А может в этом свете...

Сумерки щекотливо сходили с холодной земли. Сходили мурашками по спине, сходили вместе с дневным теплом, сходили вместе с дневным счастьем, сходили, оставляя лишь холод и темноту, сходили, заставляя задержать дыхание. Луна уже боролась с темнотой, Луна уже выпускала лучи и готовилась позвать звёзд на помощь, в ожидании вечной ночной мглы. Всемогущая Луна гнала приходящую тьму прочь от Земли, от всех лесов, от всех озер и рек, от всех полей и лугов, от всех ёлок и цветков, от всех рыбок и белочек, от всех стран, от большой-большой Речи Посполитой и от дома, где жили все её завоевания. От света дыхание пускалось вновь. И всё в этом домике спали. Только Торис не спал. Литовец всегда засыпал последним. Тот, хоть и был так мал, привык работать не покладая рук: регулярно подписывать нужные грамоты и документы за себя и за Польшу, помогать по хозяйству своему народу, наводить порядок в своём доме и готовить обед. Хоть они и распределяли обязанности между всеми жителями, но малыша Ториса и это выматывало. Много обязанностей было у малыша! Вот и ложился он поздно. И проверял постоянно, ходил со свечой по коридорчикам, кто не спит. У тех, кто спит, тихо закрывал комнатки, шепча:"Тш-ш-ш"; Тех, кто притворялся, игнорировал; А тому, кто не спал, пел сладкие-сладкие колыбельные. Иногда кто-то специально не спал из-за любимой торисовой колыбельной. Волновался он за всех, ему важно было, чтобы каждому было хорошо. Чтобы все высыпались, чтобы все ели вкусную еду, чтобы все чувствовали себя полезными и не перетруждались, чтобы все улыбались своими яркими и тёплыми улыбками, которые литовец видел каждый день. И контролировал, судорожно контролировал чтобы все высыпались, чтобы все ели вкусную еду, чтобы все чувствовали себя полезными и не перетруждались. А сам не высыпался, ничего не ел, перетруждался... Вот куда его завела чертова любовь! Любовь к народу, любовь к Родине, любовь к родным ему людям. И сейчас, тот снова сновал со свечкой по холодным коридорчикам. Приятель Польша давно спит, свернувшись калачиком на мягкой кроватке и прикрытый тёплым одеялом. Друг Эстония мирно посапывал, лёжа на боку и подкладывая руки под тёплую подушку. Маленький Латвия спал очень тревожно, весь извертелся, что и подушка упала, и одеяло соскользнуло, и дышал он неровно, и пот холодный с него лился литрами. Пришлось мальчику немного посидеть с латышом, успокоить касаниями, накрыть одеялом, положить на подушку, стереть пот тканевой салфеточкой и не разбудить беднягу.... Милая Украина тревожно сводила брови, лежа на животе. Кажется, у неё побаливала спина. Пришлось нежно погладить её. А любимая Наташенька смотрела в темноту. Смотрела в пугающую, жестокую темноту; смотрела в страшную, неприятную темноту; смотрела в ужасную, поглощающую темноту. Темнота волновала её, заставляла ругаться на неё, не нравилась ей. Темнота заставляла вспоминать прекрасное время с братом без нервотрепки, заставляла вспомнить прекрасную братову темноту, а не нервирующую торисову. Темнота заставляла вглядываться. Темнота заставляла забыть девочкину собственную темноту. Она ведь не идеальна. А в чужой темноте лучше видно. Особенно в этой, литовской да польской. Темнота уходила. Темноту поглощал свет, лучи свечки. Маленький-маленький огонек, маленький-маленький свет, маленькие-маленькие лучики. А в них так плохо видно. Чужие они. Особенно эти, литовские да польские. - Чего же ты не спишь? - тихо спрашивал Торис, подходя к маленькой девочке, - Сегодня был большой день, ай какой большой, ты, верно, устала? - он ласково гладил её по голове, пока та недовольно переворачивалась на бок с подушкой в пухленьких ручонках и мямлила: - Да обычный день и... Ну.. - та уткнулась замерзшим носиком в подушку, - Уйди-ка..... Литовец мило хихикнул, поставил свечку рядышком с собой, и мягко поглаживая, стал запевать столько колыбельных Наташеньке, сколько она ещё не слышала. О черт, вот что с ним делает любовь, куда она его завела! Любовь к народу, любовь к Родине, любовь к родным ему людям, любовь к Наташеньке, бесконечная, безмерная любовь к Наташеньке... Час и больше распевал он, распевал так нежно колыбельные. Тот тихо поцеловал её в макушку, задул свечку и ушел. Ушёл в темноте, родной темноте в свою кровать. А под его чудный голос, девчонка уснула. Может, в этом свете ей всё-таки видно получше?