Давай в следующей жизни снова станем братьями?
~
Муж Лань Ванцзи… мягко говоря странный. Цзян Чэн не знает, как на него реагировать и как себя с ним вести, что в целом не ново — как вести себя с самим Лань Ванцзи тоже не очень-то понятно, — однако… Скажем так, брат Сиченя — сложный, но спокойный человек, с которым можно помолчать и просто выпить чаю, раз уж налаживание семейных связей так важно. Словно качественный механизм — выверенный и предсказуемый — он приходит в чётко оговорённое время, аккуратно снимает верхнюю одежду и обувь, размещая их в положенном месте шкафа, затем неизменно моет руки, вежливо предлагает помощь и спокойно усаживается за стол или на диван, в зависимости от того, куда указывают хозяева дома. С этим Цзян Чэн может работать. Такое поведение почти соответствует поведению самого Цзян Чэна и уж конечно полностью соответствует манерам Сиченя, поэтому тут вопросов не возникает. Но Вэй Усянь… Поначалу Цзян Чэн посчитал его клоуном. В смысле буквально. Они встретились в торговом центре, где тот так активно играл с детьми около фудкорта, что вывод о нелепом, хоть и некостюмированном аниматоре казался логичным. Однако потом выяснилось, что один из детей заревел просто от скуки, а Вэй Усянь патологически не мог пройти мимо несчастного ребёнка. Поэтому Лань Ванцзи и Сичень остались за пустым столиком, а Вэй Усянь собрал вокруг себя толпу карапузов, очарованную звуками его смеха и абсурдом его высказываний. Так и познакомились. В тот день Вэй Усянь произвёл впечатление поверхностного и ветренного человека с самыми традиционными мечтаниями — семья, дети, быт, — поэтому Цзян Чэн не думал, что они найдут общий язык. Но время шло, представление о Вэй Усяне менялось с каждой новой встречей, и к настоящему моменту всё смешалось настолько, что Цзян Чэн почти готов сказаться больным, лишь бы избежать семейного ужина с участием Вэй Усяня и Лань Циженя. — Ты не можешь отказаться сейчас, — повязывая галстук, замечает Сичень. — Это будет выглядеть как побег. Цзян Чэн кривится и поправляет воротничок собственной рубашки. Не удивительно, что жених прочитал его мысли по лицу — по словам Яньли, оно всегда было более чем красноречиво. — Зачем я вообще согласился, — бормочет он, натягивая пиджак. — Это всегда сплошная катастрофа, а не ужин. Сичень вздыхает — натянутость отношений между дядей и мужем брата для него всегда была причиной душевных терзаний. Отчасти поэтому Цзян Чэн так старается быть с Вэй Усянем хотя бы приятелями. — Ванцзи сказал, у них с Усянем есть новости. Вероятно, мы не будем главными звёздами вечера. — Думаешь, они дошли до того, чтобы усыновить ребёнка? — с усмешкой предполагает Цзян Чэн. — Я не удивлюсь. Тем не менее, тон жениха скорее уставший, чем воодушевлённый. С одной стороны эти двое производят впечатление той самой пары, которая души не чает в детях и заводит десяток карапузов, разной степени балованности, а с другой очевидно, что проблем с дядей это точно не решит, а сделает только хуже. Претензий Лань Циженя к Вэй Усяню Цзян Чэн не понимает. Точнее нет, не так. Ясно, откуда они взялись: генеалогическое древо аристократической семьи Лань берёт своё начало чуть ли не со времен Троецарствия, тогда как Вэй Усянь не знает даже имён своих дедов, однако, на взгляд Цзян Чэна, это просто смешно. Во-первых, при господине Лань Вэй Усянь никогда не ведёт себя предосудительно. Может быть, он и запутается в десяти вилках и пяти ножах, но он довольно сносно разбирается в правилах этикета, соблюдает формальности и никогда не допускает невежливости — словом, его манеры вполне соответствуют требованиям окружения и современного мира, а что ещё нужно на семейных ужинах с семьёй супруга? Цзян Чэн, с его генеалогическом древом где-то до середины династии Мин в общем-то ведёт себя так же, но к нему, отчего-то, отношение гораздо мягче. Он отказывается верить, что дело исключительно в древности фамилии. А во-вторых, то, что Вэй Усянь не знает о своих корнях, не его вина, и к тому же совершенно не значит, что те не уходят куда-нибудь к эпохе Хань. Тем не менее, если в обычное время Лань Цижень полагает, что незнание не порок, то применительно к Вэй Усяню подобные аргументы лицемерно забываются. Цзян Чэна так бесит поведение старшего (будущего) родственника, что иногда кажется хорошей идеей ткнуть того носом в его же двойные стандарты (или мордой в тарелку, но это Цзян Чэн откладывает на совсем уж крайний случай). В общем, семейные встречи всегда напряженные, даже если его самого в этой семье принимают хорошо. — Только представь, будешь милым дядюшкой для какого-нибудь карапуза, — хохочет Цзян Чэн, двигаясь к выходу. — Чего такой убитый? Сичень вздыхает: — У меня такое чувство, как будто новости будут менее радостными. Цзян Чэн замирает с полуобутым ботинком: — В смысле? Сичень просто пожимает плечами и накидывает тонкое пальто поверх костюма. В обычное время Цзян Чэн не постеснялся бы облизнуть его взглядом и возможно немного облапать, но сейчас настроение абсолютно не располагает. Что плохого могут сообщить женатики? Точно не о разводе — Лань Ванцзи не оторвать от Вэй Усяня даже с мясом, до того крепко тот в нём увяз. Вэй Усяня с его сомнительной самооценкой, которую Цзян Чэн до сих пор не может окончательно понять, теоретически принудить к разрыву можно, но вряд ли он на это пойдёт, с учётом всех уже приложенных к сохранению брака усилий (о которых Цзян Чэну в общих чертах рассказал Сичень). Что тогда? Неизлечимая болезнь? Херня, они не могли бы узнать об этом последними. Хотя с везением Вэй Усяня и его умением влипать в истории, конечно, всякое может быть. Цзян Чэн вздрагивает и отгоняет эту мысль. Они с этим парнем, конечно, не то чтобы прям друзья, но могли бы ими стать однажды. Каким бы странным и противоречивым Вэй Усянь ни был, он хороший человек. Он громко смеётся и способен выпить неуёмное количество алкоголя. Он саркастичен и бесхитростен, но он умеет поддержать и всегда готов прийти на помощь. Возможно, он не очень хорош в вопросах романтических чувств, но Цзян Чэн знает об этом только понаслышке — когда они познакомились, отношения Вэй Усяня и Лань Ванцзи уже шли к свадьбе семимильными шагами, так что все этапы сближения Цзян Чэн пропустил. Наедине с Вэй Усянем почти не надо следить за языком, ему плевать на манеры и приличия, он весел и открыт, даже если порой за всем этим и проскальзывает сломленная горечь, причин которой Цзян Чэн не знает. Спрашивать Сиченя о прошлом Вэй Усяня бессмысленно, тот знает не всё, да и эти их домашние правила против сплетен, будь они неладны! Спрашивать Лань Ванцзи опасно: мало ли, полезет защищать частную жизнь супруга кулаками. А его самого — неприятно. Тот или отбрехивается, переводя тему с шутками-прибаутками, или, если достаточно пьян, вдруг так ломается прямо на глазах, что тему переводит уже сам Цзян Чэн. И вот этот вот прошлое оказывается тем самым странным противоречием, которое заставляет Ваньиня теряться и не понимать, как вести себя с ним. Иногда кажется, что Вэй Усянь непробиваемый хохотун, которому ничего в жизни не надо, кроме члена его мужа и решения очередной программистской задачи. Иногда кажется, что Вэй Усянь — хаос в человеческой шкуре, далёкий от всего мирского, единственная цель которого — сделать всех на свете счастливыми. И, возможно, поесть самой острой еды в галактике. А иногда кажется, что только тронь его — и он рассыпется в пыль от миллионов демонов, глодающих его изнутри. И как с ним таким себя вести Цзян Чэн не знает. В поместье Лань Циженя привычно тихо. Машины младшего племянника ещё нет на парковке, и это понятно — те всегда приезжают после них с Сиченем, потому что если запереть Лань Ванцзи и его дядю в одном помещении, кого-то вскоре придётся выносить. Впрочем, те подъезжают почти сразу: Вэй Усянь вертится на пассажирском сиденье, одетый более безупречно, чем на приём к президенту (Цзян Чэн однажды наблюдал, в каком виде тот ходил на встречу с президентом для получения награды за вклад в информационную безопасность страны, поэтому он знает, о чём говорит). Лань Ванцзи привычно закован в непробиваемую броню холодности, которую снимает, наверное, только дома при муже и, по большой чести, при них с Сиченем. — Ну, понеслась, — выдыхает Цзян Чэн сквозь зубы, и жених криво улыбается в ответ. Лань Цижень спускается сразу — ровно по часам, в восемнадцать-ноль-ноль, как и было указано в приглашении. Неформальном, но более чем конкретном. Все прибывшие кланяются хозяину дома, тот кланяется в ответ. Поклон Вэй Усяня не выше и не ниже положенного, и всё же губы дядюшки привычно сжимаются в неодобрении. Вот старый брюзга, честное слово. А потом всё происходит как обычно. Они садятся за стол, прислуга подносит блюда в строгом соответствии с порядком и правилами дома, гости молча едят после короткого вступительного слова Лань Циженя. Вэй Усянь ест с прямой спиной и без единой отрицательной эмоции, хотя Цзян Чэн прекрасно знает, что угощение не нравится им обоим: их вкусы в еде одинаковы — острое, мясное, жареное до отчётливого хруста. Лань Ванцзи и Сичень едят привычную преснятину так, словно исполняют торжественный ритуал, но к этому Цзян Чэн уже привык. Как и к тому, что Лань Ванцзи едва заметно поджимает губы, когда Усяню кладут особенно нелюбимую тем еду. В этом Лани похожи — Сичень тоже каждый раз слегка хмурится, замечая в тарелке жениха свёклу или редис. Но Цзян Чэн, как и Вэй Усянь, запихивает их в рот и с безразличным видом жуёт, потому что не хочет давать дядюшке дополнительный повод для скандала. В конце концов, племянники всегда отыгрываются на Лань Цижене, когда тот приходит в гости к ним. Как только ужин съеден, надлежит перейти в беседку для чайной церемонии. Разговоры за чаем допускаются, и Лань Цижень задаёт беседе тон, обращаясь к гостям по насущным вопросам: как дела на работе, Ванцзи; как продвигается подготовка к свадьбе, Сичень; слышал, ваша сестрица ждёт сына, Ваньинь. Присутствие Вэй Усяня бестактно игнорируется, но времена, когда Лань Ванцзи громко обращал на это внимание и устраивал скандалы, давно прошли. Чашка чая в руках деверя слегка подрагивает, но пока не кажется готовой раскрошиться, так что в целом всё нормально. Когда вопросы идут на третий круг, а Вэй Усяню даже перестают подливать чай, Лань Ванцзи вдруг сообщает: — Мы уезжаем. Лань Цижень резко ставит чайник на стол, Сичень делает короткий вдох и забывает выдохнуть. Цзян Чэн смотрит на Вэй Усяня в застёгнутой наглухо рубашке и галстуке и не может понять, что чувствует. — Церемония ещё не закончена, Ванцзи! Нахватался дурных манер и позабыл основы? Манеры этой версии Вэй Усяня не вызывали бы нареканий даже у Юй Цзыюань, однако Цзян Чэн прикусывает язык. Атмосфера снова накалилась, но драться, даже метафорически, ещё рано. — Нет, господин Лань, — твёрдым, но вежливо-тихим голосом, глядя ему в глаза, поправляет Вэй Усянь. — Не прямо сейчас. После свадьбы Хуань-гэ мы уедем из Китая. Челюсть дядюшки явственно падает куда-то в жиденькую бородку, Сичень вздрагивает, и даже Цзян Чэн чувствует укол боли. Новости не сообщают таким тоном, если сообщающие собираются вернуться. — Как надолго? — подобрав достоинство, вопрошает Цижень, и Ваньинь ощущает, как напрягается жених. Он наверняка чувствует настроение беседы и отчаянно надеется, что ответ будет другим. — Мы не вернёмся, — холодно подчёркивает Лань Ванцзи. — Я принял предложение о волонтёрстве в странах третьего мира. Бессрочно. Наверняка он чего-то не договаривает, понимает Цзян Чэн, но не рискует спрашивать при дяде. План в высшей степени странный, даже если принять во внимание альтруистическую натуру обоих супругов. — Но… там же!.. Там же такие условия! И волонтёрство — это… Это похвально, конечно, но бессрочно! На что ты будешь жить? — Наших накоплений достаточно, чтобы обеспечить себя, — заготовленной речью продолжает Ванцзи. — Вэй Ин может работать удалённо и планирует делать это там, где позволят условия. Кроме того, он уже получил дополнительные специализации, которые позволят ему быть востребованным даже… — Жить за его счёт?! Зависеть от этого!.. — Перебивать запрещено, дядя, — рычит Сичень, и Цзян Чэн боится даже взглянуть в его сторону. Все опасения жениха сбылись, ему наверняка сейчас очень тяжело. Ваньинь не поворачивает голову к нему, но берёт за руку. Тот, наконец, выдыхает. — Будешь возить с собой генератор, чтобы кодить без доступа к интернету и электричеству, а потом вывозить свои детища во всемирную паутину? — ухмыляется Цзян Чэн, чтобы немного разрядить тяжесть атмосферы. Сестра бы упала, если бы узнала, чем ему приходится заниматься в этой семье. Вэй Усянь улыбается ярко-ярко: — Именно! И может быть, на досуге буду помогать в деревнях с проектированием всяких систем, я доучился на инженера и подтянул английский. Ну знаешь, подумал ещё, если больших заказов будет немного, то помогу тамошним детишкам с учёбой, чтобы они получили возможность уехать и получить хорошее образование. Вэй Усянь — признанный гений программирования, и обычно он работает над проектами, стоимость которых может превысить стоимость тех деревень, куда они собираются поехать. Так что Цзян Чэн сомневается, что у того будет недостаток с заказами, но он также уверен, что такой человек, как Усянь, не сможет сутками сидеть за кодом в палатке, когда снаружи будут люди, нуждающиеся в его помощи. Отдельное удовольствие Цзян Чэн получает от наблюдения за Лань Циженем, которому в очередной раз подсовывают напоминание о том, что «безродный щенок» зарабатывает больше его обожаемого аристократического племянника. Лицо старшего родственника выглядит так, словно он ест сырое мясо с перцем чили. — Вы сказали после свадьбы? — печально уточняет Сичень. — Через месяц? Лань Ванцзи кивает брату, и лицо его смягчается. — Некоторые мои коллеги уже распределены по посёлкам. От самого удалённого из них до базы — города, где ловит интернет, — всего два часа езды, мы часто будем на связи. — Мы уже даже купили там дом! — хвастается Усянь. — Ему, конечно, нужен ремонт, но мы всё равно хотели иметь пристанище поближе к какой-никакой цивилизации. Вы сможете приехать в гости! — Разве вас не будут перебрасывать между базами? — Сичень тоже рассматривал возможность медицинского волонтёрства, но они с Цзян Чэном недостаточно легки на подъём, поэтому раздумья были не всерьёз. Поэтому знают о программе только в общих чертах. — Мгм, — подтверждает будущий деверь, — но это случится не раньше чем через три года. На самом деле, «три года» звучит даже хуже, чем «бессрочно». Как будто определённость добавляет ужаса ситуации. И да, Цзян Чэн удивлён, что испытывает ужас. Как будто и правда отпускает близких людей чёрти куда. — Я запрещаю! — решительно рявкает Лань Цижень, ударяя ладонью по чайному столику. Он бледный и его, кажется, трясёт, но Цзян Чэн не испытывает жалости. — Запрещаю, слышишь! — Отклонено, — ровно сообщает Лань Ванцзи. — Мне тридцать два года, дядя, я исполнил все твои мечты. Теперь я пойду за своими. — Выживание в джунглях и пустынях —твоя мечта?! — повышает голос старик, и Цзян Чэн даже немного удивлён. Он никогда не слышал, чтобы дядюшка кричал. Ещё более удивительно то, что в ответ на этот возглас Лань Ванцзи улыбается. В смысле по-настоящему улыбается, слегка приподняв уголки губ, вот это да! Такую открытую улыбку на его лице Цзян Чэн видел только в день их с Вэй Усянем свадьбы. — Да, — отвечает он, и супруг с улыбкой берёт его за руку. — Мы хотим помогать людям теми силами, которые у нас есть. Вместе. В новом климате, в новых условиях. Мир такой огромный, — голос Вэй Усяня мягкий и мечтательный, но что-то внутри Цзян Чэна сжимается от мысли о том, что их пятничным посиделкам в баре конец. Через месяц Вэй Усяню нельзя будет позвонить в три часа ночи с просьбой подхватить на пустынной дороге, как Цзян Чэну однажды пришлось. Больше не перекинуться с ним возмущёнными взглядами на семейном ужине, как они делали в последние два года. Больше не пригласить его к себе на видеоигры и сплетни, пока Лани в очередной раз спасают человечество на ночных дежурствах в больнице. Кажется, Цзян Чэн действительно будет скучать. Сидящий рядом Сичень от его слов немного расслабляется. Наверное, понимание, что брат идёт к мечте и счастью, придаёт сил смириться с его потерей. — Это всё ты и твои завиральные мысли! — восклицает Лань Цижень, указывая на Вэй Усяня трясущимся пальцем. — И зачем только ты появился тогда в нашем доме, паршивая ты ов… Чашка в руках Лань Ванцзи с хрустом крошится, так что дядя забывает закончить фразу. Улыбки на лице деверя словно и не было, а если бы взглядом можно было убивать, Лань Цижень корчился бы в предсмертной агонии. Вэй Усянь и Сичень кидаются к полотенцу и аптечке соответственно, тогда как сам Ванцзи, кажется, даже не замечает ни ожога, ни крови на ладони. Цзян Чэн не знает, чем помочь, так что принимается собирать со стола посуду, просто чтобы предотвратить её швыряние друг в друга. Жених кидает на него благодарный взгляд, полный горечи. Вот поэтому они уезжают. — «Будь сдержан», — холодно цитирует Ванцзи, пока брат и супруг воркуют над его рукой. В голосе звенящая ярость и неотвратимость сходящей лавины. — «Не будь предвзят», «Не злословь». Вэй Усянь прикусывает губу, словно сдерживая смешок, и Цзян Чэн почти слышит, как тот цитирует что-то вроде: «Если не можешь сказать что-то хорошее, лучше помолчать», — так кажется говорил гиперактивный заяц в мультфильме про Бэмби. К счастью, ему хватает ума не подливать масла в огонь. — Почему ты просто не можешь смириться с тем, что я счастлив? — едва ли успокоив гнев, продолжает Лань Ванцзи. — Семь лет, дядя. Почему тебе не хватило семи лет, чтобы научиться уважать моё счастье? Цзян Чэн знает историю этой любви лишь в общих чертах. Вэй Усянь и Лань Ванцзи познакомились, когда первый подрабатывал дворником в медцентре Гусу Лань и пытался склеить свою жизнь после какой-то мутной истории, которую Цзян Чэну никто не рассказал. Затем их сблизил корпоратив, где Лань Ванцзи стратегически притворился пьяным и утром отказался сделать вид, что случайного секса между ними не было. Откуда-то отсюда и началось это стихийное сближение, которое растянулось примерно на пять лет и закончилось свадьбой только два года назад. Ну или около того, Цзян Чэн не точно помнит дату церемонии. За семь лет от того судьбоносного корпоратива и до нынешнего момента Вэй Усянь умудрился получить высшее образование и преуспеть в программировании, тогда как на момент знакомства, кажется, не имел даже школьного аттестата, несмотря на взрослый уже возраст. Цзян Чэн не знает, почему всё было так, но научился не спрашивать. Потому что от вопросов у Вэй Усяня взгляд пустеет, а руки дрожат, и потому что в общем-то это не его, Цзян Чэна, дело. Главное, что сейчас эти двое безобразно счастливы и являются частью (будущей) Цзянчэновой семьи. Даже зная столь мало, он уважает большой путь, который прошёл Вэй Усянь, чтобы хорошо зарабатывать, держать осанку и улыбаться так, словно на досуге заменяет солнце. И его возмущает, что взрослый воспитанный человек не способен хотя бы просто проявить вежливость по отношению к избраннику своего племянника. К сожалению, мнения Цзян Чэна Лань Цижень не спрашивает. — Потому что он!.. — Вы же понимаете, что от вашего ответа зависит, сообщат они вам свой новый адрес или нет? — перебивает Ваньинь. Лань Цижень со стуком закрывает рот. А потом открывает снова: — Они не посмеют! — Они уезжают за тридевять земель, потому что за столько лет вы не научились смотреть в глаза Вэй Усяню без презрения, и думаете, что какие-то традиции помешают им никогда не написать вам даже письма? Лань Цижень в шоке смотрит на него. Цзян Чэн поднимается, поворачивается к Вэй Усяню и кивает на выход из беседки: — Покурим? У них обоих даже нет сигарет, но этот позывной между ними появился с первой посиделки в баре и остаётся по сей день. Вэй Усянь улыбается, потом косится на мужа и деверя, и, когда Сичень кивает, поднимается. — Покурим. И они выходят, оставляя младших Ланей наедине с дядей и его, вероятно, разбитым сердцем.~
Вэй Усянь приваливается к капоту их с мужем машины и выдыхает, глядя в безоблачное небо. Даже сейчас он странный — улыбается и глубоко дышит, но болезненный надрыв всё ещё чувствуется в напряжении его мышц. Если уж Цзян Чэн видит это, значит все остальные тоже не могут не. И всё же Лань Цижень никогда не смягчался, замечая, какую боль ему причиняет. Это злит даже несмотря на то, что Вэй Усянь — в общем-то никто для Цзян Чэна. — Ты правда сам хочешь в Африку? — спрашивает Ваньинь, приваливаясь рядом. — Или вы просто бежите, куда глаза глядят? Усянь коротко хохочет и смотрит на него, прищурив глаз: — Мир огромен, было бы странно бежать в джунгли, не попробовав для начала хотя бы Европу. Цзян Чэн хмыкает. — Это не ответ. — Да, правда хочу, — он снова откидывает голову и смотрит на небо. — Хочу посмотреть на пустыни, хочу полазать в джунглях. Хочу быть полезен людям, которым повезло меньше, чем мне. Но да, желательно так далеко от Китая, как возможно. — Сомнительное везение, конечно. Вэй Усянь тяжело вздыхает, и в этот раз не улыбается, отвечая. — Встретить Лань Чжаня и получить его любовь — самое большое везение в жизни. Без него я бы… Пожалуй, дорос бы максимум до кассира в супермаркете. Конечно, тоже достойная работа, но сейчас гораздо лучше. И я больше не один. И мне не страшно выходить на улицу и всё такое. Выпускники детских домов обычно получают субсидии и жильё, так что с одной стороны Цзян Чэн считает, что с целеустремленностью и трудолюбием Вэй Усяня он смог бы добиться не менее хорошей жизни даже без Лань Ванцзи, но с другой… Часть его подозревает, что между выпуском из детдома и встречей с Лань Ванцзи этот парень пережил некоторый пиздец, и именно поэтому его старт был хуже, чем можно было бы ожидать. Возможно, отсюда и потенциальный страх улиц, о котором он заикнулся. Но Цзян Чэн не спрашивает. — Я скучать буду, — он шутливо толкает плечом его плечо. — На этих ланьских семейных приёмах, конечно. Усянь смеётся в голос, и напряжение из его плеч уходит. — Извини, но у меня уже просто нет сил. Мой психотерапевт вдруг спросил, зачем я страдаю, если можно не страдать, а когда я рассказал Лань Чжаню, он просто сказал: «Действительно, зачем». Ну и через неделю мы решили, что он запишется во «Врачей без границ», а я поеду с ним как плюс-один. — Психотерапевт, — хмыкает Цзян Чэн. — Ты не говорил. — А? Ой, — без раскаяния пожимает плечами Усянь. — Ну да, я работаю с одним с тех пор, как мы с Лань Чжанем решили встречаться. Начинать было страшно, но без этого вряд ли я бы пришёл к тому, кто я сейчас. «Почему? — хочет спросить Цзян Чэн. — Что с тобой случилось?». — Это круто, — только и говорит он. Тишина обнимает за плечи, но не кажется тяжёлой, однако Цзян Чэн жалеет, что не курит. — Почему ты никогда не спрашиваешь? — не поворачивая головы, произносит Вэй Усянь. — У тебя на лице написано, что хочешь, но никогда не спрашиваешь. Цзян Чэн смущённо пожимает плечами: — Это не моё дело. Да и к тому же… — он не уверен, что стоит говорить, но уже не может остановиться, — ты так рассыпаешься от вопросов, что мне страшно, что я потом не смогу собрать обратно. Теперь Усянь смотрит на него внимательно, с лёгким прищуром склонив голову к плечу. Цзян Чэн ведёт плечом, чтобы скрыть неловкость: — …И тогда твой муж меня расчленит и прикопает на вашем заднем дворе, — добавляет он на всякий случай. Усянь хихикает, но горечь всё равно остаётся в его голосе, когда он говорит: — Спасибо. И я всё-таки кое-что расскажу, чтобы ты… Мы же друзья, правда? Почти семья, — он дожидается, пока Цзян Чэн уверенно кивнёт, и продолжает. — В семнадцать, ещё до выпуска из приюта, у меня случилась неприятная история с одним парнем старше меня. Настолько неприятная, что школу я смог закончить только через пять лет. И да, я не… — его руки мелко дрожат, но он умудряется успокоить их парой глубоких вдохов и выдохов. — Не очень могу и хочу говорить об этом. Несмотря на психотерапию, там ещё много чего зарыто, так что я рад, что могу оставить эту часть до поры до времени. Но до встречи с Лань Чжанем я пытался разгрести всё это один, после работы готовясь к экзаменам за аттестат в маленькой квартирке, выделенной мне соцслужбой. Бесплатный психолог помогал мало, я слабо представлял своё будущее и надеялся хотя бы на то, что смогу позволить себе велосипед. Так что Лань Чжань со своими надежностью и любовью действительно меня спас. И я действительно выглядел так себе кандидатом для великолепного наследника великолепной семьи, поэтому я понимаю чувства господина Лань. — И всё же он ведёт себя с тобой как мудак, — стараясь не выглядеть слишком шокированным, заключает Цзян Чэн, складывая руки на груди. — Особенно, если знает эту историю. Вэй Усянь качает головой: — Он знает не больше того, что я рассказал тебе. Ну и всю историю того, как Лань Чжань помогал мне встать на ноги. — Почему только это? — Потому что я не мог рассказать? Потому что не хотел, чтобы рассказывал Лань Чжань? Ну и, наверное, потому, что лучше бы не стало, — невесело усмехается Усянь. — Подробности никак меня не обелят в его глазах, а то и уронят ещё ниже. Вот ты думаешь, некуда, а вариантов, на самом деле, миллион! Я не хочу даже пытаться ему объяснить. Столько труда и денег потрачено, чтобы поверить, что я не был виноват в преступлениях, совершенных против меня, что мне совсем не нужны попытки господина Лань убедить меня в обратном. Что ж, это похоже на правду. Лань Цижень именно так бы и поступил, если бы была возможность. Цзян Чэн честно старается не предполагать, что там за история задержала аттестат Усяня на пять лет, однако всё-таки господин Лань похож на человека, который скажет в лицо жертве изнасилования, что та сама виновата. Но, наверное, будь дело связано с сексуальным преступлением, их отношения с Лань Ванцзи не начались бы со случайного секса? Или начались бы? Так, нет, Цзян Чэн не будет ничего предполагать. — И Африка?.. — Не связана напрямую, — смеётся Усянь, немного расслабляясь. — Просто… Мы хотели помогать людям, мы хотели посмотреть на джунгли, мы хотели уехать подальше от этих ужасных семейных встреч, и лично я хотел уехать от… Тот парень выйдет из тюрьмы меньше, чем через полгода, — он вздрагивает, и сердце Цзян Чэна сжимается. — Я уверен, что он не сунется ко мне сейчас, но сама мысль встретить его где-то на улице приводит меня в ужас. Мне и моему психотерапевту нужно больше времени, чтобы подготовиться к таким случайным событиям. Цзян Чэн не знает, насколько уместно будет спросить его имя и фотку, чтобы слегка приглядеть за мудаком. И возможно, почитать его дело. — Ты сказал, что мы семья, верно? — начинает он издалека. Вэй Усянь издаёт короткий смешок и качает головой: — Почти семья, да. Но я, пожалуй, хотел бы избежать вендетты. «Почему? — практически с отчаянием думает Цзян Чэн. — Ты ведь не простил его и не отпустил свой страх, так почему я не могу хотя бы…». Здесь он запинается. Хотя бы что? Правда бы он остановился только на наблюдении? Попытался бы подпортить тому парню резюме и жизнь сильнее, чем это сделает судимость? Захотел бы найти и набить морду? Что Цзян Чэн хотел бы сделать ради Вэй Усяня, который приходится ему… да практически никем? Что Цзян Чэн хотел бы сделать с преступником, о чьём преступлении ничего не знает? — Не хочу, чтобы он испортил жизнь ещё и тебе. Пусть барахтается со своей судимостью так же, как я барахтался со своими психотравмами, и идёт своей дорогой. Он не будет счастлив. — Как великодушно, — фыркает Цзян Чэн. — …потому что Лань Чжань знает его имя. Цзян Чэн снова фыркает, а потом смеётся в голос: — Значит мне нельзя, а ему можно? Фаворитизм вендетты! Вэй Усянь смеётся тоже: — Он будет под присмотром аж в Африке! Максимум сможет сталкерить его соцсети и иногда звонить Не Минцзюэ, чтобы тот не давал парню на УДО расслабиться. Ладно, с этим Цзян Чэн готов смириться. — Вы совсем не собираетесь бывать здесь? Вэй Усянь пожимает плечами. Из дома выходят Сичень и Ванцзи, дяди за их спинами не наблюдается. Оно и к лучшему, Цзян Чэн не хочет снова влезать в образ примерного аристократа. — Собираемся, наверное. Не знаю, может на праздники. К вам двоим, если вы захотите. Да, Лань Чжань? Вряд ли тот слышал всю реплику целиком, но Ванцзи не был бы собой, если бы немедленно не ответил: — Да. Серьезно, они настолько отвратительно милые, что даже завидно. Не то чтобы Цзян Чэн хотел того же от Сиченя — он просто помрёт от скуки, если тот всегда будет с ним так обходителен, мил и полностью согласен, как Лань Ванцзи с Вэй Усянем. Но просто иногда в груди Цзян Чэна появляется незнакомая прежде нежность по отношению к этому странному Вэй Усяню и тому, что тот невыносимо счастлив в этом браке. — Но лучше вы к нам, — всё так же уверенно продолжает Усянь. — Я приведу дом в порядок, пока Лань Чжань будет спасать мир, и вы сможете приезжать в довольно сносные условия! — Там хоть канализация есть? — закатывает глаза Цзян Чэн, опираясь спиной на плечо жениха. Пальцы Сиченя словно сами по себе ложатся на талию, но Цзян Чэн героически умудряется не мурлыкнуть. — Не-а! — радостно сообщает Вэй Усянь. — В этом конкретном доме нет, но в городе в целом вроде бы да. В любом случае я уже изучил вопрос бюджетного конструирования канализации и собираюсь к отъезду скопить денег для того, чтобы попытаться что-то сделать с этим! Вам там понравится! — Ты ещё сам даже не видел этот дом, — фыркает Цзян Чэн. — Видел! Мне показывали фотки! Усянь улыбается и виснет на руке мужа, и Цзян Чэн верит, что этот странный противоречивый человек действительно способен променять современный особняк на хибару без канализации и остаться при этом совершенно счастливым. Более того, у Ваньиня так же нет сомнений в том, что Вэй Усянь действительно способен переделать или сконструировать с нуля канализационную систему целого города только благодаря полученному месяц назад диплому о переквалификации и мастер-классу на ютубе. Цзян Чэн всё ещё не совсем уверен в том, как себя с ним вести, и наверное, не будет уверен никогда. Сейчас они расходятся по машинам и в следующий раз увидятся только на свадьбе. Вэй Усянь будет гостем со стороны Сиченя и проведёт мальчишник с ним, а не с Цзян Чэном, потому что хоть кто-то же должен помочь сдержанному Ланю повеселиться в последний холостяцкий вечер (Цзян Чэн уверен, что Мэн Яо и Не Минцзюэ просто пошли бы на поводу жениха и спокойно поужинали где-то в ресторане, а затем улеглись бы на диван смотреть глупые ужастики. Вэй Усянь, к счастью, такого не допустит). Днём позже Усянь будет гулять по территории храма, ожидая церемонии, и не станет помогать Ваньиню избавляться от мандража, завязывать бабочку или приводить в беспорядок уложенные матерью волосы. Возможно, Цзян Чэн немного жалеет о том, что не встретил этого парня первым, чтобы забрать его на свою сторону, но хорошо, что они всё-таки познакомились сейчас. Пусть даже и так. Они пока не лучшие друзья, и наверное, никогда ими не станут — сложно открываться, когда между вами десять тысяч километров и неустойчивое интернет-соединение. Но возможно, со временем они станут не «почти», а самой настоящей семьёй, которая не может быть разделена ни застарелыми травмами, ни континентами, ни отсутствием видеосвязи. Возможно, однажды Цзян Чэн в полной мере узнает о том, почему за широкой улыбкой всегда мелькает горечь, почему за безбашенной бравадой всегда немного страха и почему детские слёзы могут заставить Вэй Усяня перевернуть мир. Возможно, когда-нибудь они назовут друг друга братьями. Однажды они сделают это. А пока Цзян Чэн садится за руль и везёт их с женихом на последнюю дегустацию торта.