Здесь только я и белые кирпичные стены.
Только я и белые кирпичные стены однушки — бывшей гардеробной, которую мы позаимствовали для проживания на время контракта у нашего записывающего лейбла.
Я смотрел на те до тех пор, пока меня, не дернув, свалили с дивана на пол.
— Вот ты где, прошмандовка! С женщиной спал!
Джеймс пришел. Скорее ворвался с ноги, чуть не сорвав с петель дверь.
Чудные вещи могут происходить, когда он начинает циклиться на чем-то чересчур углубленно, во вред себе и окружающим. Вот, зациклился на моей измене с девушкой-визажисткой, или кем бы она не работала по профессии. Я честно, кладя руку на сердце, этим не интересовался, узнал лишь, как ее зовут, но мне было интересно, откуда этой информацией завладел Джеймс.
— Успокойся, приятель. Не так резко, — я расставляю руки, чтобы встать. — Откуда ты это знаешь? Кто тебе рассказал? — Джеймс мне и возможности не дает, сразу валит обратно наземь. Руки саднят от толчка носком бруксов.
Зная его, я неумышленно задел самую хреновую черту его характера — чувство собственничества.
— Птичка нашептала. Еще мне эта птичка нашептала, так, по секрету, что ты спал с ней не один единственный раз за последний месяц. Он вас вместе видел обжимающимися в уборной.
— Не было такого, — кому я врал, было. Однако то был и есть лишь перепихон на ночь, когда я чувствовал, что мне не оставалось ничего, кроме того, как от тоски влетать головой в стену, находясь с Джеймсом в одном помещении. Когда я нуждался в небольшом отгуле от наших отношений, от постоянного пребывания друг с другом, от наших будней и чувств, я успешно находил выход извне.
Зная его, лучше бы я остался ему верен, но не зайдя с Джессикой в подсобку, никогда бы не познал существенную разницу между сексом с мужчиной и сексом с женщиной. С женщиной я ощущал себя более властным, я уподоблялся типу, прижившимся в культурном контексте, и там мужчины — защитники, готовые дать тепло и понимание своей половинке. С мужчиной в большинстве своем я был наделен ролью той половники, которая нуждается в своем защитнике, готовым дать тепло и понимание.
В обоих случаях я был и принимающим и дающим, и за подобное удовольствие сейчас расплачивался чужой истерикой.
Жаль, что Джеймс слишком скудоумен, чтобы позволить себе самому попробовать в этой жизни большее.
— Какого было трахаться с ней, с Джессикой? Ты был сверху или снизу? Или она имела тебя, потому что ты не имеешь понятия, как надо вести себя с женщиной в постели? Расскажи мне, я с радостью послушаю, — Джеймс садится на диван прямо в кроссовках, складывает руки на колени, и смотрит самыми злейшими глазами, которые мне когда-либо доводилось видеть, пока что-нибудь скажу. Он похож на реднека из глубинки, поджидающего удобного момента, чтобы прикончить меня прямо здесь и сейчас.
При таком раскладе событий я хожу по тонкому льду, рискуя получить на признание об измене непредсказуемую реакцию. Я ответил, что мне понравилось. Без издевок, как присуще мне. Очень коротко и целенаправленно. Он может и не понять, не простить, но должен выслушать мою версию событий.
К слову, я подумывал с ним расстаться. Время показало, что у нас имелся огромный недостаток общения и общих амбиций, несмотря, что играли уже несколько лет в одной группе, и мне надоело как-либо менять это положение. Всё когда-то, рано или поздно, заканчивается, теряя актуальность, смысл. Не исключение и любовь с потрахушками.
Смотря на то, как его передергивало от отвращения, предложение о расставаний придется перенести на другой день, или даже месяц, когда спермотоксикоз отойдет от его головы на приличное расстояние.
— Я думал, что у нас с тобой серьезные отношения, а не пародия бульварного романа. Кажется, я тебя никогда и не знал, Ларс.
— Может и не знал… Как и я тебя. Мы еще молоды, мы совершаем ошибки, и за это нас срамить не надо.
— Этим ты намекаешь на меня?
Я закатываю глаза на его ревностный спектакль. Иногда он приезжал к нам, когда я смотрел на кого-то, помимо него, дольше секунды, говорил на более откровенные темы, ради веселья брал за руки, вешался на шею, ласково обращался по имени или прозвищу.
Черт. Я никогда не делал на эти проблемы сильного акцента до этого дня, а те могли стать основным ключом к разгадке его ревности. Джеймс и вправду заревновал к этой девице Джессике.
— Иначе бы ты сейчас не принял столь странную позу.
Не сообразивши, что происходит, Джеймс хватает меня за шкирку и усаживает на диван. Откатав ворот моей кофты вниз, он присосался губами к шее, не нежничая с кожей, и обернул руки вокруг моего живота. Пальцы закрались на бока. Я ерзаю. Чувствую себя кошкой, которую домогается самец, желая ее оплодотворить под воздействием гона.
Впервые он захотел меня так по-хамски.
— Джеймс, ты слишком перевозбужден… Я не хочу сейчас этим заниматься с тобой, — я деликатно убираю его руки со своих бедер, желая покинуть нашу комнатушку. Может, встречу Джессику и мы как следует с ней развлечемся. Я не люблю трахаться в плохом настроении, не соответствующим интимной обстановке. — Давай завтра, после съемок и записей. Слово даю.
— Но я хочу тебя… сейчас. Я считаю, нам недостаточно секса в нашем-то возрасте, — томно шепчет он, надеясь поменять мое решение на одобрение.
— Перестань такое говорить. Могу заверить тебя, что у нас все лучше, чем ты можешь себе представить, — окончательно встав на ноги, я надеваю кроссовки, валявшейся под диваном, и провожу рукой по волосам. — Я пойду.
— К ней? Я поэтому и чувствую, как ты помылся и попшикался дезодорантом.
— Это тебя не касается, — я подхожу к входной двери, собирайся выйти в коридор. — Если хочешь, пойдем проветримся вместе со мной.
Судя по его незамедлительной реакции, до его ушей мои последние слова не долетели. Снова зациклиться на безобидном «это тебя не касается», которое ему говорил уже множество раз и все эти разы он только улыбался. Джеймс никогда не перерастет себя.
Я было уже вышел, но Джеймс уволок меня за собой силою, грубо швырнув на диван животом и оседлав. В него будто вселился зверь с кровожадными нравами. Я не узнавал его. Одной рукой он вжал мое лицо в диван, обезвредив меня, и драл ногтями корни, второй шастал в районе домашних штанов. Матерился на меня как сапожник. Ничем хорошим его действия не сулили.
— Думаешь, было приятно услышать о тебе такой противный слушок? Думаешь, я запрыгал от счастья, зная, что мой парень — гулящий? Причем от чужого человека, — налегая всем телом на меня, мою голову начинает мутить от нехватки кислорода. — Ты просто поражаешь меня, Ларс.
— Пожалуйста, перестань… — мычу я, рассчитывая, что он продолжал находиться в ладах со здравым смыслом. — Давай сядем и все проясним, как взрослые люди.
— Ха, я тебе больше не доверяю, сладкий, — возбужденный член уткнулся мне меж ягодиц, но меня это ни капли не возбуждало. — Поезд уехал, теперь все будет так, как решу я, — на этом Джеймс принялся рьяно оголять меня, лапая всевозможные участки тела, как будто я был вовсе не его парнем, а затюканной давалкой с трассы.
Он окончательно слетел с катушек и я должен был сберечь свою честь любой ценой. Удар за ударом, который я наносил со своей крайне неудобной позиции были как крупинки, разбивающие непробиваемый кусок железа. Я терял свою силу, он в свою очередь обретал ту с лихвой.
Последним средством защиты стала деревянная вешалка, висевшая на подлокотнике, на которой я, изредка Джеймс, вешал свою одежду для выступлений. Подхватив ее за край, я вслепую дал Джеймсу по лицу металлическим крюком. Полагаю, я залетел то ли ему в глаз, то ли в нос. Взрыкнув, он быстро оттяпал у меня вешалку и отвесил несколько ударов поперек ног, дабы те раздвинулись.
— Будь благодарен мне за то, что я сегодня не продырявлю твое блудливое очко вешалкой, — каждое его слово было помазано желчью. — Благодарен? — я взвизгнул, прочувствовав на своем затылке внезапный стук дугой вешалки. — Стоны у любовницы своей передрал? — Снова бьет, бьет по затылку, сколько бы я не оказывал сопротивления. — Ты что, язык в жопу сунул?! — яростные удары градом посыпались по шее, плечам, лопаткам и голове.
Я знаю, что надо поскорее угукнуть, что и делаю, и Джеймс, переставший меня избивать, выкинул вешалку за диван.
Когда штаны вместе с трусами спустились до уровня голеней, я порывался закричать кому-то, кто смог бы мне помочь, если его психоз превысит немыслимые грани. Я не подавал голоса до тех пор, пока не осознал, что в меня вошли всухую, схватившись для стабилизации за бедра и застонали. Без пальцев, без презерватива, каплей естественной смазки облегчив для него проникновение.
Как негигиенично, неприятно.
Впервые за всю сознательную жизни я ощутил в себе такую нечисть.
— Джеймс! — единожды прокричал я, цепляясь за диванную обивку, и с каждым последующим толчком издавал все меньше звуков, отключаясь от реальности происходящего. Дальше следовала лишь одна неразборчивость, которую слышал исключительно я сам. Меня упорно раскачивали под такт интенсивных движений, обделенных всяким чувством самообладания и чуткости. Это был простой, сухой, бесчувственный трах от парня, которого я когда-то буквально носил на руках и в рот тому смотрел, гадая, как скоро он поделиться со мной следующей невероятной музыкальной визией.
Боевой дух безвозвратно покинул моё тело.
Я не должен доставлять ему наслаждения, должен молчать, он его любит, он нарушил мои личные границы, он трахает меня против моей воли, он трахает меня против моей воли… Боже, больно!
— Готовься открыть свой сладкий бочок, — сообщает он, и, будто насмехаясь над моей убогостью, трепетно целует в висок.
Через пару длинных и самых мучительных за всю мою жизнь толчков он обильно изливается, помпезно стеная, и обмякает на другом конце дивана. Я не кончил, лежа в том положении, в котором меня изначально поставили: руки по бокам, ноги по сторонам, лицом в диван, как вдруг он заговорил со мной.
— Теперь какой секс стал тебе больше по душе: с женщиной или с мужчиной? — я не видел, как он выглядел, но явно был доволен и счастлив как медный грош после того, что сотворил. — Не отвечаешь? Не определился еще что ли? Ну и черт с тобой. Нужную обойму я уже сегодня пустил, хоть сам чуть-ли не разорвал член пополам. Можешь гордится своей узостью и рекламировать ее всем. Хотя нет. Подумай, чей ты парень. Знаешь чей? Мой. Ты мой парень, Ларс. М-О-Й. А я твой парень. Мы одно целое с тобой. Кто тебя первым на свидание пригласил? Я. Кто тебе первым подарок подарил? Я. А что ты мне подарил за время наших отношений? Я напомню — просроченный волмартовский купон.
Открыв глаза, я провожу носом по обивке дивана. Пахнет похотью, но не той, которой мы делились влюбившись, малость неуклюже, но искренне и желанно. Мы делились и обсуждали наши предпочтения, мы их принимали, не пренебрегая им. А эта похоть, заляпавшая наш диван, чудовищна. Я проклинаю все, что связывало меня с Джеймсом. Я развернулся и увидел, как он продолжал доводить себя до финального оргазма рукой.
Больше я не смогу спать на этом диване так же беззаботно и крепко как раньше, забывшись в пледе, предназначенным на двоих, поэтому я решаю поскорее от него отдалится. Было бездумно с моей стороны пытаться встать без посторонней помощи. Боль пробила всю нижнюю часть тела, даже ноги, когда я выкарабкался на четвереньках и вновь рухнул на пол, извиваясь от судорог. Джеймс подоспел ко мне, нагнулся, протянув обе руки. Вместо того чтобы их принять, я машинально взмахиваю руками и бью все, что вижу спереди. Эти самые удары я мог применить, спасая себя, но силы на те вылезли лишь сейчас, свершившись беде.
— Тряпка я, тряпка! — я колошмачу кулаками пол, осознавая, что веду себя как сам не свой.
— Тсс, спокойнее. Нет никаких причин делать из мухи слона, — Джеймс сгребает меня в объятие, несомненно желая насыпать на рану горстку соли. — Главное, что ты помнишь, кому первым зарекся в любви.
Только лицемерных объятий в такой ситуации мне не доставало.
— Не лезь ко мне! Исчезни! — я сыскиваю в себе некие силы, способные меня поднять, и доковылять до двери. Мои штаны повисли на ногах там же, где трусы. Я еле как натягиваю все слои одежды обратно на место и полезаю в карман за ключом, чтобы запереть Джеймса изнутри на тот случай, если он удумает бежать за мной.
— К своему дружку Кирку побежишь? — Джеймс словно с воздуха явился. Пока я тратил время на поиск нужного ключа, он уже закрыл дверь, проверил рукоять, дернув ее, но его настроение явно ушло в минус после того, как я покричал.
— Зачем тогда ты закрыл дверь?
Ничего не сказав, Джеймс срыву двинул мне в лоб и я грохнулся вниз.
Новая болевая волна, прокатившейся по позвоночнику, прошибает меня. Я ору, сгибаюсь и разгибаюсь как припадочная личинка перед кончиной, которую мне намеренно отягощают.
Чувствую, этому кошмару наяву никогда не наступит конца.
— Это за измену. Ты должен знать, что нельзя ходить на сторону. Таким образом ты позоришь и себя, и своего партнера. Ты просто банально не уважаешь его. А это, — он вытягивает руку, — за то, что хочешь убежать от проблем. Ты не хочешь решать их. Ты, несчастное, преданное чарам блуда существо, и заслуживаешь того, что с тобой произошло. Я все сказал.
Джеймс спрятал свой ключ, медленным шагом подошел к дивану и стер тыльной стороной руки выделения семья. Закинув в дальний угол бруксы и куртку, он спокойно сел, широко раздвинув ноги, туда, где лежал я. Он так устраивался на диване, когда готовился смотреть телевизор, либо делать новые пометки для песен в записной книжке. Одно из двух.
— Значит так, — он говорит это мне, но не обращается ко мне как к себе равному. — Сегодня я зашился с этими записями вокала и не хотел бы, чтобы ты здесь мельтешил и портил мне вечер. Спрячься где-нибудь, от тебя, Ларс, не должно быть ни слуху ни духу, а завтра посмотрим, — он щелкает пультом, сразу попав на соревнование на спортивном канале. — Ненавижу теннис, — в моё плечо попал какой-то объект, пружиной отскочив к вазону с растением. Ах, это же пульт от телевизора.
***
Здесь только я и белые кирпичные стены.
Только я и белые кирпичные стены ванной. Я обклеил воспаленные пальцы на левой и правой руке пластырями из-за того, что они ныли после битья пола и потому, что я — барабанщик в нашей группе и каждую репетицию, как нарочно, разношу свои фаланги и палочки в щепки. Затем я набрал в раковине леденящую кожу воду и ежесекундно погружал туда лицо, облегчая резь во лбу, и та постепенно отходила. Не отходила только боль в моем заду и в сердце.
За дверью Джеймс смотрит какое-то комедийное шоу, потому что я отчетливо слышу эпизодический смех. Не могу поверить в то, как быстро он забыл про свои деяния — прошел ведь всего-то час.
В мыслях всплывают слова Джеймса.
Заслуживал ли я столь грубого обращения по мнению Джеймса? Может быть. Надо ли мне перестать ходить на сторону? Может быть. Надо ли мне с ним порвать? Не знаю…
Что обо мне подумают другие, если узнают? В нашей студии водится достаточное количество птичек, способных сунуть свой противный клюв в любую щель и разнести наши секреты по всему белому свету. Мне страшно, что этот инцидент может дойти до моих близких и друзей во всех красочных и мелких деталях. Я не понаслышке знаю, как от изнасилованных мужчин и парней отворачиваются друзья, отрекаются семьи лишь за счет того факта, что в половом акте он кому-то уступил силой, не проявив маскулинный стержень. Они предпримут смелую догадку о моей ориентации и будут абсолютно правы: я люблю жахаться с парнями, подставляя им свою задницу, делаю все противоположно тому, как меня воспитывали: мы тебе дали выбор и свободу, принимай решения мудро, чтобы не потерять эту свободу.
После того, что здесь произошло у меня больше нет ни свободы, ни выбора — мне не удалось усидеть на двух стульях одновременно. А если пожалуюсь на Джеймса в полицию, вероятно там все как один решат, что в нашей паре я единственный психованный с недотрахом — сам захотел, соблазнил, а в процессе перехотел.
Я снова окунаю лицо в толщу воды, пуская пузыри.
Надо постараться растянуть время до ночного отбоя.
Как я допустил изнасилование над собой? Почему не прилагал все усилия для самообороны? Почему вообще решил, что меня привлекают мужчины? Почему не просчитал все риски заранее? Почему я такой дурак? Почему такой слабак? Почему? У меня даже не хватает мужества приспустить штаны и посмотреть в лицо последствиям. Ха.
Бьюсь об заклад, там сварилась полноценная каша.
Ха.
Вода смешалась с моими слезами, и я выдергиваю из раковины голову, наконец-то вознаградив себя возможностью полноценно выплакаться. Я сел на пол и заплакал навзрыд в ладони, весь мокрый, избитый, омерзительный. Плача, понимаю: я всего этого заслуживаю, ведь был неверен нашей любви и легкомысленно обошелся с отношениями, что мы так долго строили и совершенствовали, но в душе затаилась необъяснимая обида, и эту обиду уже было не затереть. Никому.
Я смотрю наверх.
Здесь только я и белые кирпичные стены.
Только я и белые кирпичные стены. Они повсюду белые. Сверху донизу. Сумасшествие какое-то.
Если это был бы рай — для рая это слишком порочно, если ад — это лишь его фойе.
В дверь постучался Джеймс.
— Я иду спать. Надеюсь, ты не будешь копошится в ванной допоздна и тоже пойдешь спать. Не забывай, что нам полдевятого фотографироваться для промо-фотоальбома.
Какая тупость. Нам, трэшерам, нужно скакать по ненужным фотосессиям как моделькам и выглядеть советующее. На каждой фотографии требуют быть припорошенными, замалеванными, причесанными, набухшими парфюмом, иначе к нам подойти не возможно, не то, чтоб работать несколько часов подряд. После этого я вспоминаю, кто снабжает нашу главную цель в жизни финансовыми средствами — звукозаписывающий лэйбл. Ах да, ах да… Они вправе выдвигать свои требования, касательно брендинга группы.
— Да, я помню, спасибо за напоминание.
— Не копошись там, я ненавижу шум, который ты наводишь, из-за него мне хреново спится и приходится пить успокоительные. Это так, к твоему сведению и переосмыслению. Спокойной ночи, — пробормотал он и ушел на диван, ибо был слышен резкий скрип матраса.
— Хорошо, — шепчу я в стену. — Спокойной ночи.
Первый раз слышу, чтобы я мешал ему жить и притом шумел.
Я вытянул клапан, последний раз плеснув себе немного на ночь в лицо, и дал воде уйти в слив. Смотрю вперед, вытираю лицо рукавом кофты, а передо мной аккуратно уложенные ряды перекрашенного в белый цвет кирпича.
***
Следующий альбом я хочу написать о тебе. О нас. Каждая песня в трек-листе будет посвящена сегодняшней страстной близости, но завуалировано, с применением метафор, ибо не желательно остальным ребятам догадываться о том, как та протекала, а в последней песне, как вишенка на торте, будет твоя смерть. Я убью тебя голыми руками и сброшу с верхнего этажа здания. Упав, ты развалишься на асфальте как изменщик, как труп, как хлам.
