Кошачье сердце

Холодно. Холод покрывал бледную кожу, окроплённую кровью. Страшно. Страшно видеть, как твой родной человек, который почти всю жизнь рос рядом с тобой падает в твои объятья, давясь кровью, не в силах произнести и слова. Ненавижу. Ненавидишь тех, кто стал этому причиной. Тех, кто обрёк тебя и твою семью на это. Убил тех, кто был дорог и теперь… Сам хочешь умереть. А она смотрит. Смотрит таким отчаянным взглядом, словно говорит «Живи. Только живи.» Брат надрывно плачет, вливая последние остатки Ци в сестру. Смотрит с отчаянием. Страхом. Словно боится. Боится, что он тоже оставит его. И словно что-то ломается в его взгляде, когда слышится хруст. Внутри железный холод. Одежда пропитывается теплом. С губ срывается струйка крови. Но тебе плевать. Плевать на боль. Плевать, что ты умрёшь прямо сейчас, когда на твоих глазах умирает тот, за кого ты был готов отдать всë. Когда ломается тот, ради кого ты отдал то, что тебя грело. А ведь когда-то было хорошо. Тогда, до войны. Младший брат, пусть и ворчал, но с широкой улыбкой смотрел в будущее. Старшая сестра мягким голосом звала братьев после очередных игр в лотосовом озере, чтобы угостить своим фирменным супом. Дядя Цзян приобнимал ворчащую жену, что по-своему, но тоже заботилась и любила свою семью. И даже когда заносила над спиной приёмного сына Цзыдянь в последний раз, старалась сделать это как можно менее больно. Лишь на показ. А в глазах стоял столь сильный страх, злость и ужас за не родного сына, что боль отходила на дальний план. И те объятья, первые и последние, от которых разрывалось сердце. Последний наказ. «Защитите друг друга. Оберегайте сестру.» Последний приказ Главы клана. Твёрдый, жестокий. «Живите.» «Защити.» Не защитил. Не уберёг. Подверг опасности и смерти. Война кончилась. Брат вновь улыбается. Не так, как тогда, но с надеждой. С надеждой на то, что его близкие будут рядом. Что старший брат будет с ним плечом к плечу, а сестра будет лучшей матерью для их племянника. А какие взгляды он кидал на ту, кого считали таким же предателем, как и другие псы Вэнь. Он ведь хотел её защитить также, как и других своих родных. Искал после войны, желал уберечь. Не уберёг. Сгорела любовь в костре перед сотней глаз рядом с мёртвым братом. Сестра пыталась достучаться. Вместе с младшим братом желала образумить родного человека, что погряз во тьме. Они желали вернуть его домой. Вытащить из тьмы. Но он не видел протянутых рук. И даже сейчас, после смерти мужа, сестра тянется к брату. Даже сейчас, когда жизни ломаются, они желают оберегать, защитить. Укрыть. Фиалковые глаза брата посерели. Перед глазами поплыло, а в горле застрял крик. В ушах набатом звучит глухой звон. Последнее. Последнее что он может для них сделать, когда рушатся жизни. Когда умирает сестра, когда кровоточит сердце названного брата, он может лишь одно. Поднести к алым от крови губам флейту и играть. Холодное железо с бульканьем вышло из тела, но он продолжил издавать пронзительный плач флейты. Мёртвые тела, что мгновение назад двигались, словно живые, падают навзничь. Ему нужно уйти. Уйти как можно дальше, чтобы не задело ещё живую сестру и брата, что зажимал сквозную рану. Уйти и больше не вернуться. Он не чувствует боли, поднимаясь на дрожащие ноги. Он не чувствует обжигающих слез, стекающих по щекам, смешиваясь с кровью. Он не слышит надрывного крика того, с кем так долго желал подружиться. Больше ничего нет. Лишь стоило треснуть печати, как энергия хлынула в него, разрывая тело. А перед глазами ясные дни с голубым небом Юн Мена. Любимая Шицзе, что зовёт его ласково «а-Сянь!» Брат, что в шутку толкает в бок, чтобы в следующее мгновение побежать вслед за ним, звонко хохоча на очередную шалость. Добрые, тёплые глаза дяди Цзян, мимолетная, но такая тёплая улыбка мадам Юй. И золотые глаза. Музыка, что словно приснилась ему, звучала точно наяву. Он улыбнулся. Так мягко, так искренне, ведь наконец-то всё кончится. Наконец-то он избавит мир от порождения тьмы, грязи, тёмного заклинателя и убийцы сотни и сотни людей. А где-то внутри навзрыд рыдает мальчик. Совсем подросток, который не хочет умирать. Который хочет пожить ещё немного и остаться рядом с семьёй. Хоть призраком, хоть животным, но рядом. Он больше не слышит голосов, что, срывая горло, кричат его имя. Он больше не видит цветных одежд, что снуют повсюду, окрапленные алым. Не чувствует боли, когда его рвут на куски вновь восставшие мертвецы. А небо. Небо так красиво. Последнее что он увидит, это небо усеянное сотнями и сотнями звёзд. Пусть так. Он не против. Только бы… Только бы. Что.? Больше нет мыслей. Лишь пустота. Такая тёмная, тягучая, словно смоль. Ни холодная, ни горячая, и даже не теплая. Просто пустота. Он будто завис в пространстве, где нет ничего и одновременно есть всё. «Не хочу.» Не хочу? Чего же ты не хочешь? «Не хочу умирать.» Ты уже мёртв. Так что же ты сделаешь теперь, когда твоё тело разорвали сотни и сотни мертвецов под радостный гул толпы? «Хочу домой.» Больше нет твоего дома. Та, кого ты считал сестрой, умерла на руках брата. Ты сам отрёкся от своего дома, а люди, что заменили его, тоже мертвы. «Хотя бы в последний раз. Увидеть. Хоть на мгновение.» И мысль так и осталась без ответа, растворяясь в пустоте.

…

Холодно. Почему так холодно? Мысли с трудом пробираются в черепную коробку, а тело безвольно дёргается, словно чужое. Страшно. Он ведь мёртв. Так что же с ним? Перед глазами непроглядная тьма, а звуки какофонией ударяют по голове, точно кувалдой. Ничего не понятно. Ничего не ясно. Но внезапно холод сменяется странным, мягким, еле ощутимым теплом где то сбоку. Маленькое сердечко гоняет кровь по столь же маленькому телу так быстро, что грозится проломить мягкие рёбра и выпрыгнуть наружу. А ещё зверски хочется есть. Тепло разлилось по языку и прокатилось к самому горлу, стоило только подумать об этом. Почти сразу стало легче. Сейчас главное утолить голод. Всë остальное потом. Он почти сразу отключился, стоило почувствовать некую сытость и безопасность. Приятный, родной аромат окутывал с ног до головы, словно объятья матери. Тепло. Хорошо. Так спокойно. Круговорот событий происходящий в полной темноте длился долго. Он не уверен насколько долго. Однако он не успевал в это время мыслить. Он лишь шёл навстречу теплу, утоляя свой голод и сон. А когда смог открыть глаза, то не сразу понял, что что-то не так. Впрочем, а что не так то? Для того, кто перестал думать о чем либо, от чего даже почти позабыл собственное имя, не было сюрпризом оказаться укутанным в белый мех тёплого тела огромной кошки, что вылизывала его лицо. Он почти равнодушно огляделся, прежде чем взглянуть на хрупкие чёрные лапки, пальчики которых были окрашены белым. Не было чем-то удивительным, наблюдать за тем, как резвятся котята, что были всë это время подле него. Лишь спустя некоторое время он стал полностью себя осознавать, стоило услышать собственное имя, что было брошено с таким пренебрежением, что впору было бы вытирать о него ноги и плюнуть сотню раз. «Вэй Ин» При звуках этого имени он замер, смотря снизу вверх на такого огромного человека, словно тот был великаном. Что произошло? Что с ним? Почему всë вокруг такое огромное, когда он сам лишь с лодонь? Мать кошка, облаченная в белый мех, мягко подтолкнула своего котёнка, видя, что тот замер во время пробной охоты на какого-то воробушка. Он кот. Он стал котом. Вот так новость. Старейшина И Лин, гроза мира заклинательства, основоположник дьявольского пути, стал маленьким и хрупким котом. Узнай об этом кто-то, не поверит. Он и сам не верил, считая это каким-то бредом, словно во сне. Сейчас он проснётся на своей горе, позовёт Вэнь Цин и они вместе посмеются над таким странным сном. Нет. Не посмеются. Не сон. «Ну, хоть не собака.» С неким облегчением пронеслось в голове, прежде чем маленькие лапки схватили невинную птичку. Он сейчас кот. Даже не так. Маленький и хрупкий котенок. Даже не человеческий ребёнок. А значит, выживать придётся иначе. Он не впервые ест сырое мясо. По крайней мере, это свежее и даже не человеческое. Не пропитанное тьмой. Даже почти сладкое, когда голоден. Однако это не отменяет того, что он желал и человеческой еды. Он никогда не воровал при жизни человеком. Но что сейчас? Сейчас он кот. Прошёл целый год с его рождения и смерти, а люди продолжают судачить о нём. Вэй Ин почти не слушал, пока тащил из-под носа глупых людишек кусок съестного, пусть и надкусанного мяса. Ах как он пахнет приправами! А каков на вкус! Он тащил его к внезапно появившейся родне в виде двух братьев и матери кошки. За это время он успел подраться с другими бродячими котами. Побегать от собак, карабкаясь на дерево быстрее взмаха Суйбяня, да и от людей тоже. Жизнь кота не сахар. Он как и в прошлом живёт на улице, питаясь объедками. Обходит людей стороной, не желая попасть под горячую руку, и мёрзнет, прижимаясь к телу кошки матери вместе с братьями. Жизнь не сахар, но есть к кому вернуться. Однако, стоило минуть второй осени и вернуться стало не к кому. Сколько бы не искал, сколько бы не звал он родных, не принюхивался, желая найти братьев и мать по запаху, но всë было тщетно. Он мог лишь мечтать и надеяться, что их приютила какая-то добрая семья, что его братья в тепле и мать сыта. Мог лишь представлять, отгоняя ужасные картины, что подбрасывал услужливый человеческий мозг и идти по холодной дороге в поисках тепла и еды. Однажды он столкнулся с заклинателем. Добрым даочжаном в белом, чья улыбка была столь приятной, а руки такими тёплыми, что Вэй Ин невольно пошёл следом за ним. Это был юноша. Не больше восемнадцати лет, однако держал речь уверенно, словно прошёл не одно сражение. — Ты ведь понимаешь человеческую речь? Спросил однажды Сяо Синчэнь, поглаживая тёмную шерсть кота. Уши заинтересованно дернулись, мордочка вскинулась, а серые глаза внимательно заглянули в лицо юноши, что делил с ним трапезу. Вэй Ин запоздало кивнул и нервно дёрнул хвостом, будто опасался, к чему может привести признание. Но Синчэнь лишь улыбнулся шире. — Так мне не показалось. Ты духовный зверь? Хотя, вряд ли ты знаешь ответ на этот вопрос. Вэй Ин склонил голову в бок, внимательно слушая юношу. Он много чего рассказывал зверьку, словно сразу понял, что тот его поймёт. А поняв, что не ошибся, начал рассказывать ещё больше. О мире, о том как жил, о заклинателях и удивительных вещах. Он оказался шиди матери Вэй Ина, чему последний был бесконечно рад. Синчэнь рассказывал о горе на которой вырос, о своих братьях и сёстрах по учёбе и учителю, что была мудра и столь же строга. Ему хотелось говорить. Хотелось кому-то поведать, пусть и коту. Поведать о том, ради чего он спустился в мир, рассказать о своих местах. И Вэй Ин слушал. Слушал взахлёб не отрываясь, желая запомнить каждое слово, впитать его под кожу. Пусть к нему прошлому это уже и не имело значения. Как оказалось, духовные звери тоже владели Ци. Не совсем как люди, но как духи. Брали её извне, осознанно или нет. Вэй Ин почти взвыл от радости, когда почувствовал зачатки чего-то, чего в нём раньше не было, а с ним радовался и Сяо Синчэнь. Пути должны были разойтись рано или поздно. Грустно было расставаться, Вэй Ин желал следовать за этим заклинателем, который за целый месяц стал для него другом и защитой. От чего-то белый казался ему цветом дома и защиты. Некого уюта. Однако он сам был облачён в чёрный длинный мех с редкими пятнами белого на пальцах лап, хвосте, мордочке и ушах. Кутаясь в клубок он часто вспоминал белый мех матери кошки, что вылизывала его макушку или таскала за шкирку, когда тот бедокурил. И невольно вспоминал свою Шицзе. Его прогнали из дома, в котором оставил его Синчэнь. Он не знал из-за чего. Он был послушным и тихим котом, который желал лишь тепла, еды и дома. А ещё любви. Не кошачьей, а именно человеческой, тёплой любви, чтобы обнимали крепко-крепко и гладили по голове, почесывая за ухом. Чтобы сидеть на коленях человека и понимать, что его не прогонят, лишь будут терпеливо ждать, боясь потревожить кошачий сон. И вот минула третья осень. И вот вновь настали холода. Время, когда достать еду труднее всего, а найти тёплое и безопасное место не легче. А ещё, в это время до ужаса страшно. Страшно, когда за тобой несётся стая собак, желая разорвать хрупкую кошачью тушку. Страшно слышать рычание и лай, от которого уши поджимаются к макушке лишь сильнее. Когда собачья пасть клацает, почти хватая за пушистый хвост. А впереди что-то белое. Белое, такое безопасное и тёплое. Пахнет таким знакомым сандалом, что лапы сами несутся к нему. Сами взбираются по белым одеяниям, чтобы быть укрытым таким же белым рукавом. И сердечко бьётся быстро-быстро, почти забывая страхи, когда на него смотрят глаза полные плавленного золота. Такого горячего, тоскливого золота, что непроизвольно начинаешь мурчать. А в голове набатом стучит одно единственное имя: «Лань Чжань.»