«Утро в опочивальне царской»

Солнце не так давно начало подниматься, а петухи уж свою утреннюю трель запели. Запели, да так что во всей округе слышна весть о новом, только-только наступившем утре, что тёплыми да нежными лучами солнца обогрело, сменило летнюю ночную прохладу. Утро было взаправду тёплое, оно потихоньку окутывало своим присутствием всё существующее на земле русской. Именно сейчас можно почувствовать ту свежесть, свободу и всю прелесть утра. Но после столь жаркой, страстной ночи, проведённой в царской опочивальне хотелось лишь нежиться, спать средь дорогих мехов да одеял на огромной царской кровати. Скрываться в кольце рук с золотыми перстнями да за сенью, что украшеная золотой нитью с кусочками малахита, сапфирами и рубинами, свешивалась с потолка царской кровати. А вообще, оказаться-то в царской горнице было сложно, не пройти туда обычному человеку, а в том положении, что молодой Басманов проводил страстные, наполненные любовью да лаской ночи, практически невозможно. А вот лишь одному кравчему, самому приближенному к царю, да полюбовнику царскому было это любо и ценно. Чувствовал он и себя в безопасности и Ивана Васильевича, царя грозного всея Руси готов был защитить от любых напастей да ненастий. Но полно думать об опасностях, утро уж слишком хорошо для этого. Едва-едва разлепив сонные глаза, зацепился взгляд, да залюбовался Фёдор умиротворенным ликом любимого. Но за окном уж вновь кричали петухи, не давали спокойного сна они. – Иване, царе мой, петухи уж пропели, вставать бы надо. - тихонько продвинувшись чуть ближе чтобы поцеловать в щеку. Слегка похмурив брови, приоткрыл глаза царе всея Руси. Глядели на него два сапфира прекрасных, что дороже ему всех бриллиантов и монет золотых казны царской, а вокруг смоляные кудри, что растрепались, раскинулись по всей подушке, пара непослушных прядей на лбу светлом остались. Улыбнулся чуть Иван Васильевич от такой картины утра. Высвободил одну руку да аккуратно отодвинул прядь от лица любимого. Погладил по волосам мягким, чёрным Басманова, а тот к руке царской льнет, да глаза прикрывает от удовольствия. – А что ж не спится тебе соколик мой? Али дела какие ранние есть? - для такого человека как царь, слова звучали ну очень уж добро да нежно. – Нет, царе, никаких дел нет. - расслабилась до этого слегка напряжённая спина опричника. – Ну вот значится поспим, да отдохнем подольше, спи, соколик мой ясный. Но что-то да было не любо Феде, встрепенулся он, будто птица, высвободился из крепкой хватки царя, да накинув на плечи одно из покрывал, что поменьше, да в одной нательной,полупрозрачной рубахе прошелся до окна. Понял он что мешало ему спать спокойно под одеялами мягкими, да задернул плотными занавесами окно. Холодный пол босые ноги кусает, да обратно в постель тёплую хочется . Фёдор побыстрее подправил ткани на окне и обратно к теплу, к царе своему. – Ну что, Федора Лексеевна, теперь всё любо тебе в царской опочивальне? - с неприкрытой усмешкой да любовной улыбкой говорил Иван Васильевич. – Всё любо, больше всего царе, ты люб, нет тебя лучше, краше да любимей, Иване. Кем угодно для тебя я готов быть хоть верным опричником, хоть Федорой. –Ну полно Феденька, верю я тебе верю, сокровище моë. Спи мой соколик ясный, спи родненький. Тонкую талию, что слегка отдалённо напоминает мужскую, обвили тёплые руки. Прижался, поудобнее устроился Басманов да снова задремал. А Иван Васильевич поцеловав макушку и прикрыв любимого кравчего покрывалом откинутым ране, тоже задремал.