящими душу они не были. Он хотел, чтобы его забрали. Чтобы положить конец его страданиям. Чтобы он смог обрести покой. Чтобы вновь увидеть его. Пришедшая во дворец весть поразила всех без исключения. По-началу никто не поверил, более всех не хотел верить Чан Гэн. Но их жёстко поставили перед фактом. «Маршал Гу пал в бою... » Объявил в тронной зале солдат, посланный доложить о ситуации творящийся на границе. И по следующим словам было ясно, что всё складывалось не в пользу Великой Лян. Но дальше Чан Гэн не слушал. Вернее, не мог слышать. В ушах стоял шум, раздаваясь затмевающим все прочие звуки звоном. Сердце остановилось, после вновь забилось как сумасшедшее, словно обрело разум и стремилось пробить свою тюрьму состоящую из рёбер, от чего грудь сильно заломило. Чан Гэн покачнулся, ели устояв на ватных ногах, совсем не ощущая под собой какой-либо поверхности. Всё тело трясло, подобно листу на сильном ветру. Наброситься на солдата с криками и обвинениями во лжи Чан Гэна остановила годами отточенное самообладание, благодаря которому он он сохранял тонкую нить разума, хватаясь за неё, как за спасательную соломинку. Но сердце, источая кровь, отчаянно отказывалось в это верить. Может, это какой-то план? Да, точно! Это ведь так в характере Гу Юня... Потом он шокирует всех своим возрождением из мёртвых. Чан Гэн на него обидеться, скажет, как со стороны маршала это было жестоко, и что он чуть сам не отправился вслед за ним. Гу Юнь же будет вымаливать прощение подарками. И у них вновь будет всё хорошо. Да, ведь так? Как и всегда? Но реальность говорила об обратном. Уйдя далеко в свои мысли, Чан Гэн и не заметил, как его уже несколько раз окликнули. Вздрогнув, он что-то пробубнил, сам даже не разбирая, и быстрым шагом удалился из зала. Покидая дворец, Чан Гэн перешёл с быстрого шага на бег. На улицы уже опустилась ночь. Снег валил крупными хлопьями. Накопившаяся в глазах влага заслоняла обзор. Разобрать дорогу при всех этих факторов было невозможно. Щёки и руки зудели от объявших их мороза. Но Чан Гэна сейчас ничего не волновало. Слёзы сами собой полились, оставаясь где-то позади юноши. Улетая, они будто прощались с ним, как в последнюю встречу. Что не успел сделать он. В памяти проносились все моменты с Гу Юнем. Как он спас его от участи быть разорванным волками. Как заботился, когда он лежал при смерти, одолимый тяжёлой болезнью. Гу Юнь тогда не отходил от его кровати, пока "родная мать" плевала на его состояние. Чан Гэн вспомнил их совместные тренировки. И ту трепетность столь желанной встречи после длительной разлуки. И желание более не убегать от этого человека. Всегда быть рядом, оберегать и заботится. Но у судьбы были свои планы. И, к сожалению, судьба не бывает милостива. Она жестока и кровожадна. Заставляет проходить человека через все возможные страдания и пытки. Как моральные, так и физические. Чан Гэн был готов вытерпеть всё. Все наказания и пытки: будь то приговор простоять коленями на железной стружки, иль чтоб с него живьём сняли кожу и распилили на несколько частей. Лишь бы только он живой был. А коль плата мала, он вытерпит ещё. Пусть даже это будет на протяжении нескольких жизней. Плевать. Это не важно. Ничего не важно сейчас. Чан Гэн и сам не заметил, как прибежал к поместью Аньдинхоу. Перейдя на обычный шаг, спотыкаясь и ели держась на ногах, качаясь так, точно пьян и сейчас упадёт, Чан Гэн и в за правду упал на колени. Дыхание участилось. Воздух с трудом поступал в лёгкие, словно гонимый чем-то. Закусив губу, Чан Гэн обнял себя, так впившись ногтями в кожу, что в этих местах проступила кровь. Взглянув на поместье, Чан Гэн вскинул голову к небу, судорожно шепча, словно молитву и обращение к самим небесам: —Я посвящу тебе всю свою жизнь. Вложу её в твои ладони, чтобы ты мог делать с ней всё, что заблагорассудится. Хочешь—бережно храни, как дорогое сокровище. Хочешь—выбрось, как ненужный хлам. Я приму тебя любым: будь ты глухим, слепым, без ноги или руки. Только прошу, вернись... Вернись ко мне живым, Цзыси! Я не смогу... Я не хочу... Не хочу без тебя! Не хотел, не хочу, и никогда не захочу! Последнее предложение Чан Гэн выкрикнул дрожащим голосом. Из глаз хлынули слёзы, обжигая замёрзшие щёки. —Ваше Высочество! Послышались хруст снега и полный беспокойства голос старого дворецкого поместья Аньдинхоу. Как новость дошла до него, дядя Ван не находил себе место от беспокойства за Его Высочество, обходя комнату десятым кругом, зная о близкой связи между ним и Гу Юнем. Увидев, что Чан Гэн стоит в лёгких одеждах на коленях в снегу, дядя Ван тут же схватил первую попавшуюся под руку накидку и выбежал на улицу, накинув её на плечи Чан Гэна Сам Чан Гэн, сбежав из дворца, даже не заметил страшного мороза, пробирающего под кожу до костей. Его щёки горели, руки сильно покраснели. Волосы усеивали множество белоснежных цветов. Что-то более страшное, морозящее душу и сердце поглощало Чан Гэна с каждой секундой, накрывая волной боли. На попытку помочь ему подняться, Чан Гэн вырвался из хватки дворецкого, оперевшись руками о землю. Раздался душераздирающий крик, от которого закладывало уши. Словно и не человек то был вовсе. Он облетел всю округу, подобно птице, раздавшись продолжительным эхом. Наступила мёртвая тишина. Старый дворецкий Ван застыл, подобно статуи, не в силах сделать какое-либо действие или издать хоть звук. Его сердце сжалось, чуть ли не обливаясь горькими слезами сочувствия от вида страданий его высочества. Простояв так какое-то время, дядя Ван вновь приблизился к Чан Гэну, помог ему подняться, и, обняв за плечи, повёл в поместье. —Ну-ну... Полно, Ваше Высочество... Давайте зайдём внутрь. Отогрейтесь, выпейте чаю с травами... А потом поспите... Станет легче... Но оба понимали, что это всего лишь сладкие слова утешения, подобно мёду, дарующие лишь временное успокоение. Попытка залечить кровоточащую рану, или хотя немного облегчить боль. Но даже если рана заживёт, от неё останется шрам. Страшный, уродливый. Как напоминание о страданиях, перенесёнными его владельцем. Дядя Ван не был уверен, что эта рана хоть когда-нибудь заживёт. Что уж говорить о самом Чан Гэне, чьё лицо было сейчас до такой степени бледным, точно не от мороза, что его можно было прировнять к мертвецу. Взгляд его был ещё страшнее. Он будто ничего не видел и шёл инстинктивно за тем, кто его ведёт. В поместье дядя Ван отвёл Чан Гэна в его комнату, пока сам побежал подготавливать воду, дабы отогреть его высочество. Вройдя в глубь комнаты, Чан Гэн обвёл её безразличным и ничего не видящим взглядом, после сел на кровать, сняв с себя накидку. Его глаза тут же распахнулись, а зрачки сузились. Гу Юнь всегда одевался очень легко, будь то лето, или же страшно морозная зима. Чан Гэн, которого это не устраивало и очень волновало, постоянно приходилось ловить и укрывать своего ифу, параллельно ругая, пусть и мягко. Эту накидку он узнал бы одну из тысячи. Долгое время Чан Гэн пялился на неё шокированным взглядом. После сжал в руках до побелевших костяшек и прижал к своей груди так, словно хотел слиться с ней воедино, став единым существом. Уткнувшись носом в лисий мех, от которого он сейчас почувствовал тепло, Чан Гэн вздохнул. Это был до боли знакомый запах лекарств. Из глаз новым потоком хлынули слёзы, оставаясь цветками на меже накидки любимого человека. В мраке и мёртвой тишине комнаты эхом раздался шёпотом: —Цзыси...