обретённое вместо рая

Когда случился конец света? Кавех не заметил. Может быть, когда звёзды его созвездия обратились в капли и пролились на землю дождём. Тогда не стало его судьбы. Когда случился конец света? Аль-Хайтам не помнит. Когда он снова стал Алым Королём, остался только один путь — путь запретного знания. И надежды уже не было. Когда случился конец света? Наверное, когда прекрасная Богиня Цветов Набу Маликата влюбилась в Царя Дешрета. Сотрясся мир, и разрушился тысяча и один город. Под песок ушёл славный Гюрабрад, исчезла с лица земли Туллайлула. Ведь легенда гласит… Пасмурные дни в Сумеру никогда не приносили ничего хорошего. Облака наглухо отделяли тропический лес от солнца, и город Мудрости задыхался в густом воздухе. Обившие дома деревья словно крепче обхватывали корнями стены, обвивали охристый песчаный известняк в ожидании проливного дождя. Сам воздух словно становился более плотным, для каждого движения надо было прилагать дополнительные усилия, словно преодолевая морскую толщу воды. Держащие дозор матры облокачивались на свои оружия и прислонялись к железу лицом, чтобы хоть немного почувствовать спасительную прохладу. В Сумеру охранять особо нечего — изнеженные учёные вряд ли устроят драку средь бела дня, а пустынники чаще встречаются в Порт-Ормосе. Матрам оставалось умирать от тоски и стараться хотя бы делать вид, что их интересует порядок. В городе царила мёртвая духота, среди который стремительное течение времени замедлялось, а то и вовсе приостанавливалось. Протекающая через деревню Вимара река застаивалась, и её течение совсем не было заметно. Казалось, даже шум водопадов растворялся в застоявшейся духоте. Сумеру стал похож на гробницу Царя Дешрета: звуки еле слышны, и тишина давит на уши. Сумеру накрыла краткосрочная смерть, безжизненно-серая волна, высасывающая всё радостное и тёплое из живого, превращая его в противоположность своей сущности. Священное Дерево утопало в мёртвой бледности облаков, и витражи Академии больше не играли в лучах солнца, расцвечивая полы и стены яркими красками. Живописная зелень города потускнела, вслед за солнцем из листьев пальм исчезала жизнь, до этого прятавшаяся в складках листьев. Их прожилки становились выцветше-серыми, а с ярких цветочных клумб, что окружали вымощенные булыжником дорожки, исчез всякий блеск. Устало склонились к земле падисары и сумерские розы, словно им стало тяжело держать на себе небо. Улица Сокровищ из празднично-сверкающего пространства превратилась в невыразительный лабиринт, окружённый мёртвыми деревьями. — И всё же многое в этом мире зависит от света. — В очередной раз убедился Кавех, зорким глазом художника-архитектора подмечая окружающую обстановку. Даже когда время застывало, архитекторам приходилось работать: таскаться на стройку на другом конце города, встречаться с заказчиками и обсуждать макеты. Пасмурная погода лишь добавляла тоски и тяжести в ногах. Вроде бы, сейчас только десять утра, а вроде бы, Кавех успел пройти маршрут, который его сосед преодолевает по работе за месяц. Меньше всего сейчас хотелось подниматься к дому. Наклон лестницы был невыносимо крутым («И кто додумался спроектировать такой неудобный подъём!», — в сердцах подумалось Кавеху, хотя, справедливости ради, это были никто иные, как его коллеги по даршану). Вдруг вспомнились его бывшие однокурсники. Кавех со многими уже не общается, но слышал о них от знакомых. Пусть звучный титул «Светоч Кшахевара» носит сам Кавех, нельзя не отметить достижения его коллег. Его бывшие друзья стали известными людьми: они преподают на частных курсах и рисуют портреты с завышенным ценником. А Кавех? Кавех построил Алькасар-сарай. Невероятно красивый, величественный, он возвышается чуть в стороне от Сумеру. Всё вокруг Алькасар-сарая пышет жизнью, на раскинутых вокруг террас клумбах шелестят лепестками цветы, поражающие обильностью самых немыслимых красок. Конечно, Кавех тогда консультировался с Тигнари — уж он-то знал толк в самых красивых цветах. Правда, познакомился он с Тигнари, когда строящийся Алькасар-сарай сгорел. А сам Кавех стал банкротом. Поговорите тут про случай. «Всё в этом мире неслучайно», — твердят гадалки на Большом Базаре, но Кавеху кажется, что эти неслучайности могли бы обойтись без сгоревших построек и миллионных долгов. Вот и сейчас, утром, когда он возвращался со стройки, настроение было ниже некуда. Если бы Кавеху сказали, что в задачи архитектора будет входить разъяснение, что к эклектике заказчика не подойдёт аляпистая ионическая колонна, он бы бросил архитектуру сразу же и принялся учить 23 языка для сдачи экзаменов в Хараватат. Отчасти поэтому после стройки он был выжат как лимон, и весь процесс создания здания был похож на нижний этаж Бездны. Спорить с людьми очень неприятно: в этот момент в кровь Кавеха выбрасывается адреналин, сравнимый с четырьмя чашками неразведённого кофе, выпитых за раз, и его руки всегда начинают потрясываться. Такое состояние очень мешает думать и рационально соображать, а весь оставшийся день оказывается напрочь испорчен. В голове всплывают удачные аргументы на все вопросы спорящего — через два часа после самого спора, когда руки ещё трясутся и сердце не прекращает неконтролируемо скакать по всему телу, а его собеседник уже напрочь забыл про то, что с кем-то спорил. Словом, уже в десять утра Кавех был «на нервах». Откровенно говоря, хотелось зайти в кафе Пуспа и как следует напиться, чтобы забыть сегодняшний день. Спасало его только отсутствие моры в карманах. Пришлось продолжать путь вверх. Еле-еле передвигать ногами, цепляясь мозгом за каждый шаг, осознанно отдавая команды мышцам. Поднимать ногу, отталкиваться от ступеньки, пытаться взмыть вверх и, не дотянувшись до неба, падать туфлёй на ступеньку выше. Необходимые усилия были проделаны, и через десять секунд, что Кавеху, впрочем, показались добрым часом, он коснулся ручки двери. Облегчение сменила нарастающая тревога: пустые карманы красноречиво говорили о том, что он снова забыл ключи и должен будет постучаться и надеяться, что сосед его впустит, а потом ещё выслушивать от последнего какие-нибудь колкости. То ли от собственного бессилия, то ли от предстоящего спора он глубоко вздохнул, выражая своим вздохом всё от «проклятый день» до «чёрт бы побрал моего соседа», и легко постучал костяшками кулака по деревянной двери. Ответа не последовало ни через десять, ни через тридцать секунд. Кавех недовольно поморщился и повторил действие, в этот раз приложив больше силы. Через ещё какое-то время сзади послышались приглушённые шаги, и дверь, скрипнув, отворилась. Открывший дверь аль-Хайтам отошёл вглубь, пропуская соседа: — Если тебе так тяжело носить с собой ключи, научись ждать, пока я подойду к двери. — бросил он и, не дождавшись ответа и возмущений, ушёл куда-то восвояси. Кавех фыркнул и закрыл за собой дверь, задумчиво провернув ключ, вставленный в скважину изнутри. Он прошёл вглубь дома на кухню, чтобы обнаружить там аль-Хайтама, деловито выбирающего фрукты. — Куда-то собираешься? — Да, меня не будет ближайшие дни. Постарайся держать дом в чистоте, — ответил аль-Хайтам, не наградив Кавеха даже взглядом. Он убрал в свою поясную сумку персик зайтун. Туда же отправилась со стола книга в коричневом переплёте. — В пустыню? — Не думаю, что должен отчитываться перед тобой об этом. Злость вскипала внутри с новой силой — аль-Хайтам подкинул дров в почти потухший огонь, и сейчас он разгорался вновь, рискуя расползтись за пределы костра. — А можно нормально отвечать на мои вопросы? — Кавех выглянул из-за плеча аль-Хайтама (который оставил без внимания последнюю реплику) и увидел разложенную карту пустыни. На обрывке пергамента шла красивая и столь же непонятная вязь на неизвестном Кавеху языке, а в центре располагался набросок. По потёртым линиям и потёкшим штрихам Кавех признал в рисунке план пустыни Колоннад. — Твою мать, только не говори, что ты собрался в Колоннад. Аль-Хайтам снова проигнорировал вопрос соседа, но стал собираться ощутимо быстрее. Он ловким движением свернул карту, и она быстро отправилась в сумку к персику зайтун и книге в старом переплёте. Не глядя Кавеху в глаза, аль-Хайтам обошёл стол, поднял ещё пару фруктов с тарелки, и после прохождения проверки взглядом они тоже оказались в сумке. Кавех нервно следил за сборами: — Зачем тебе туда? — спросил он, пытаясь выговорить это как можно равнодушней и хладнокровней. Вышло сдавленно-сипло. Кавех почесал нос — верный знак того, что он сильно нервничает. — На карте обведена дюна Магмы. Это туда тебе надо? Аль-Хайтам разогнулся, поднял голову и пронизывающе посмотрел на него, не проронив ни слова. Так люди смотрят на орущего ребёнка. — Пока. — аль-Хайтам отвернулся, обогнул Кавеха и направился ко входной двери. — Погоди… Эй! — Кавех почти побежал за ним. — Ты же в курсе, как там опасно… На сколько ты уедешь? Эй! — он увидел, что аль-Хайтам уже отпирает дверь. — Мне вообще-то тоже туда надо. Кавеху тоже? Кавеху в пустыне делать нечего — он закончил строить там библиотеку пару месяцев назад, а новых проектов в пустыне пока не было. — И зачем? — усмехнулся аль-Хайтам и наконец повернулся к нему. Кавех придумать причину не успел. — Ну, во-первых в Кшахеваре проходят эти места, а ты туда собрался, поэтому я могу тебе помочь и подсказать дорогу. — несвязно заявил Кавех. — И во-вторых, мне тоже нужно в Аару по работе. — Просвети меня, какая же работа у Светоча Кшахевара в дюне Магмы? Заказ на собственную гробницу от владычицы Кусанали? — Не думаю, что должен отчитываться перед тобой об этом. — передразнил его Кавех. Аль-Хайтам смерил его пронзительным взглядом. Кавех в который раз убедился, что у его соседа глаза необыкновенной красоты. Умиротворяюще-бирюзовые, цвета крокодила. А посередине, вокруг зрачка, находилась янтарно-оранжевая искра — Кавех видел подобное, когда наблюдал за падающей звездой со своим другом из Ртавахиста ещё во времена учёбы в Академии. Друг позвал его с собой ловить падающие звёзды в летнюю ночь. Кажется, тогда Кавех рассмеялся — это задание ни в какую не шло с его заданием по живописи на десять эскизов вазы. Как бы то ни было, ночью он лежал на траве, пока его друг возился с телескопом: было ощущение, что в Ртавахисте их не учили даже как пользоваться глобусом… Уж очень много сложностей у того студента возникло с настройкой. Трава, на которой лежал Кавех, была влажная от росы, и его волосы, растрёпанные по всей земле, тоже подмокли. Это было совсем не важно, ведь в ту ночь он впервые увидел падающую звезду. «Хочешь узнать правду о падающих звёздах? На самом деле, это лишь затянувшееся мгновение света», — сказал ему тогда друг. Тогда Кавеху показалось, что если бы ему пришлось передавать свои впечатления, он бы никогда не смог подобрать подходящего сравнения. А сейчас оказалось, что эта аналогия находится у него под носом! Если хотите увидеть падающую звезду, просто посмотрите в глаза секретаря Академии. — Если хочешь, пошли. Но я уже ухожу, — хмыкнул аль-Хайтам. Кавех чуть не подпрыгнул от ответа — смесь адреналина и испуга —, ибо он с головой ушёл в свои мысли. Кавех кивнул и вышел вслед за ним на улицу. Аль-Хайтам придержал Кавеху дверь и запер дом, сделав несколько оборотов ключом. Тот дождался, пока его сосед закончит, и они пошли рядом, держа путь к выходу из города. Кажется, сам Сумеру притих в предвкушении того, что грозилось случиться с паломниками за мудростью. Реки умедлили свой бег и успокоили грохочущие водопады; разросшиеся растения расправили свои широкие листы, ничуть не шевелясь от лёгких порывов ветерка — заигрываний Анемо Архонта. Знали ли всевидящие божества, что время собиралось повернуться вспять, как некогда давным-давно, когда смертные любовались тремя лунами на ночном небосводе? Но не те боги и богини, получившие в дар безделушки Фанета, нет — знали ли Божества Селестии, что Тейват исполосован кроличьими норами? Или нарочно они упустили это из виду, чтобы в который раз развлечься, глядя на мирские забавы и горести? Это ли на самом деле отличает божеств от людей — безразличие, насмешка; может, и горькие рыдания матерей для божеств лишь колыбельные, ласкающие слух?

***

Аль-Хайтам предложил идти через ущелье Чинват. Кавех идею забраковал, не дослушав, и предложил держать путь через Пардис Дхяй, чтобы войти в пустыню сквозь Караван-рибат, а уже оттуда, миновав Аару, держать путь к дюне Магмы. «Там можно остановиться на ночлег», — аргументировал Кавех свой выбор. Действительно, маршрут аль-Хайтама шёл через острые скалы Стальных дюн. — Зачем нам идти через горы? — вскинул бровь Кавех, когда аль-Хайтам представил спутнику его маршрут. — Это намного быстрее. Зачем нам терять время и обходить луга? — аль-Хайтам скрестил руки на груди и недовольно на него посмотрел. Так, словно уже жалел, что разрешил Кавеху его сопровождать. — Как будто будет больше смысла, если мы будем карабкаться через горы. То ли в силу того, что аль-Хайтам устал спорить, то ли из-за настойчивости Кавеха, было решено держать путь через луга. Дорога быстрым шагом не заняла много времени, и к вечеру оба (аль-Хайтам) уже снимали комнату на постоялом дворе в Караван-рибате, где было решено устроить ночлег (Кавехом). Сам номер был небольшой, как раз для остановки на ночь: две одноместных кровати стояли по сторонам комнаты, а в центре располагался стол. Из окна напротив раскинулась стена Самиэль, за которой бушевала неспокойная пустыня. Командировки в пустыне всегда шли под знаком особой опасности. Пустыня не терпит чужаков. Ещё больше она ненавидит, когда кто-то пытается выкорчевать на поверхность её грязные секреты; те, что не передаются из уст в уста даже между пустынниками. Многие её тайны безвозвратно погребены под толщами песка. А те, кто пытался сражаться с песком, часто не возвращались. Поэтому обычно учёные не бывали там без особой надобности. В случае крайней необходимости они либо не уходили далеко от деревни Аару — последней частицы цивилизации на мысе моря смерти — либо их обязательно сопровождали опытные пустынники. Однако что может сделать пара смертных с оружием перед лицом необузданной пустыни…? В конечном итоге, в учёных сопровождение вселяло некое спокойствие. Кавеху не раз довелось бывать в пустыне, и он не понаслышке знает, какая опасность подстерегает путников. В этой золотой стране за каждой дюной притаилась смерть. Аль-Хайтам, конечно, смышлёный малый, но почему тогда Кавех решил отправиться за ним? Не потому, что он волновался за друга, правда же? Вечерние сумерки настигли паломников, но плотно ужинать никто не собирался. Выбор обоих пал на обычные закуски и вино. Когда их принесли в комнату, аль-Хайтам находился в своём стандартном положении и читал захваченную с собой книгу. В это время Кавех задумчиво рассматривал стену Самиэль. Но мыслями он был где-то очень далеко… — Ты будешь есть? — окликнул его негромко аль-Хайтам. Кавех резко обернулся: бокалы уже были наполнены вином, а из тарелки пропала одна лепёшка. Сам аль-Хайтам даже не оторвался от книги. Он не глядя опустил оставшийся хлебный кусок на тарелку и на ощупь взял бокал с вином, пригубив его. — Бросил бы ты эту привычку читать за едой. — вздохнул Кавех и, подойдя, сел напротив. Аль-Хайтам продолжил уплетать лепёшку. — Зачем тебе в пустыню? Аль-Хайтам не отвечал и стал медленнее жевать, но Кавех знал, что переспрашивать бесполезно. Если тот сам не захочет, из него ни слова не вытянешь. Любит же аль-Хайтам построить из себя господина Загадку. Неожиданно аль-Хайтам произнёс: — Когда я исполнял должность верховного мудреца, мне посчастливилось попасть в запретный раздел дома Даэны. По некоторым данным, там сохранились остатки знания, что использовал Дешрет. Кавех округлил глаза: — Ты же не собираешься… — Собираюсь. Это моя возможность приблизиться к истине. Истине этого мира… Аль-Хайтам поднял глаза и уставился за окно. Его силуэт в стекле растворился в ночном пейзаже стены. — В таком случае, я тебе помогу. Но не пойми меня неправильно, я вовсе не поддерживаю нарушение правил Академии… Голос Кавеха словно пропадал в тумане. На лице аль-Хайтама промелькнула тень чего-то, чего Кавех не уловил, а затем секретарь снова опустил нос в книгу. Вообще, аль-Хайтам ненавидит, когда кто-то громко разговаривает рядом с ним. Особенно, когда тот занят чтением. Но в случае с голосом Кавеха… всё по-другому. По некой причине этот голос аль-Хайтам любит слушать всегда. Он насыщен всевозможными эмоциями и оттенён красивой интонацией. Голос Кавеха такой правильный, такой настоящий. Такой, который хочется слушать вечно. — Эй, ты меня вообще слушаешь? — резкий восклик выдернул аль-Хайтама из раздумий. — Иногда мне кажется, что мой интеллект понижается от твоей болтовни. — пошутил он. — Ты… — Кавех хотел было возмутиться, но не нашёл, что ответить. Он просто тихо кипел от злости. Такой Кавех Аль-Хайтаму тоже нравился. Он не менялся с самых студенческих лет. Учёный покосился на бокал — тот был пуст. Ожидаемо, учитывая количество реплик, которыми его осыпали за эти десять минут. В такие моменты Кавех выдавал абсолютно всё, что появлялось в его мозге. Часто это было забавно. — Я думаю, нам пора ложиться. — сказал наконец аль-Хайтам спустя ещё пятнадцать минут непрекращающегося монолога. — Согласен, мы хотим встать ещё до рассвета. — кивнул деловито Кавех (очевидно, принимая роль ответственного взрослого). Оба быстро разделись и легли спать. Кавех заснул практически моментально под воздействием градуса, но аль-Хайтаму не спалось. Тот встал с постели и подошёл к окну впустить свежий воздух. Ночами температура в пустыне была даже ниже, чем в тропических лесах Сумеру, и его лицо, колыхнув занавески, обдал свежий воздух. Обычно, когда аль-Хайтам не может заснуть, в его голове настойчиво крутится какая-то мысль. Сейчас он смутно чувствовал, что что-то зацепило его внимание, однако то ли из-за вина, то ли из-за усталости его сознание отказывалось открывать ему причину беспокойства. Тот глубоко вздохнул, успокаивая себя, и повернулся спиной к окну. Его взгляд упал на спящего Кавеха. Тот лежал как всегда: в немыслимо странной позе, с подушкой у ног и одеялом под головой, кусок которого он сжимал пальцами рук. Часть одеяла сползла на пол. Аль-Хайтам усмехнулся про себя: в студенческие годы по позам Кавеха во время сна они с Сайно и Тигнари определяли погоду. Внезапно аль-Хайтам вспомнил. Его зацепила фраза, которую обронил Кавех сегодня вечером среди бурного потока мыслей вслух. “Может, это моя судьба — навечно быть рядом с тобой”.

***

Луна ещё висела над дюнами, лаская их верхушки серебристым сиянием, когда Кавех и аль-Хайтам ступили на земли пустыни. Они шли по холодному после пустынной ночи песку и кутались в плащи. Рассвет одарил их холодным и сухим воздухом, так непохожим на влажный и тёплый ветерок в Сумеру. Путь до самой дюны Магмы прошёл без приключений. Аль-Хайтам читал на ходу, Кавех шёл рядом и думал о чём-то о своём. Маленький кусочек известняка хрустнул в тишине под туфлёй Кавеха, когда они ступили на выложенную дорожку в гробнице. Архитектор потянул носом воздух, чтобы почувствовать характерный гробницам запах — стоячий воздух, сырой камень. Слабоватый, но едкий аромат пустыни всё ещё неприятно раздражал носоглотку, крупицами песка царапая нежную ткань. Уже начало светать, но лучи солнца ещё не до конца раскалили песок и расплавили воздух, чтобы задыхаться. Ещё раз кинув взгляд на бегущие по дюнам лучи, Кавех повернулся навстречу гулкой глубине гробницы и зашагал внутрь. Аль-Хайтам, провожая его взглядом, подошёл к стене, уже порядком изъеденной эрозией, и ощупал поверхность песчаника. Пальцы защекотала шероховатая поверхность камня. Он словил выжидающий взгляд соседа из глубины коридора и направился в его сторону. Тень дюны Магмы скрыла накидку секретаря Академии. Две точки, стоящие у входа, исчезли. Если бы среди учёных оказался исследователь из Ртавахиста, он бы наверняка заметил, что сегодняшний рассвет выдался тёмным.

***

Они шли уже двадцать минут по полуразрушенным коридорам гробницы. Единственным проводником в этом подземном царстве служила кривая карта, которую аль-Хайтам невесть где достал. Кавеху вообще кажется, что эту карту накалякал какой-то десятилетний ребёнок. Его архитекторский глаз страдал от чертежа на полотне пергамента, на который без слёз не взглянешь. — Ты точно не сам рисовал это? — после того, как они на развилке свернули в сомнительного вида коридор, который грозился обрушиться от одного взгляда, в Кавехе пропало всякое доверие к этому подобию карты. В этом случае аль-Хайтам вполне разделял мнение Кавеха: — Я, конечно, далёк от живописи, но не настолько же. — Да? А по твоему почерку и не скажешь. — Раз ты так хорошо разбираешься в картографии, не хочешь сам вести меня? — С радостью. — фыркнул Кавех и взял карту. — Я хорошо знаком с архитектурой храмов в пустыне. Так, с болтовнёй и горем пополам они вышли в широкую пещеру. Они спустились изрядно глубоко, ибо лучики света уже не проникали сквозь потрескавшиеся стены гробниц, и растительность встречалась всё реже. Так — одинокий гриб рядом с лужицей, наполовину засохший плющ — вот и все дары Дендро Архонта. На подземелья она точно была скупа. Аль-Хайтам ступил ногой в лужу, созданную подземными водами, и поморщился. Вода моментально затекла в сапог. — Если бы ты смотрел под ноги, а не витал в облаках, как обычно, твои сапоги были бы сухими, — прокомментировал заметивший казус Кавех. Он остановился подождать, пока аль-Хайтам вытряхнет воду из сапога. — Я уверен, можно было бы выбрать более приятный маршрут, а не вести меня через болота, — хмыкнул он в ответ, балансируя на одной ноге. Действительно, они уже вышли за пределы гробницы и попали в лабиринт подземных переходов. Коридор, выложенный оттёсанными каменными глыбами, был наполовину разрушен, из сквозь землю свешивались какие-то старые лианы. Дорогу освещал единственная сфера света, позаимствованная у царя Дешрета. — Поверь, в этих переходах я разбираюсь достаточно хорошо. В Кшахеваре все изучают архитекторов пустыни, — заверил Кавех. — Да, в Хараватате тоже отдельным курсом идёт изучение письменности времён Дешрета, только я знаю мало сдавших. — Скорее всего, дело в том, что с тобой никто общаться не хочет, — пробубнили аль-Хайтаму в ответ. Последний реплику проигнорировал, и когда Кавех обернулся, чтобы посмотреть на лицо аль-Хайтама, понял, почему. Аль-Хайтам смотрел на огромную лестницу перед ними, уходящую ввысь. Там, далеко, виднелось таинственное синее свечение. Переглянувшись, оба стали медленно, в тишине подниматься по ступенькам. Кавех убрал карту в сумку. Когда они достигли последней ступеньки, перед ними открылось огромное помещение с обрушившимся полом. Дна видно не было. В зале царил гул, а пара платформ просто левитировали над поверхностью. Кавех остановился, широко раскрыв рот. — Зал Дуат... — прошептал аль-Хайтам и подошёл к обрыву. Зал Дуат... Кавех знает, что лежит за ним. Через пропасть — Великий зал истин. — Нам нужно найти способ попасть на ту сторону. — сказал Кавех задумчиво. Аль-Хайтам ничего не ответил. Он водил подушечками пальцев по какой-то табличке и неслышно шевелил губами. Кавех подошёл к нему и опустился на корточки у того за спиной. Однако разогнуть спину не смог. Воздух резко загустел настолько, что появилось ощущение, словно они с аль-Хайтамом под водой. По спине побежали волны мурашек, и Кавех предпринял попытку резко подняться, чтобы словить равновесие. Но что-то не давало это сделать, все движения выходили скованными и сильно замедленными, а между тем ноги начинали подрагивать. И держать глаза открытыми почему-то стало нестерпимо тяжело. Захотелось их прикрыть на секунду — прикрыть и остаться так. А потом открыть уже не получилось. Уже непонятно, в какой позе Кавех находится — он стоит, сидит, лежит? И как будто это даже перестало иметь всякое значение. Темнота гробницы заполнила лёгкие заместо воздуха; сначала она была какой-то вязкой, потом сделалась острой. Из неё полезли чернильные иголки и покромсали рёбра в крошки с резкими концами. В горле встал удушающий ком, мозг помутнел от подступающей тошноты. Сердце принялось биться сумасшедше сильно и отдавать в виски. Вдохи если и давались поначалу тяжело, то потом стали невозможны. Темнота начала давить на разум. Тело перестало чувствоваться. Руки и ноги пропали совсем? Мыслить тяжело. И осталось только это щекочущее чувство, словно он куда-то проваливается.