Перехлест волны

Темы занятия оказались откровенно издевательскими – сила упругости и трение. В этот раз Марк решил использовать для своей метафоры психологию, но Тима слушал вполуха, потому что его прежде такой послушный разум упрямо спотыкался обо все слова, которые можно понять двояко. Он напоминал себе семиклассника, который смеется над сочетанием «эбонитовая палочка», и только злился. А это понимания не прибавляло. – Тим, ты вообще меня слышишь? – пробился сквозь гущу мыслей вопрос Марка. – Ты понимаешь разницу между трением скольжения и трением покоя? – Нет, – честно признался Левицкий. – Что с тобой сегодня? Ты какой-то… что-то случилось? Это из-за Егора, да? Егор был основным источником Тиминого беспокойства ровно до того момента, как Марк переступил сегодня порог квартиры. Но стоило Панфилову появиться, фантазия тут же нарисовала ему картинку, более подходящую для завязки дешевого порно-ролика: Марк с порога хватает его за загривок и зажимает у стенки в коридоре. Тиму моментально бросило в жар, и он боялся поворачиваться к репетитору затылком – не потому, что всерьез боялся, что фантазия воплотится, а потому, что казалось, увидь Марк его затылок – тут же прочитает все его дурацкие мысли. – Из-за Егора, – кивнул Тима. Не говорить же правду. – Я нашел резинку Яны в кармане своего купального халата. Она его надевала, понимаешь? Надеюсь, они не трахались у меня на постели. – Это… омерзительно, – согласился Марк. – Я… даже не знаю, как это ощущается, но если бы кто-то брал мои вещи, я бы… – Ощущение, будто меня в помоях искупали, – Тима постарался изобразить как можно больше праведного гнева. Чужая сексуальная распущенность его бесила, но сейчас куда больше беспокоила своя. – Ты… я даже не знаю, что предложить. Ты не говорил с Егором? – Что я ему скажу? «Если ты, подонок, изменяешь моей матери, следи хотя бы, чтобы твоя девка не надевала мои вещи»? Марк усмехнулся. – Как вариант. Ты не можешь изменить то, что было, но можешь это прекратить. Или хотя бы вынудить его вести себя скромнее. – Типа «то, что я не вижу, меня не бесит»? Вот только бесит. И даже если он прекратит, я буду думать, что он просто круто шифруется. – А чего ты хочешь? – вдруг спросил Панфилов. «Вернуть все, как было», – чуть не выпалил Тимофей. В прекрасное время, когда он не должен был сдавать физику, не тек по учителю и не знал, что мама сошлась с мудаком. Нет, и это было не то – нужно было отмотать дальше, когда в Тиминой жизни не было ни секса, ни Егора. На два года назад, когда они жили вдвоем с матерью, он запоем читал Фуко и ходил с Даней на старые фильмы в кинотеатр на Арбате. А лучше на три, когда они с матерью каждый год ездили в Европу, встречались с отцом и пешком выхаживали вдоль и поперек какую-нибудь Флоренцию или Прагу, а после непременно усаживались на открытой веранде, где отец брал эспрессо и рюмку местного ликера, а мать – апероль, и они втроем выглядели как нормальная семья. Тима не понимал, почему все это разрушилось, но догадывался, что это не исправить. – Я хочу, чтобы мама снова сошлась с папой, – сказал он неожиданно даже для самого себя. – А это возможно? – Не знаю, – Тима вздохнул. – Они никогда всерьез не ругались. Просто… отец уехал в Германию, а мать осталась здесь. Они развелись спустя семь лет, но мы все равно каждый год встречались. В том году он сам приезжал, в августе, и мне даже показалось… ладно, это ерунда. Он не знал, с чего вдруг решил выложить это все репетитору – даже после вчерашнего их сложно было назвать близкими друзьями, а уж если он решил держать дистанцию, то это и вовсе глупо. Но от этого стало легче, будто, произнесенные вслух, его желания стали чуть более реальными. – Я не думал, что у вас… так, – ответил Марк. – У нас все по-другому. – Ну да, у тебя же полная семья, – фыркнул Тима. — Это я – ни туда, ни сюда… – Ошибаешься, – перебил его Марк и посмотрел куда-то в сторону, будто смутившись. – Мои родители в разводе. Я соврал тебе в прошлый раз, потому что… сам не знаю. Хотелось выглядеть нормальным. – Нормальным? – Тима хмыкнул. А он, получается, ненормальный что ли? Ну да, он поехавший на всю голову, но семья тут не при чем. – В смысле… благополучным. Мой отец живет в Москве, женат на другой женщине, у него новый сын, а нас он знать не желает. Особенно меня после… – он вдруг осекся и зачем-то принялся протирать очки, будто изнутри по стеклам у него бежал телесуфлер, и грязь мешала разобрать следующую фразу. – После чего? – После того, что я ему рассказал, – вздохнул Марк. Загадок не убавилось. Любой другой понял бы, что разговор окончен, и лезть под кожу не стоит. Любой – но не Тима. – Рассказал о чем? – А ты уверен, что хочешь знать то, из-за чего мой отец теперь, возможно, считает, что у него всего один сын? – ехидно спросил Марк, но издевка звучала как-то безнадежно. И интригующе – не так уж много в мире вещей, за которые можно впасть в отцовскую немилость, и все они прибавляют много нового к человеческому портрету. – Ты сам начал этот разговор, – уперся Тима. – Выкладывай. Все-таки обещания, данные самому себе, ни черта не работали. Он хотел как можно меньше думать о Марке и как можно больше – о физике, но в результате ни черта не понял из урока, но зато выуживал из него секреты. – И уже жалею об этом, – буркнул Панфилов. Переходный возраст – мерзкая вещь; мало того, что делает из людей извращенцев, так теперь еще и заставляет распускать сплетни. Тима знал, что чужие тайны надо уважать, но конкретно эта тайна не давала ему покоя. – Расскажи, – велел он. – Мне надо знать, что ты не маньяк и не убийца. Дешевая манипуляция, но подействовало. – Хорошо. Я не маньяк и не убийца. Мой отец чуть не бросился на меня с кулаками, потому что я… выражаясь его языком, пидор. Слышать брань от воспитанного и сдержанного Марка было так неожиданно, что Тима сначала подумал, что ему показалось. – Пидор… в смысле? Ему твой шмот не понравился? Или что? Мозг Тимы заслонял самое очевидное значение этого слова, как мог. Взращиваемые годами защитные механизмы работали без сбоев. – Тим, ты о чем вообще? Какой тут еще может быть смысл? – А… с чего он взял? – Я ему сказал. – Почему? – Тим, очнись, это не ядерная физика. Я сказал, потому что это правда. – То есть ты… любишь мужиков? – шестеренки проворачивались медленно. Сам факт до Тимы дошел прекрасно, но вот встраиваться в одну систему с остальными известными ему вещами не спешил, словно прошивка не совпадала. – Ну… если ты про больших, волосатых и вонючих, то нет, – нервно хмыкнул Марк. – Но в целом… да. Люблю. Это… что-то меняет? «Да, блядь, это меняет все», – подумал Тима, холодея, но постарался держать лицо – в последнюю очередь хотелось выглядеть перед Панфиловым гомофобом. Если бы не внезапно наступившая в Тимином теле весна, он бы и бровью не повел – ну, гей и гей, о чем разговаривать. Но теперь все встало с ног на голову: прежняя недоступность Марка оказалась вовсе не такой железобетонной. – А… а… как же… Алиса… – проблеял Левицкий, не в силах сформулировать, что хотел. – Так ничего же не получилось, – Марк усмехнулся. – Я пытался быть нормальным, два раза пытался, а получилось только собой. – И ты… ты ведь… – Тима давился собственными фразами. – Спишь… с парнями? – Сейчас я ни с кем не сплю. Но было дело, да. И даже встречался… Тим, в чем дело? У тебя такое лицо, будто ты… не знаю. Будто я тебе признался, что я марсианин. Ты же не думал, что существование геев – это заговор корпораций? – Просто я… – Тима запнулся. – Я не думал, что ты… и я не знаю… ты говорил, что влюблен, вот! – Да, – Марк кивнул. – И это лицо мужского пола. – Кто это? Я его знаю? Это кто-то из твоих друзей, да? Левицкий не замечал, что допрашивает Марка не то как ревнивая жена, не то как тревожная мамочка. Если бы у голове сейчас не царил феноменальный бардак, он бы понял, что по-хорошему у Панфилова есть право послать его нахуй, а не возиться, как с маленьким, отвечая на личные вопросы. И если бы Марк взбрыкнул, то Тима бы, наверное, смог остыть и понять, какую творит херню – но Марк не взбрыкивал, хоть и обдумывал каждый ответ, будто на экзамене. Но сейчас он ответил, не думая: – Нет, ты чего, – и даже рассмеялся. – Какая глупость… я их, конечно, всех обожаю, но никогда… даже и не рассматривал. За Вовчика мне бы Даша сразу голову откусила. – Тогда кто? Это… Эли, да? Я помню, тебе звонил кто-то с таким именем, я подумал, что сестра… – Но это и правда сестра. – Вчера ты сказал, что ее зовут Варя. – Эли – это имя, которым сестра просит себя называть. – А… – чем дальше Марк признавался, тем больше было вопросов. Но ответа на самый главный не было. – Ты хочешь знать, кто это, – сказал Панфилов, не спросил, а именно констатировал, как факт. – Я скажу. Но можно перед этим я возьму с тебя одно обещание? – Какое? Левицкий не знал, что от него может потребоваться Марку. К нему постепенно возвращался разум, и он понимал, что, скорее всего, Панфилов попросит больше никогда не поднимать этот вопрос. Или не лезть в его жизнь, не пытаться выяснить, кто это. Тима был не уверен, что сможет. Если чему-то его недавние розыски на фейсбуке и научили, так это тому, что держать в узде свое любопытство он не умел. А уж если оно смешано с ревностью – тогда и вовсе пиши пропало. – Что бы ты по этому поводу ни подумал или ни почувствовал, – тихо и серьезно начал Марк, – расскажи мне. Честно. Даже если это будет что-то плохое. Тима прикусил язык, стараясь не вывалить на Панфилова новую порцию подозрений. Почему он должен думать плохое? В кого Марк мог влюбиться, черт возьми? В малолетку? В зэка по переписке? В Егора? На последнем варианте он понял, что нужно взять себя в руки и дослушать уже до конца, потому что с такой фантазией и с ума сойти недолго. – Обещаю, – торжественно кивнул он. В конце концов, с чем-с чем, а уж с высказыванием своего мнения Левицкий никогда проблем не имел. Марк поджал губы и, глядя в стол, тихо пробормотал что-то. Слова, как это обычно бывало с неразборчивой речью, долетели до Тимы не сразу, а когда долетели, то он застыл, будто его пришпилили к месту строительным степлером. – В тебя я влюблен, – были эти слова. – Ты… ты издеваешься сейчас, да? – только и смог пробормотать Тима. – Нет, – спешно выпалил Марк. – С чего ты взял? – Просто… если бы это так было, я бы заметил. Но ты ведь… Тима осекся на полуслове. Нет, он, конечно, мог считать себя полным ослом, но со второго раза он обычно понимал прекрасно. И в голове тут же замелькали кадры, подтверждающие, что он осёл – вот Марк отвечает, стоит ему только написать, вот почти готов пропустить день рождения подруги, чтобы его успокоить, а вот едет с ним до самых Печатников, потому что… что? Не хочет с ним расставаться? Видимо, он подвис надолго, потому что Марк деликатно напомнил о себе. – Тима… ты обещал сказать. – Я… – Левицкий будто лишился дара речи. Если б Марк сейчас спрашивал его про бездарно прослушанный закон Гука, он бы и то наскреб мыслей больше, чем сейчас. – Говори все, что думаешь. Главное – честно. Тимофей вздохнул и решил – к черту. Можно просто говорить все, что приходит в голову, раз уж больше сказать нечего. – Я… пытаюсь понять, как я этого не увидел. Хотя теперь это кажется очевидным. Как ты… со мной говорил. Помогал. И я… честно, Марк, дальше я ничего не понимаю. – Не понимаешь чего? – Что мне с этим делать. – Как с чем? Это… препятствие, или… Вот же психолог чертов, теперь решил вытащить из него верный ответ. Но Тима не знал. Он вообще уже ничего не знал. – Я не знаю. – Но ты же… испытал что-то, когда это услышал? Какие-то эмоции? Это была радость… или отвращение? Тима помолчал, прислушиваясь к реакциям тела и мозга, словно пытаясь понять, голоден он или хочет спать. Эмоции давались ему с трудом. – Точно не отвращение. Но и не радость… скорее шок. – Я тебя напугал? – Немного, – признался Левицкий, хотя в животе уже тугим узлом скручивалась паника. – Я… со мной такого еще не случалось. Мне… такого не говорили. Марк снова помолчал, вздохнул и медленно опустил ладони на подлокотники. – Тима, я думаю… мне сейчас лучше уйти. Я не хочу на тебя давить, а тебе нужно все обдумать. Не думай, я не бегу… просто давай вернемся к этому разговору, когда ты поймешь, что по этому поводу чувствуешь, хорошо? – Давай, – немедля согласился Тима. Его не особо волновало, что будет в каком-то неведомом «потом», а просто хотелось, чтобы сейчас на него над ним не висело железобетонное обязательство. Присутствие Марка, хоть и не было неприятным, но ощущалось как укор его тугим мозгам, которые впервые за много лет не могли выдумать ничего дельного в такой насквозь гуманитарной сфере. – Тогда сегодня без домашнего задания… и если ты не сможешь заниматься в воскресенье, предупреди, пожалуйста, заранее. В этот раз Тима не мог дождаться, пока Марк наконец исчезнет, но едва за ним закрылась дверь, то он ощутил странное чувство – будто до этого его мысли были перевязаны тугим поясом, а сейчас кто-то потянул за него и выпустил все из наружу разом. В вывалившейся каше плескалось все: и раздражение оттого, что Марк добавил ему головной боли, и нарциссическое довольство собой, но самое жуткое – наружу выползло желание. Тима почти сразу ощутил, как во всем теле печет, и часть его захотела метнуться следом за Панфиловым, вернуть его обратно и заставить сделать с собой… ну, что-нибудь. Хотя бы поцеловать – хотя если бы этому кипящему нечто внутри Левицкого сейчас бы выдали Марка, то поцелуями дело бы точно не ограничилось. Тима метнулся к шкафчику в гостиной, где родители хранили алкоголь, в надежде хоть как-то облегчить ток переплетающихся мыслей. Запойных в доме не было, но неплохой крепач был в почете, поэтому найти можно было все: ром, коньяк, виски, какие-то загадочные травяные ликеры. Выхватив наугад первую попавшуюся бутылку с темной этикеткой и густым, похожим по цвету на расплавленный сахар содержимым, Тима трясущимися руками скрутил пробку и приложился губами к горлышку, заливая в себя дурман. Горло и язык тут же обожгло, но Левицкий не останавливался, пока не стало совсем погано – он не привык пить крепкое, и сейчас казалось, будто он проглотил какую-то склизкую гадость, которая проползла по пищеводу вниз и свернулась калачиком в желудке, выпустив металлические шипы. Но в плечах потеплело, края картинки, которую Тима видел перед глазами, вдруг сузились и стали темнее, а мысли перестали сталкиваться и теперь текли ровно и спокойно, хоть и ни одна из них не пропала. Он осознавал, что Марк поставил его перед выбором, и что выбор был со всех сторон плох. – И нахрена он это сделал? – спросил Тима сам себя. Сознание тут же услужливо напомнило: «Ты сам попросил. Ты требовал, чтобы тебе сказали». Как маленький ребенок, право слово. И вот теперь этот ребенок был вынужден решать совсем взрослый вопрос. Тима осел на пол возле шкафа и уперся локтями в колени. Ясно было одно – ему нравилось то, что сказал Марк. Теперь это вызывало приятную дрожь под ребрами, гордость и легкомысленное желание выспросить об этом побольше. Но в то же время крутил стыд, который отчего-то говорил материнским голосом, убеждая, что это все детские игры и всерьез Тиме нужно задумываться о будущем, а не о романтической фигне. С этим голосом Левицкий был согласен, но мысли упорно возвращалась к Марку. Выпитое нечто растормошило фантазию, и сейчас в Тиминой голове проигрывались неслучившиеся сценарии прошлого: а если бы он сразу послал Панфилова к черту, то, возможно, чувствовал бы себя мудаком, но думал бы, что поступил правильно – внутренний материнский голос был бы спокоен. Но что, если бы он сразу согласился? Вернее, ответил и сказал, что принимает, готов попробовать… самая невинная из картинок заканчивалась поцелуем. Но что, если Марк бы на этом не остановился, подсказывало воображение. Он ведь взрослый, опытный, и, наверное, ему нужно… тело прошило приятной дрожью, и Тима улегся на пол, закрывая глаза. Алкоголь позволял примириться со своими демонами и подумать о том, от чего в любом другом состоянии Левицкий бы бежал, как ошпаренный. Вот Марк во время поцелуя распускает руки, а вот – забирается под одежду… и если бы он решительно и бескомпромиссно потребовал секса, Тима бы не смог отказаться. В этом даже была какая-то особая прелесть – подчиниться, когда от тебя требуют, сексуально удовлетворить мужчину, который тебя хочет, послушно подставиться… Левицкому не хотелось нежности. Ему хотелось, чтобы Марк уткнул его лицом в подушку, стянул штаны и отымел, нашептывая, как давно мечтал это с ним сделать. А ведь черт возьми, как было бы прекрасно – после каждого занятия по физике раздвигать ноги и позволять учителю любые извращения. Правда, сам набор извращений в голове Левицкого был скромный – выдрать его, как девчонку, или поставить на колени и дать в рот… мысль о том, чтобы взять в рот член Марка, обдала новой жаркой волной. Из сладкой истомы его вывел обеспокоенный голос: – Тима… Тима, с тобой все хорошо? Ты чего тут валяешься? Левицкий с досадой узнал интонации Егора – вечно тот появлялся в самый ненужный момент. Быстро сев, чтобы не вызвать лишних подозрений, он буркнул: – Сенсорный перегруз. А ты чего орешь? – Ну, ты валяешься на полу и не реагируешь. Я бог знает что уже подумал. Вставай давай, пошли на кухню. Жрать хочу, как не в себя. На кухне Егор загромыхал посудой, а Тима осторожно пристроился на стуле, подобрав колени – ему и так повезло, что в панике Шестаков не заметил его проблемы, не хватало еще сейчас спалиться. Но раздражение, которое моментально заполнило сознание, очень помогало – теперь Тиме совсем не грезился Марк, а просто хотелось огреть материного мужа чем-нибудь тяжелым. – Короче, был я у твоей директрисы, – пробормотал Егор сквозь котлету. У него была отвратительная привычка говорить с набитым ртом. – Вроде все нормально. Завтра можешь уже в школу идти. Но у нее есть условие. – Какое? – Тима еле сдержался, чтобы не высказать вслух все, что думает о мерзких профнепригодных тетках, которые сначала закатывают истерики ради личной выгоды, а потом еще и корчат из себя обиженных. – Ты будешь ходить на дополнительные по физике. Со следующей четверти. – Еще чего! – выпалил Левицкий. – А нахрен она сходить не хочет? У меня репетитор есть, – брякнул он, понимая, что вопрос с репетитором сейчас как раз повис в воздухе. – Ну, Тимош, ты ж понимаешь – допы платные, а это деньги, вот она и парится. Тебе ж несложно – придешь, посидишь и все. – Ага, несложно… – буркнул Тима. – Там нельзя просто отсидеться, и готовиться надо. В моей жизни теперь больше физики, чем всего остального… – Ну, это же физико-математический лицей, – справедливо заметил Егор, правда, это не успокаивало. И ведь уперлось матери отдать сына туда после третьего класса взамен жутковатой районной школы – а он и сам, дурак, покорно сдал экзамены и поступил. – А что с оценками по истории? – спросил Тима, решив не распаляться на ненужное негодование. Егор бы все равно не понял. – Она их исправила? – Она не может. Они же в электронном журнале стоят… но ты не переживай. За четверть у тебя получается четверка, и если не больше будет проблем, в году вполне может выйти пять. – Ты издеваешься? – тут Тима уже не выдержал. – Они же, блин, из воздуха нарисованы! Я ей прекрасно все рассказал, и историю я знаю, блин, лучше нее! – Ну и чего ты разорался? Тут же ничего нельзя сделать. Тимош, это взрослая жизнь – бывают взлеты и падения, но надо просто пережить. Знаешь, как говорила Маргарет Тэтчер – я исключительно терпелива, если в конце концов выйдет по-моему. Егор, конечно, не был совсем уж болваном, да и к Тиме относился сильно лучше, чем многие вторые мужья относятся к взрослым детям от первого брака, но все-таки обязанности взрослого выполнял спустя рукава. Была бы на его месте мама, то устроила бы директрисе скандал, пригрозила судом, и та бы, разумеется, нашла способ исправить отметки. В конце концов, неужели в школьной системе, где половина училок еще царя живьем видели (причем Навуходоносора), никогда не ставили оценок ошибочно? Но Егору было наплевать, главное для него – итоговые показатели. Кое-какой интерес у них с Тимой все же был общий – поскорее сплавить его в Германию, чтобы не приходилось больше косплеить папашу чужому великовозрастному лбу. – Это полная херня, Егор, – выпалил Тима и, чувствуя, что начинает заводиться, сбежал с кухни. Он закрылся в комнате, упал на кровать и закрыл глаза. Клокочущая внутри злость напрочь перекрыла доступ пошлым фантазиям, и их место заняла тревога – все, черт возьми, шло наперекосяк, и Тиме начинало казаться, что это его ошибка. Прежде, глядя на людей, которые жили через силу и постоянно жаловались на жизнь, он удивлялся – как же это ему так повезло, что почти все, что он делает, доставляет ему удовольствие? Сперва он думал, что это он такой особенный, но, выйдя лет в двенадцать из фазы расправившего плечи Атланта, понял, что дело действительно в везении – просто он с первой попытки нашел свое, а обстоятельства никогда не пытались перекроить его планы. Но теперь начинало казаться, что все это был обман, а удача ему изменила, и теперь придется расплачиваться за годы покоя постоянными сюрпризами от жизни. Хотелось, чтобы всего этого не было – ни физики, ни Егора, ни даже Марка, который разбередил его душевное спокойствие. Хотелось снова в уютный мир, где никакая фигня не может вывести из равновесия. Но туда было уже не вернуться. Тима машинально пролистал диалоги и дошел до совсем старого, с Даней, все еще светившегося неотвеченным сообщением. Прежде Левицкий не знал, что ответить, потому что вопрос был серьезный – Даня звал к себе в Питер на каникулы. А учитывая, что друг в последнее время все меньше и меньше походил на него, Тима очень сомневался, стоит ли ему ехать, боясь разочароваться окончательно. Но сейчас, когда больше всего на свете хотелось сбежать, предложение Дани было как нельзя кстати. «Прости, я не мог спланировать, дофига всего навалилось. Предложение еще в силе?» Друг оказался онлайн. «Спрашиваешь)))) пригоняй. Мамхен валит в Эмираты на десять дней, развлечемся». «Огонь. Когда ждешь?» «Да хоть в сб, ну или когда ты там заканчиваешь? Ныряй в Сапсан и прикатывай». Тима задумался. Сбежать хотелось хоть сейчас, но школьную неделю надо было доходить – иначе бы директриса его с потрохами съела. Но перспектива сразу после субботней химии не возвращаться домой, а полететь на Ленинградский была заманчивой. Правда, выходило, что на воскресное занятие с Марком он не успевает, но Тима не был уверен, что его стоит проводить – и вообще, что им стоит видеться, пока он не проветрит голову. На часах не было еще и девяти, поэтому Левицкий черкнул матери пару строк о своих планах. Та тут же позвонила: – Тимоша, а как же учеба? – Так каникулы ж, мам… – Ох, точно… совсем счет времени потеряла. Ну а репетитор твой? Тебе же надо… – Онлайн позанимаюсь, – соврал Тима. – Даня давно звал, а мы же сто лет не виделись… В итоге после долгих расспросов и обещаний Тимы не разговаривать с незнакомцами, не напиваться и не дай бог не пробовать наркотики мама благословила его и отключилась. Левицкий заглянул в уже остывший чат и наконец-то написал: «Еду сразу после школы в субботу. Ждите 😈».