Аплодисменты

— Ты молодец, Роза!       Она еще слышала в ушах аплодисменты. И свист, но свист восторженный, хоть он и не так приятен. У Розы Доусон еще остались представления о воспитании, свистеть — неприлично. Но у публики небольшого театра в Мидтауне Нью-Йорка свист имел важные разнообразные интонации, это могло быть восхищение или презрение. Роза отчетливо слышала первое.       Роберт Ротт, гордо именующий себя ее продюсером, уселся рядом с ней в маленькой гримерной. Роза смотрела на себя в зеркало, вытаскивая шпильки из тяжелой прически. Слой пудры на лице слегка потрескался у уголков рта — она слишком широко улыбалась на сцене. Наверное, смотрящие представление поверили этим улыбкам, судя по аплодисментам, которые все никак не прекращали звучать в ее голове. Было радостно, но одновременно больно, ей хотелось бы, чтобы их слышал и Джек, и поэтому ее улыбки все же были, по ее мнению, недостаточно искренними. Но люди редко замечают настоящее. Особенно, если его скрывать.       Ротт вытер от пота лысую голову. На сцене яркие софиты заставляли эту бледную лысину сверкать, как лед на солнце. Тот самый, который окружал «Карпатию» ранним утром пятнадцатого апреля. Это было всего лишь полгода назад, и Розе до сих пор трудно избегать сравнений, намеков, ассоциаций, внезапных воспоминаний. Она все еще замирает, останавливаясь у уличных художников, не может отвезти глаз от быстрых взмахов карандаша и измазанных в грифеле пальцев — совсем как у Джека, когда он рисовал ее в роскошной каюте первого класса самого роскошного корабля. Как она сейчас выглядит, эта каюта, в этой вечной глубокой тьме, заполненная водой? Сколько пройдет времени, прежде чем океан растворит роскошные панели из дубового дерева и мебель в стиле Марии-Антуанетты? Но они продержаться дольше, чем человеческое тело…       Она часто приходит к морю, на берегу ей кажется, что Джек становится ближе, а в хорошую погоду небо на горизонте и море сливаются в сплошную бирюзовую стену, цветом как его глаза. Роза редко плачет, но тоска ее становится все более глубокой, как морская вода проникает вглубь ее сердца, во все трещинки и впадинки, пропитывая его насквозь. Иногда из-за этой тоски ей хочется даже разыскать мать, обнять ее, расплакаться на ее плече. Может быть, так и будет, но пока Роза вместе с тоской ощущает обиду.       Ротт закурил сигарету, предложил ей — Роза качнула головой. Запах табака и дым почему-то неизменно напоминает ей о прежней, доджековой жизни, это был способ насолить матери, способ противостоять Кэлу, нелепый и смешной. Курить ей никогда не нравилось.       — Послушай, у тебя прекрасно все получается. На тебя начинают ходить, Роза.       Наверное, это хорошо. Ей нужно платить за комнату, покупать еду и одежду, но самое главное — чувствовать себя свободной. Можно было пойти в машинистки или в какую-нибудь контору секретаршей, но Роза хочет доказать себе, что выбранная по духу профессия тоже позволит ей существовать. Джек никогда бы не стал занимать тем, что показалось бы ему скучным, пусть бы это грозило бедностью.       — Один… человек интересовался тобой.       Роза посмотрела на Ротта, тот смотрел в зеркало — его обрюзгшее бледное лицо в нем казалось маской.       — Один человек?       — Я знаю, что он очень богат. Из местных банковских воротил. Прислал тебе букет.       Роза оглянулась на дверь — там, в углу, в цинковом ведре стоял огромный букет роз. Их аромат перебивал даже запах пота и театральной пудры.       — В общем, он просил устроить ему встречу с тобой.       Ротт полез во внутренний карман пиджака и достал стопку банкнот, кинул их небрежно на столик.       — Это задаток.       Кровь отлила от ее лица. Ротт наткнулся на ее взгляд и кашлянул.       — Ты же неглупая девочка. Он поможет с продвижением.       Посмотрел прямо в глаза, теперь уже не в зеркале. Его радужки были мутными, блеклыми — как будто кто-то пожалел положить заварку в стакан. Как вода в тазу, когда моешь слегка запачканные грязью ботинки.       — Не будь дурой. Это неизбежно. Не стоит думать, что ты пробьешь себе дорогу только за счет таланта. Давай уж откровенно — его у тебя маловато. И аплодируют совсем не ему.       Он выразительно опустил взгляд на ее декольте. Роза встала. Ее вещей здесь было немного, уместятся и в небольшую сумочку. Ротт вздохнул.       — Все-таки ты дура, Роза Доусон. Я ведь намекал с самого начала.       Роза подумала, снять ли со стены афишу, где впервые было указано ее имя и взять с собой на память, но тут же передернула плечами от отвращения — такая память ей не нужна.       — Не глупи, — Ротт встал и взял ее за запястье. — Куда ты пойдешь? Кому ты нужна? Не забывай, я вложился в тебя. И мне придется возвращать ему деньги.       Она вырвала руку, щеки мгновенно запылали.       — Пошел. Вон.       — Идиотка, — буркнул Роберт Ротт, затянувшись сигаретой. — Я мог бы заставить тебя отрабатывать. Но мне просто тебя жаль.       Она молча взяла сумку и вышла, накинув поверх расшитого блестками наряда потертую накидку, которую носила еще с той самой первой ночи в Нью-Йорке — выжившим в крушении раздавали бесплатную одежду. Она прошла мимо сцены, направляясь к выходу — из-за тяжелого занавеса раздались аплодисменты и свист, сливаясь с последним аккордом фортепиано и звуками женского голоса, завершающего песню. Она вновь вздрогнула всей спиной. Единственное, что утешало — Джек бы сейчас аплодировал ей искренне.