Перехлест волны

Опаздывать на такие мероприятия было хорошим тоном – когда они приехали, в зале было еще светло, а местный стафф неторопливо растаскивал столы и стулья к стенам, освобождая танцевальную зону. В воздухе стоял запах скисшего пива, пролитого на дерево еще при царе Горохе, застарелого фритюра с кухни, пота и освежителя, а вокруг бесцельно скиталась толпа, напоминая Тиме нагнавшую на него когда-то жути иллюстрацию из книги о Древней Греции, изображавшей Асфоделевы поля. Даня с порога начал ручкаться с каждым встречным, с кем-то целовался в щечку, кого-то просто хлопал по плечу, и всем представлял Тиму, а тот лениво глазел по сторонам и кивал невпопад, притворяясь не то дураком, не то безумно пьяным. Как и всегда в моменты усталости, внешний мир отключился, и Левицкий стало наплевать, что там происходит за пределами его мыслей. Марк бы ни за что не поперся в такое заведение, думалось Тиме. Его друзей он прекрасно представлял в подобном заштатном баре – что волосатого Вовку, что рыжего Штирлица, что Белова. А вот Марк с местной обстановкой не вязался – и не потому, что бабла на бар у него скорее всего не было, а потому что он вообще не выглядел человеком, который интересуется публичными посиделками. В панфиловских будничных прикидах не было никакого шика, все сплошь толстовки да водолазки, и прочая одежда из категории “выпадает из шкафа в уже готовом виде”. Но Тиме захотелось представить его в чем-то роскошном - например, в изящно сидящей рубашке, которая подчеркивает широкую спину и узкую талию, с закатанными до локтя рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами. Левицкий и сам бы тогда постарался соответствовать. Хотя в немедля вспыхнувшей фантазии он почему-то оказался в черной футболке, которая резким темным пятном выделялась на фоне белой рубашки Марка, который обнимал его со спины, крепко обхватывая за талию. У Тимы всегда было живое воображение, и лучше всего оно выдумывало несбыточные сюжеты. Под увиденную инсталляцию тут же подобрался фоном какой-то берлинский клуб, который до этого он видел только на картинке, с темным залом, мерцающим освещением и гулкой, однообразной и погружающей в транс музыкой, сопровождающей грубые раскаты механического и нарочито грубого немецкого текста. Если бы они с Панфиловым оказались в такой обстановке, все бы закончилось диким несдержанным сексом в туалете. – Тимыч, ты совсем в отключке? Может, все-таки заправишься? Тима раздраженно глянул на Даню и скривился. – Все нормально. Я сейчас. Он пробился сквозь жиденькую толпу и прижался к барной стойке, вытребовал у удивленной таким раскладом судьбы барменши эспрессо и, едва получив, махом влил его в себя. Кофе оказался весьма недурным для такого места, и Левицкий тут же заказал еще. Опьянение чуть отпустило, но задрожали руки – так бывало всегда, когда он пытался заглушить конскими дозами кофеина смертельную усталость, которую можно было побороть, лишь проспавшись. Из ниоткуда возникла Лёля и тут же защебетала, но ее заглушили звуки настройки инструмента. Концерт все-таки начинался, постепенно заиграла музыка, и Тима, воспользовавшись резко набежавшей толпой и темнотой, отошел к стене и уткнулся в телефон. Пальцы сами нашли чат Марка. “Меня притащили на какой-то концерт. И все бы хорошо, но во мне бутылка вина, и я хочу не тусоваться, а спать”. Диалог сразу ожил. “Серьезно? Может, домой лучше, а то как-то…” “Что? Думаешь, тут кто-нибудь воспользуется моим беспомощным состоянием?” Алкоголь делал Тиму наглым. Вернее – выключал несколько жизненно важных фильтров, через которые обычно проходили мысли на пути к внешнему миру. “А оно беспомощное?” – Марк не повелся на туманный намек. Казалось, он беспокоился. “Нет. Скорее мне просто тухло”. “А свалить никак?” “Ключи от квартиры у Дани” – написал Тима, и тут же спешно набрал следом: “Даня – это тот самый друг, который в Питер переехал. Я познакомился с его девушкой”. “И как она? Есть о чем поговорить?” “О моем инцельстве, аутизме и прочих ничем не подтвержденных диагнозах”. “Чем ты ее так разозлил?” “О, это было сказано с любовью”. “Милая девочка)))))” “Как твои дела?” – написал Тима прежде, чем сообразил, что это может прозвучать, как издевка. Но Марк беззаботно ответил: “Устаканиваются. Ищу вот подработку, пока не вяжется. Никому не нужны студенты дневного отделения без опыта работы”. “Подработку? У тебя ж была. Ты рефераты писал…” “Сейчас ситуация другая. Мне надо до конца месяца двадцатку насобирать. Или хотя бы половину”. “Зачем?” Вопрос, конечно, был бестактный, но Тиму жизнь ничему не учила. В этот раз Марк отвечал долго, но все же написал: “Для сестры. Отец платить отказался”. Прежде, чем Тима успел подумать, на экране уже вспыхнуло банковское приложение. Деньги, которые Егор давал на репетитора, были припрятаны на отдельном счете, чтобы случайно не потратить – восемь тысяч за четыре занятия, включая виртуальное сегодняшнее, которое не состоялось. К телефону Панфилова была привязана только одна карта, так что уточнять не пришлось – деньги улетели мгновенно. Чат тут же взорвался. “Ты совсем того?” “Тима, в смысле… не надо так делать, пожалуйста”. “Это не подачка. Это твои”, – спешно и с опечатками набрал Тима, чтобы Марк не успел запулить их обратно. “За репетиторство. Четыре занятия” “Я сказал маме, что ты платный, чтобы она не думала, что какая-то фигня” Чат заткнулся и молчал достаточно долго, чтобы Левицкий забеспокоился. Но и деньги назад не прилетали, а значит, Марк все-таки их принял. “Я сначала хотел к тебе присмотреться, потом забыл, потом не знал, как сказать” – дописал он, чувствуя, что должен объясниться. “Я не хотел их присваивать, ты не подумай. Не потратил ни копейки”. “Все в порядке, Тим”, – тут же пришло в ответ. “Я честно не хотел денег за занятия, но раз уж они есть… блин, спасибо” “Егор думает, что мы будем заниматься онлайн всю неделю. Так что до конца месяца у тебя будет двенашка”. “Но это же нечестно”. “Егор и честность несовместимы. И если тебя это парит, то давай заниматься”. “Я буду рад”, – ответил Марк. “Только ты ж в отпуске))” “Я уже заебался отдыхать” – напечатал Тима, и вдруг кто-то пихнул его в плечо. Над ним стоял Даня. – Ну и чего ты тут трешься? Пошли, Лёлька говорит – скукота смертная, а нас ребята ждут. Ты ж с нами едешь? Выбора не было, и Левицкий послушно потащился за приятелями. Они снова погрузились в такси – этот сорт питерцев, видимо, передвигался только в желтых машинках и пешком, отрицая метро как феномен. Высадились они в каком-то совсем не колоритном местечке позднесоветской застройки. За домами попыхивала трубами промзона. В квартире, куда так стремились Даня с Лёлей, было людно, вся крошечная прихожая была заставлена ботинками и залита натекшей с них грязной жижей. Тима осторожно прокрался по обувному лабиринту – масштабы локации были таковы, что раскинутыми руками можно было легко придерживаться за противоположные стены – и сразу очутился в большой комнате, подсвеченной одним широким абажуром. Всюду – на диване, креслах, полу и даже подоконнике – сидели люди, скучковавшись группками, и о чем-то болтали. Посреди комнаты в одиночестве танцевала под тихую музыку какая-то девица в футболке с задорным принтом, и едва Тима возник на пороге, она тут же замерла и уставилась на него. Хозяйка квартиры просочилась за Тиминой спиной и пролезла между гостями, возвращаясь на место. Левицкий запомнил, что ее звали Катя. – Это Тимыч, друг Дани и Лёли, – Катя махнула рукой так, будто им каждые пять минут приводили новичков, и она уже устала их представлять. Левицкому пришлось пережить небольшой бенефис, до жути похожий на допрос. Он отвечал лениво и невыразительно, будто впервые собственная личность перестала представлять для него какой-либо интерес. Больше всего хотелось забиться в угол и снова раскрыть чат с Марком, но светский этикет и теснота таких сценариев не предполагали. – На, пей, – вздохнул Даня и сунул Тиме пластиковый стаканчик. Там плескалось что-то похожее на вино, и Левицкий нерешительно отхлебнул – ему было решительно хватит на сегодня, но выкинутое в незнакомую среду тело требовало комфорта, и использовало для этого самый дешевый прием – получить что-то, что хотя бы отдаленно походило на еду. И без того небогатый стол был основательно подъеден: на большом блюде, венчавшем трапезу, остались лишь крошки чипсов, кругом валялись конфетные фантики и такие же, как в утреннем бардаке, контейнеры из доставки – местная публика не утруждала себя хозяйством. Тима решил, что продержится, если найдет подходящий угол, и тут же присел на пол у самого входа. Рядом с ним бухнулась Лёля. – Ну, как тебе у нас? – добродушно спросила она. – Мы сейчас у Кати, она Тимина подруга из лицея. Это вот Сима и Женя, они с дизайна, там, на подоконники - Кай… Она долго болтала, представляя всех по очереди, но Тима слушал вполуха. Такую людскую массу его мозг был обработать не в состоянии, да и не хотелось. Шумные тусовки он всегда воспринимал плохо, и добивало то, что Даня прекрасно это знал; но Гарипов чувствовал себя здесь, как рыба в воде, то и дело болтая с кем-нибудь новым. Открывать чат при Лёле Тиме не хотелось, и он терпеливо ждал, пока та наговорится и свалит; но цветная голова имела на него больше планов, чем он ожидал. – А ты только по пацанам? – поинтересовалась она. – Или у девочек тоже шанс есть? – Растрепал уже, значит, – вздохнул Тима. Разведчик из Гарипова был, как из дерьма пуля. – У нас с Даней нет друг от друга секретов, – горделиво ответила Лёля. – Это был не его секрет. – Ну ладно, Тим, не дуйся. Тут же все всё понимают. Думаешь, ты такой один? Вот Сима, например… – Лёля, по-моему, то, что ты делаешь, на вашем языке называется аутинг. – Ой, прости, – пискнула она и даже прикрыла рот рукой, будто и впрямь сделала что-то неподобающее. –Я иногда глупая такая, знаешь, будто мне десять лет. – А на самом деле тебе сколько? Тима не понимал, как позволил ввязать себя в этот разговор, но цветная голова выглядела очень трогательной и несчастной. Почти как Юлька у физиком, но та хотя бы выглядела взросло, а Лёля напоминала выкрашенного из баллончика воробушка, которого по ошибке притащили на петушиные бои. И, хоть она и прилипла некстати, Левицкий проникся к ней… не симпатией, но сочувствием. – Четырнадцать, – горделиво объявила она, и Тима сначала тупо кивнул, потому что мозг зарегистрировал внешнее соответствие ответа вопросу – ждал число, получил число. Осознание вспыхнуло секунды через три: – Чего, блин? – Ну вот только не начинай, а, – фыркнула девушка. – Я уже достаточно взрослая и умная. Почти все мои друзья меня старше. Переубеждать в чем-то цветную голову Тима не собирался – он сам проезжал эту остановочку, когда в четырнадцать был самый взрослый и самый умный, и, кажется, до сих пор периодически на ней застревал. Но в свои четырнадцать он выглядел, как лошарик из советского мультфильма, а Лёля вовсю старалась соответствовать возрасту согласия. – А Даня в курсе? – Конечно. – А сухари уже насушил? – Какие сухари? – Лёля нахмурилась. – Обыкновенные. Для зоны. Если ты после десятого мая продолжишь у него ночевать, он под статью пойдет. – Тим, ты перепил что ли? – Лёля нервно хихикнула. – Какая зона, какая статья? – За совращение малолетних. – Тим, ты мент что ли? – цветная голова растерянно и неверяще заулыбалась, будто Левицкий уже вовсю махал перед ней ксивой. – У нас же полный консент. Никакого насилия. Тима уставился на знакомую блондинистую макушку, которая сейчас слишком плотно прижималась к чужому лбу. Сам Даня сидел на подлокотнике дивана и весьма красноречиво гладил рукой спину хозяйки квартиры. – А это, – он махнул в сторону скульптурной композиции из будущего педофила и лицеистки. – Это тоже консент? – Конечно. Я знаю, что он с Катькой иногда спит. – Видимо, Тимино лицо в этот момент блестяще справилось с выражением охватившего его ахуя, потому что Лёля поспешила добавить: – Тимыч, ну у нас же свободные отношения. Мы партнеры, но каждый, если захочет, может переспать с любой девушкой. Взрослые люди же не могут всю жизнь одного человека хотеть, это глупо. Левицкий вздохнул. На фоне этой коммуны он казался себе престарелым. Мысли о таком “нормандском формате” совсем не вызывали у него отвращения, но на ум сразу приходили взрослые состоявшиеся пары, которые уже не первый год живут вместе и периодически ходят на сторону с полного благословения супругов. Это было совсем не то же самое, что измена, и совсем не похоже на то, что делал Егор – мерзко, украдкой и тогда, когда больше всего был нужен матери. Это казалось экзотикой, но это было… по-человечески. Но когда он смотрел на воробушка с цветной гривой, то совсем не чувствовал, что с ней поступают по-человечески. Он даже не мог рационально это обосновать, потому что никогда не интересовался всей этой запутанной терминологией. Лёля казалась вполне довольной жизнью, а вот Тиму взяла злость. Когда-то лучший и знакомый, как пять пальцев на руке, друг манипулировал ребенком. – Понятно все с тобой, – вздохнул Тима. В нем неожиданно проснулась жажда робингудства. Вернее, это был тихий, холодный гнев – то ли было обидно за Лёльку, то ли за себя, потому что ехал в Питер он совсем к другому человеку, – но оно требовало выплеска и немедленно. Тима поднялся. – Ты куда? – встревожилась Лёлька. – С другом пообщаться, – обронил Левицкий и в два шага приблизился к Гарипову, который неспешно подбирался ко второй базе. – Слышь, Данилевский, – Тима пихнул его в плечо и припомнил какое-то доисторическое прозвище, которым дразнил друга еще в школе. – Дело есть, пошли покурим. – Тимыч, отвянь, – промурлыкал Гарипов, не вылезая из Катиной шелковистой гривы. – Я занят. – Вот так и распадаются семьи с детьми, – с театральным трагизмом объявил Левицкий. – Какими детьми? – Четырнадцатилетними. Живо поднял жопу и пошел со мной, а то патлы повыдергиваю. Он говорил спокойно, даже слишком, и Даня отреагировал. Пробормотав что-то про неадекватных алкашей, которых нужно успокоить, он увлек Левицкого на балкон, предварительно вытурив оттуда двух заболтавшихся и продрогших до костей курильщиц, и тут же вытащил сигареты. – Ты чего такой дикий? Перекрыло что ли? – Ага, белочку словил, – съязвил Тима. – С цветными волосами такую, Лёля звать. А белочка возьми да и расскажи, что ей четырнадцать. Гарипов, ты уже тренируешься заходить в хату, или как и все упадочные гуманитарии, экспромтом будешь? – Ты, блять, о чем вообще? – Ты ребенка трахаешь, чучело. И мозги ей запудрил, что у вас полиамория. Даня только усмехнулся и картинно свел брови, изображая сочувствие. – Тимыч, ты че докопался? Лёлька умная девка, по мозгам даже где-то взрослее тебя. – Серьезно? – А че, неприятно слышать? Ты ж у нас самый умный, ага, – Гарипов расслабил лицо и фыркнул в сторону, по-драконьи выдувая из ноздрей дым. – Слушай, я с пониманием отнесся к твоим пиздостраданиям – хочу, не хочу, на всю жизнь, не на всю жизнь… вот и ты мозги не еби. Это наше личное дело. – Какое, нахуй, личное, – Тима вскипел совсем неожиданно, будто его к сети подключили. Манера Дани учить его свысока теперь раздражала больше, чем когда-либо. Он резко шагнул вперед и схватил его за ворот модной струящейся рубашки, чуть дернув на себя. – Тебе почти восемнадцать. Лёле четырнадцать. Тебе ровесниц, блять, мало? Даня дернулся и схватился за его руку, но Левицкий держал мертвой хваткой. И откуда только силы взялись – он же в жизни никогда не дрался, а теперь был в полшаге от того, чтобы накостылять некогда лучшему другу. – Ты что, думаешь, я ее заставляю? Думаешь, она сама не хочет? Ты себя-то в четырнадцать вспомни… хотя я, блять, все понял. Ты ж у нас с задержкой, – Даня растекся какой-то вымученной улыбкой и снова скорчил гримасу великого сочувствия. – Ах, так я опаздываю, – Тимофей тряхнул его как следует, и Гарипов выкинул горящий бычок в открытое окно, чтобы освободить вторую руку для схватки, тут же вцепившись ею в костлявое Тимино запястье. – Зато ты, блять, у нас, по расписанию. – Ты небось даже не сосался ни с кем еще, вот из тебя и прет либидо… Щас успокоишься… – фыркнул Даня и вдруг резко дернулся вперед. Левицкий, который до того настойчиво тянул его на себя, не давая вырваться, не успел среагировать, и Гарипов с размаху прижался к его лицу и попытался найти своими губами его губы. Тима почувствовал, как по губе мазнул мокрый язык, и сам отшатнулся. Тело реагировало быстрее мозга, и прежде, чем понять, что происходит, Левицкий заехал Дане кулаком по лицу. И весьма эффектно, потому что тот завопил и отлетел назад, приложившись затылком об закрытое балконное стекло. – Ты, блядь, адекватный? – первое, что Гарипов смог заорать членораздельно. На балкон тут же выскочили какие-то люди и зачем-то попытались скрутить Тиму, но тот стоял совершенно неподвижно. Какая-то девчонка принялась порхать вокруг Дани, выясняя, насколько велики повреждения. А Даня все продолжал вопить, и в его исполнении самым цензурным титулом Левицкого был “перекрытый долбоеб”. Кое-как стряхнув с себя руки обеспокоенной общественности, Тима выскочил с балкона и побежал к двери – находиться здесь он больше не мог, и присутствующие были с ним солидарны. За ним выскочила какая-то толпа вразумляющих, которые что-то пытались ему втолковать, наверное, затем, чтобы он все осознал и раскаялся. Какой-то парень даже положил ему тяжелую руку на плечо, когда Тима, зашнуровав ботинки, поднялся, и завел занудное “чел, давай поговорим”, но Левицкий раздраженно сбросил ее, выхватил куртку из образовавшейся на вешалке куче барахла и выскользнул в парадную.