Кошмары Комэ

-цык-цык- Эти твари повсюду. Их звуки тошнотворны. Петрушка не спал уже двое суток, может, две недели, может, два месяца: тут нет времени. Да и Петрушка вовсе не Петрушка: это имя дал ему Комэ. -щкта- Эти твари повсюду: что послабее — пугаются, если бежать на них, крича и размахивая руками, как на свору собак, а что посмелее — тут уже ничего не поможет, только убегать и надеяться, что Комэ снова спасёт. В последний момент. Комэ любит ждать, любит смотреть, как его Петрушку рвут на части. Это не страшно, ведь Комэ посмеётся и соберёт Петрушку снова. Это не страшно, но очень больно. А что вокруг? Плесень, коррозия, мох и существа. Слизь. -щко-ктак- Есть хочется, придётся снова ждать, пока Комэ покормит, придётся выпрашивать на коленях, долго, до судорог. Ещё иногда приходит Аой, берёт нежно за руку — она у него одного тёплая и мягкая — трогает пульс, всхлипывает и уходит. Пока он рядом, все твари исчезают, коррозия отступает, становится снова спокойно, но сильнее хочется спать. А спать нельзя: если заснуть, то твари съедят заживо — так говорит Комэ. Можно ли ему верить? -аку-чк- А сейчас только бежать, потому что ни Аой, ни, будь проклят, Комэ не помогут: их нет рядом, зато Тихоходка здесь. Тихо и пыльно, она приближается, её маленькие лапки на огромном, жирном туловище топают. Существо достало челюсти из толщи кожных складок: стали видны острые зубки, готовые проколоть Петрушкин желудок и отложить туда яйца. Убежать от Тихоходки было бы несложно, если бы Комэ вовремя покормил. А сейчас даже идти было трудно, постоянно темнело в глазах, да и дороги не было: под ногами зияющая пустота и над головой тоже. Только сзади Тихоходка. И не одна... На хрипы беременной самки сползлись самцы. Они меньше, но бегают быстрее. Пока Петрушка мешкался, переводил дух и думал, как бы поскорее позвать Комэ, один из них уже зацепил Петрушку коготком за ахиллово сухожилие и поволок к самке. Падать было больно. Не столько от удара головой, столько от разрывающейся плоти левой ноги. Сцепить бы пятку с когтя, но не получилось: другой самец, решивший, что он более достойный вариант для оплодотворения, уже притопал и вонзил коготок Петрушке в икру другой ноги. -мцык- Пытаться вырваться не имело смысла, ведь, даже если спастись от этих самцов, на готове другие. Да и плевать: Комэ и не такое с Петрушкой вытворял. -гп-кк- Самка навалилась всем весом и с хрустом продырявила Петрушке живот. Было больно, но не сказать, что слишком. В этом мире по-настоящему больно может сделать только Комэ, и для этого ему не обязательно использовать что-то острое, разве что свой язык. -рхыз-р- Тихоходка вырвала кусок плоти, проглотила — в её рационе, в основном, мох, но для восполнения сил после родов она не прочь полакомиться и мясом — и слезла, но только для того, чтоб взобраться на Петрушку снова, но теперь задницей вперёд. В свежее отверстие в Петрушкином животе она засунула конец своих родовых путей, и полезли яйца. Это было весьма омерзительно, поэтому Петрушку затошнило, но он, под весом Тихоходки, не мог встать, поэтому пришлось блевать лёжа. А что за рвота? Мальчик не ел уже о-очень долго, но желудок не пустой: там яйца Тихоходки. Слизистые шарики покатились по пищеводу вверх, Петрушка стал давиться и кашлять. Кашлять, задыхаться и плакать. Каждый раз, когда Петрушка теряет сознание здесь, и не важно от удушья или от голода, он вспоминает моменты из своей реальной жизни. Так и теперь. И вот снова он маленький, снова рядом милая женщина, наверное, это мама. Она готовит на кухне, но Петрушка не видит, что именно, ведь он не достаёт до столешницы. Вот бы мама покормила, если уж Комэ жадничает... Мама посадила Петрушку к себе на колени, теперь стало видно, что готовит она курочку. Она режет нежно её кровавое мясо, а та кудахчет и несёт яйца. Яйца Тихоходки. -чк-чк- О, нет, Комэ здесь. Он искажает самые тёплые воспоминания, а потом стирает их напрочь. Вот почему Петрушка плачет: потерять сознание здесь равно потерять воспоминание в реальном мире. Но Комэ уже здесь, уже ничего не изменить. Петрушка открывает глаза. — Очнулся, милый! Тихоходка, хоть и мозг у неё с напёрсток, сразу поняла, кто перед ней, и попятилась восвояси, наступая Петрушке на горло и лицо. Самцы разбежались ещё быстрее, оставили его с Комэ наедине. Петрушка, терпеливо выждав пока Тихоходка, наконец, слезет, попытался приподняться на локти, потом встать, но Комэ был против: он наступил Петрушке на плечо и заулыбался. — Аккуратнее — просыплешь яйца. Зачем добру пропадать? А раз из самцов я остался тут один, значит оплодотворять придётся мне, – выправляя член из брюк. — Нет, боже, Комэ, прошу... — Слишком много просишь. Я обычно игнорирую твои просьбы, не заметил? Сперма из Комэ лилась как по щелчку, когда надо или когда просто хочется. Попав на яйца, она растеклась, обволакивая и пропитывая их оболочки. Те стали лопаться, из них, резво ворочаясь, полезли личинки. — Смотри, Петрушка, это наши с тобой дети! Я донор спермы, а ты суррогатная мать! — Мне больно, — Петрушка пытался не потерять сознание снова, но глаза уже закатывались. — Ладно, ладно, жди. Комэ сел на лежачего Петрушку и начал выгребать из его желудка "детей". Те лопались у Комэ между пальцев, из них сочилась едкая кровь-слизь, она капала и прожигала нетронутые части кожи живота бедного Петрушки. — Мне больно... Пожалуйста. — Ай, ты достал меня! Тебе разве не нравится этот хруст личинок? Или тебе больше нравится хруст собственных костей? – Комэ надавил Петрушке на грудную клетку когтистой ладонью. — Нет! Умоляю! — Шучу, ладно, я сегодня добрый. Соскучился по тебе, любимый. Комэ улыбнулся и догрёб новорождённых из Петрушки. — А теперь будем лечиться. Тебе нравится лечиться у меня? Я хорошая медсестричка, а? Петрушка? – Комэ нежно улыбнулся. Сейчас будет приятно. — Да, Комэ, мне нравится, когда ты лечишь меня. — Умница моя! Комэ задницей сполз ниже по Петрушкиному телу, чтоб губами достать до его живота, и принялся вылизывать сначала слизь из полости желудка, потом края раны, и та скоропостижно зажила. Несвойственно нежно Комэ стал целовать Петрушкино тело от паха до ключиц, и когда дошёл до шеи... — Будешь кушать? — Да, конечно, пожалуйся, Комэ! – еле шепча. — Тогда проси. — Умоляю тебя, пожалуйста, я хочу есть, я устал, мне нужно, я не могу больше, я скоро на стену полезу!.. — Хорошо, садись. — И всё? Так быстро? — Ну-у... Я давно должен был тебя покормить, ты изголодался, и я чувствую вину. — Ты не винишь себя, не ври. Я давно понял, что ты за чудовище, – Петрушка осторожно поднялся со спины, готовясь отхватить за грубость. Комэ промолчал, проглотил оскорбление, но ненадолго, это Петрушка точно знал. Скоро Комэ сорвётся снова и припомнит эти слова. По привычке Петрушка сел на колени перед кормильцем, но тот пригласил поближе к себе, расставил ноги. — Садись ко мне спиной. Петрушка послушался, устроился, и стал ждать. Комэ погладил по голове и дал свою руку, предплечье, если быть точнее. — Я этим не наемся. — Значит получишь вторую, если будешь хорошо себя вести. Шмыгнув носом, Петрушка закатил чужой цветастый рукав и откусил свежей плоти. — Прости, – нужно было повторять это после каждого укуса, потому что Комэ больно. Петрушке было плевать, что этой твари больно, скорее он даже наслаждался, заставляя Комэ чувствовать хотя бы малую часть мучений, что тот доставляет ему постоянно. Комэ истекал кровью, параллельно покусывая Петрушку за шею и ушки, но нежно. Пока-что. Его вырви-глазно цветастый свитер уже давно покрылся кровавыми корочками по рукавам. А иногда Комэ разрешает Петрушке поесть своей шеи, но только тогда, когда нуждается в ласке. Доев предплечье, Петрушка принялся обгладывать пальцы. Они у Комэ пахнут куревом, а иногда испачканы метадоне — очень вкусно. И когти у Комэ вкусные, как сахарные, хрустят, но их грызть нельзя. Когда Петрушка впервые попробовал откусить Комэ коготь, тот в ответ вырвал бедняге все ногти с мясом и даже не стал зализывать — теперь Петрушка без ногтей. Но попробовать сладость очень хотелось. Петрушка подумал, хотя его мысли слишком часто приводят к насилию в качестве наказания, что, если нельзя грызть, можно хотя бы пососать леденец. Почувствовав на своей кутикуле мягкий шершавый язык, Комэ удовлетворительно хмыкнул. — Хочешь поиграть? — Нет! Нет, пожалуйста, я больше не буду! Правда, прости, я не хотел! Я не собирался кусать, правда! – Петрушка задрожал. — Ой, котик, я не об этом, не бойся. Наелся? — Вроде... — Тогда садись на колени ко мне лицом. — Хорошо, и? — Давай мне свою ручку, а я тебе свою. Петрушка протянул руку, в ответ получил ладонь Комэ. — Теперь лижи. С безграничным недоверием Петрушка взял ледяную руку Комэ в свою свободную и стал аккуратно облизывать, и почувствовал то же самое в ответ. Петрушка лизал опасливо, стараясь не поцарапать драгоценные когти Комэ зубами, а Комэ не нежничал: настойчиво и грубо его язык огибал дрожащую ладонь, залазил между пальцев и, наконец, добрался до кончиков. — Ой, а что же ты мне не сказал, что я тебе ноготки не починил? Должно быть очень больно вот так ходить с обнажённой кожей? Петрушка просил. Он умолял, чтоб Комэ полечил ногти, но тот отказался, и это обоим было известно, Комэ прекрасно помнил свой отказ, а сейчас просто издевался. Но теперь его решение вдруг изменилось, и он стал зализывать кончики пальцев Петрушки, и у него полезли свежие ноготки. — Спасибо, Комэ. — Должен будешь. — Конечно. Я уже должен тебе своей жизнью здесь. И своими мучениями здесь. — Не язви, – Комэ дал пощёчину, но по сравнению с обыденными пытками это было даже приятно. И снова смена локации. Теперь больница. Куда ещё Комэ затащит Петрушку? Пол кафельный, холодный, по щиколотку вода, воняющая хлоркой. Радует, что если Комэ станет пытать на этом этаже, то хотя бы инфекция в раны не попадёт. — Комэ, ты здесь? — Да, дорогой. Проходи. Откуда именно доносился голос, было неясно. Тысячи одинаковых дверей пестрили запятнанными кровью табличками: "Трипаносома", "Физалис", "Рибулозобифосфат", "Сыроедение" — что бы это ни значило, звучало жутко. Всюду летали пяденицы, по углам висели их куколки. Петрушка искал кабинет, где прячется Комэ, хлюпая босыми ногами по полу, и наступил на иглу шприца. — Блять, боже! — Не ругайся: тут дети. Мёртвые. Это роддом, – Комэ неожиданно появился сзади и схватил Петрушку за плечи, отчего тот вздрогнул. — Зачем мы здесь? — Ты знаешь, милый, в тот раз, когда Тихоходка отложила в тебя своих деток, я понял, что ты был бы отличной матерью... Петрушка слушал, затаив дыхание. Сердце разрывалось, ведь оно понимало, что добром этот разговор не закончится. — Так вот. Ты сильный, добрый, терпеливый, послушный — отличная мать для моих отпрысков. — Нет, Комэ, прошу... – Петрушка уже плакал. — Молчать! – красные глазищи сияли, как никогда. — Пойдём, мальчик мой, я тебе всё объясню. Комэ затащил Петрушку в кабинет. — Ложись на койку. — Зачем?.. — Ложись!!! Петрушка лёг. — Умница. Буду рассказывать по ходу дела, – Комэ взял скальпель. — Ты, конечно, мальчишка, поэтому забеременеть от меня не можешь. Но! Если бы у тебя была матка... А у меня есть матка... Свиная. Люди и свиньи очень похожи, вы генетически совместимы. Поэтому, я хочу пересадить тебе матку, чтобы ты мог выносить наших деток! Замечательно, правда? — Нет... Нет, Комэ, нет! Пожалуйста! – Петрушка попытался встать с хирургического стола. — Лежать! Иначе я сделаю всё без анестезии. — Пожалуйста, Комэ, я тебя очень прошу, зачем это?? Нет, Комэ, я не хочу, прошу тебя!!! Умоляю!!! Хочешь, я на колени встану? Хочешь, я... – Петрушка ревел и вырывался. — Как хочешь. Значит без анестезии. — Нет!!! Комэ рывком повалил Петрушку на стол, тот ударился головой и потерял сознание. И снова мама. Она штопает маленький Петрушкин носочек. А Петрушка играет в кубики и смеётся. Солнце светит в окно и щебечут птицы. За окном море, а на столе клубника. Петрушкина ручка тянется к синему кубику, но что-то мешает. Рука не слушается, отходит в сторону... Комэ пристегнул руки и ноги Петрушки к железному столу, собрал длинные волосы, и надел перчатки, но его когти прорвали в них дырки. — Раз ты не захотел по-хорошему, значит скальпель нам ни к чему: воспользуемся коготками, да, сладкий? — Комэ-Комэ-Комэ!!! Возьми скальпель обратно, пожалуйста!!! – Петрушка попытался вырваться, но ремни были затянуты более чем крепко. — В следующий раз будешь знать, как отказываться от моих гениальных идей! Вдруг дверь в кабинет открылась, и вошёл Аой. Петрушка заплакал: от счастья и от стыда. Он не хотел, чтоб Аой всё это видел. — А, снова ты, пришелец... Ну проходи, посмотришь, как я твоего любимого мучаю. Аой напрочь проигнорировал недовольные скрипы Комэ, подошёл к столу и взял пристёгнутую руку Петрушки. На его нежных голубых глазах снова слёзы. — Ты справишься, любимый. Я верю в тебя. Я буду рядом. Держись. Коготь Комэ погрузился в тело Петрушки. Мальчишка заорал и крепче схватился за руку Аоя. Тот склонился над лицом Петрушки и поцеловал в лоб. — Всё будет хорошо. Его слова убаюкивали, Петрушке правда стало легче, разум помутнел. Проснулся он уже когда семенники были удалены, и Комэ пришивал матку. А вот член Комэ оставил. Конечно, надо же будет как-то трахать друг друга. — Почти всё, любимый, – прошептал Аой на ухо. — Он прав, почти всё. Теперь только... сам посмотри, чего это я разболтался? Комэ взял две пробирки. — Вот тут твой сперматозоид, а вот тут мой. Теперь удаляем гаплоидное ядро у твоего и внедряем его в мой. Отлично! Теперь только оторвать жгутик и свежая почти-яйцеклетка готова посетить твою новую матку. Длинной пипеткой Комэ впихнул почти-яйцеклетку в матку и зашил. Аой вздохнул и вышел. Комэ отстегнул Петрушку, поднял с кушетки, поставил на ноги и крепко обнял. — Хочешь кушать? Ты теперь мать, тебе необходим правильный рацион. — Отъебись, а. — Сукин сын. Ударить мать своего ребёнка Комэ не осмелился, и просто ушёл, снова оставив Петрушку наедине с тварями, которые вот-вот приползут, почувствовав, что Комэ рядом нет. -цык-цык-