Дом

      Они втроем здесь, в доме у моря. Не в первый раз это так, но Мастеру не дает покоя казавшаяся чужеродной обстановка, атмосфера и просто само это место.       Мастер шевелится на диване и подносит бокал с терпким и вязким вином к губам. Его милая прекрасная Маргарита беседует за столом с тем, кого Мастер хотел называть своим другом едва ли уже ни в тот момент, как впервые его встретил. Но Мастер не уверен, что в самом деле встречал этого Воланда. Обсуждать какую-нибудь глупость с тем, кто преспокойно навещает их с Маргаритой, не кажется Мастеру уместным, как казалось с профессором Т. Воландом, который горел жизнью, идеями и который безжалостно заражал своей беспечностью самого Мастера. Дьявол же, по впечатлениям Мастера, гораздо хладнокровней и должен быть искушен уже всем на свете.       Не сошел ли он с ума окончательно? Может быть, стоит сосредоточиться и снова в нос ударит приевшийся запах больницы, а в теле вновь появится тихая, но нескончаемая боль? Могла ли его искренняя, отчаянная и казавшаяся утопической мечта действительно исполниться, не оставив, тем не менее, в душе больше ничего: ни поводов стремиться, ни причин печалиться, а значит и радоваться?       Его руки касается что-то нежное.       – Сейчас бокал выпадет, – с теплой насмешкой говорит Маргарита. И когда только успела подойти?       Мастер смотрит на свою руку: бокал накренился, вот-вот и вино начнет капать на пол.       – Ты сегодня едва ли слово проронил, милый, – Маргарита гладит его по руке, и голова Мастера сама склоняется на бок к любимой. Он чувствует ее тепло, ощущает тонкий цветочный аромат: разве можно сейчас отрицать реальность, пусть даже та выглядит фантастически? – Что продолжает тебя тревожить?       Мастер долго глядит в глаза Маргариты, совсем не такие преисполненные печалью, как в их первую встречу, но грустные. Мастер вдруг понимает, что они на кухне совершенно одни.       – А где… мессир? – Мастер делает быстрый глоток обжигающего вина.       – Ему пора было идти.       Мастер кивает, поджимает губы, вертит стакан в руке, снова глядит на Маргариту.       – Мы ведь с ним не общаемся, – говорит он и больше ничего не прибавляет.       Маргарита продолжает поглаживать его руку. Она тихо спрашивает:       – Почему?       Мастер вздыхает и допивает вино последним большим глотком.       – Я не знаю! – с горечью шепчет он. – Все стало так сложно. Я не знаю, кто он настоящий, общались ли мы до или я выдумал все это. А сейчас не могу и слова подходящего подобрать.       В нем какое-то глубокое чувство потери чего-то очень важного.       Маргарита гладит его по щеке.       – Бедный мой. Зачем ты так мучаешь себя? – она хочет повернуть его голову, чтобы он посмотрел на нее, но Мастер пусто глядит перед собой. – Пожалуйста, поговори с ним в следующий раз.       Мастер автоматически кивает.       Ночами ему снится много чего, и все беспорядочно, что не запоминает он ничего, но зачастую просыпается вымотанным. Его наверняка бы преследовали головные боли, будь он жив.       Мастер не ждет Воланда скоро: тот, разумеется, не беспокоит их часто; тем не менее, проходит совсем немного времени, когда он приходит.       Он приходит и здоровается: сначала учтиво с Маргаритой, после так же с Мастером. Он улыбается, приподнимая губы немного, не так, как делал это профессор Воланд – открыто. Он дарит Маргарите белые орхидеи и ожерелье, говорит при этом совсем без акцента.       У Мастера иррациональное чувство потери при взгляде на него. Он не понимает, как не смирился еще в больнице – но там у него было преимущество: он жил воспоминаниями, а здесь так не выйдет, здесь появляется все новое и новое.       Маргарита вдруг отлучается в другую комнату, и Мастер понимает: для него. Он смотрит на Воланда, сидящего за столом. Тот, как ни странно, наблюдает за ним тоже.       – Я не могу ничего подарить вам, Meister, – говорит он. Голос его мягкий, а взгляд, наоборот, пронизывающий. От такого обычно хочется спрятаться, но Мастер просто смотрит в ответ.       Чем-то странным в нем откликается обращение на немецком, определенно, раздражение там тоже присутствует: он не понимает, зачем это все сейчас.       – Мне ничего не нужно, – спокойно говорит Мастер, даже находит силы чуть усмехнуться. – Вы много нам дали, гораздо больше, чем можно пожелать, и я благодарен.       Мастер с огорчением замечает, что напряжен, а ведь раньше в компании Воланда он всегда расслаблялся.       – Мой друг, вы ошибаетесь, – тихо говорит Воланд, он смотрит в окно, где виднеется море, а после снова на Мастера. – Я не смог подарить вам даже обещанный покой, поэтому не смею предлагать что-либо еще, а тем временем я многое вам должен.       Мастер качает головой.       – Ничего вы мне не должны.       – Ваш роман…       – Да к черту этот роман, я хочу забыть о нем! – вдруг не выдерживает Мастер. И тут же стыдится своих слов. Роман – часть его жизни, часть его «я», он мог ненавидеть его, когда тот повлек за собой беду, но сейчас не имеет права так о нем говорить.       Кажется, Воланда то ли огорчают, то ли сердят его слова. Он встает, и Мастера колет тревогой, но Воланд просто подходит и садится рядом с ним. Довольно близко, но не чересчур.       – Мне очень дорог ваш роман, – произносит он, на лбу его проступают морщины. Мастер хочет что-то ответить, но вдруг совершенно не может подобрать слов. – Я хотел бы дать вам многое за ваше творение, чтобы вам он тоже стал дорог.       Собственное напряжение вдруг кажется Мастеру очень глупым и бессмысленным. Он всматривается в разноцветные глаза и не пытается больше скрывать свои эмоции.       – Я сам не даю себе покоя, – соскальзывают с его губ слова. – Едва ли вы можете что-то с этим сделать.       – Думаю, могу, – звучит твердый, даже жесткий ответ. Воланд подается к нему, смотрит внимательно. Следующие слова он произносит, немного смягчая шипящие: – Вижу, у вас что-то на уме. Спрашивайте.       Мастер смотрит то на Воланда, то перед собой с легкой потерянностью: столько у него мыслей, но Воланд не уточняет, что именно хочет слышать.       – Кто вы такой? – тихо, но решительно с легким вызовом спрашивает он. Воланд кривит губы, откидывается на спинку дивана, вздыхает. – Кто вы?       – Вы и так знаете, – раздосадовано отвечает ему Воланд.       Брови Мастера приподнимаются.       – Зачем же в таком случае спрашиваю?       Молчание затягивается, Мастер видит, что так и не услышит больше ни слова, но недомолвки успели порядком осточертеть ему.       – Знаете, мессир, может быть, для вас все вокруг очевидно и понятно, но я не уверен даже в том, что мы вообще знакомы, – бросает он. Пальцы сами находят портсигар. Мастер зажимает во рту сигарету и подходит к окну, распахивая форточку.       – Sie sind böse auf mich, – со смешком констатирует Воланд, подходит и останавливается за его плечом. – Mein Meister, Sie kennen mich besser als viele andere, glauben Sie mir. Sie sollten antworten, wer ich bin, denn ich kann kaum eine Antwort geben.       Мастер выдыхает дым в форточку и смотрит на дьявола, небольшая улыбка вдруг возникает у Мастера на губах.       – Auch Sie finden keinen Frieden, oder? – Мастер крутит в руках сигарету. – Роман дописан. Хотите еще один? Или на кой я вам сдался?       Воланд довольно искренне улыбается, и, конечно, не торопится отвечать. Мастер бегает глазами по его лицу, видя сейчас чуть меньше различий между дьяволом и профессором Воландом. Мастер обдумывает его слова. Значат ли они, что все его сомнения были напрасны, и он морочит себе голову из-за ничего?       Входит Маргарита, и их молчаливый диалог прерывается. Остаток вечера Мастер чувствует себя чуть менее скованным, чтобы иногда вставить пару слов в разговор.       Мастер проводит следующие дни на берегу с блокнотом и ручкой – бесполезными спутниками, ведь все это время он смотрит на прибои и отливы, позволяя мыслям лениво плескаться подобно этому морю.       – Маргарита ждет, что вы присоединитесь к нам, дорогой Мастер, – раздается над ним вкрадчивый голос.       Мастер поднимает голову, спокойно смотрит на дьявола.       – Забавными формулировками вы бросаетесь. Но, боюсь, я слишком устал, чтобы разбираться в ваших подтекстах.       Воланд откидывает голову и весело смеется, а после смотрит на Мастера ужасно знакомым горящим взглядом. Он опускается рядом с ним, вытягивая больную ногу, трогает Мастера за плечо, чуть толкая.       – Устали, неужели, Мастер? – улыбается Воланд. – Поэтому вы ничего не пишете? – он кивает на пустой блокнот.       – Нет, это… – Мастер замолкает, внезапно рассудив, что ответить стоит то, что Воланда действительно волнует. – Я больше ничего не напишу, говорю вам прямо, чтобы вы не ждали. В конце концов, я мертвый писатель.       Мастер чуть морщится и глядит теперь перед собой. Он часто об этом думает: что в этом месте не предполагается быть писателем, и покой наступит тогда, когда он смирится с этим и перестанет пытаться быть деятельным.       – Как лов’ко ви уходите от от’вета, Liebling, – лукаво произносит Воланд. Похоже, слова Мастера его совсем не заботят.       – Посудите сами, где мне черпать вдохновение? – Мастер обводит рукой округу. – А если мой последний роман уже написан, то зачем все это?       – Ви чел’овек, Мастер, – покровительственно говорит Воланд. И вдруг акцент его пропадает, он говорит насмешливо: – Видно, вы хотели бы, чтобы я сделал вас вампиром или иной нечистью, лишь бы не испытывать этих человеческих мук?       Мастер качает головой и смотрит в свой блокнот.       – Неужели это значит, что как человек я не обрету покой?       Он с неудовольствием замечает, что лицо Воланда постепенно возвращается к хладнокровному выражению.       – Разумеется, не значит, – произносит он, с усилием поднимаясь на ноги. Мастер следует за ним. – Вам нужно многое переосмыслить, а я, смею надеяться, смогу вам помочь.       Воланд намеревается сделать шаг к дому, явно не сомневаясь, что Мастер решит присоединиться к «ним с Маргаритой». Мастер вдруг наконец понимает значения этой фразы.       Не сдерживая порыва, он хватает чужую руку и сжимает ее.       – Скажите мне, – шепчет он с нажимом, лицо дьявола нисколько не меняет своего выражения, – что вам в конечном итоге снова будет нужно?       – Ну что же вы, Мастер, прекратите, – качает головой Воланд, – я уже говорил: это я вам должен.       – Не верю, что вам ничего от меня не надо.       Лицо Воланда смягчается, он смотрит печально, хочет что-то такое ответить, от чего явно отказывается и произносит:       – Что ж, верить от вас и не требуется. Идемте же, нельзя заставлять королеву столь долго ждать.       Руку Мастера коротко сжимают и сразу же отпускают. Он следует позади мессира. Меньше мыслей у него за вечер не становится. Он пытается утопить их в густом вине, но все еще едва ли может расслабиться.       Вечером он лежит с Маргаритой в обнимку. Глубоко вздыхает и говорит:       – Вы с мессиром очень похожи, любимая.       Маргарита на это чуть улыбается.       – Глупый, конечно, нет!       – Я в самом деле так думаю, – Мастер приподнимается, облокачиваясь на изголовье. – Может быть, не то чтобы похожи, но в вас определенно много общего духовно. Или же вы совсем разные, но дополняете друг друга настолько полно, что выглядите единым целым.       Маргарита смотрит на него с нежностью. Ей явно хочется возразить, но Мастер, понизив голос, продолжает:       – Ты вписываешься сюда, в его мир.       – Как и ты, – мягко произносит Маргарита. – Милый, просто дай себе время.       Он не знает сколько этого времени проходит до следующей встречи с Воландом. Мастер все так же ходит с блокнотом, от нечего делать записывает свои мысли без капли художественного обрамления. По ощущениям ничего не меняется, но потом он пролистывает блокнот до начала, и рука так и тянется исправить или вычеркнуть некоторые записи. Значит, что-то в нем все же уже не так, как дни назад.       Они с Маргаритой прогуливаются вдоль моря, когда их настигает Воланд, и Мастер почти сразу отделяется от них с Маргаритой, двигаясь рядом, но мало участвуя в разговорах. Они ужинают все вместе, и Мастер замечает, что Воланд периодически становится таким же задумчивым, как и он сам. Его это подталкивает поговорить.       Мастер остается с ним наедине, когда вызывается проводить к выходу.       Они выходят на улицу, где Мастер тут же закуривает. Он откидывает последние сомнения, что не знает человека – то есть дьявола – рядом с собой, а также заставляет себя отбросить мысли, что тот строит на него какие-то коварные планы.       – Когда мы встретились, – он удобнее перехватывает сигарету, убирая зажигалку, которую в один из дней ему оставил Воланд, – вы могли заметить: я сразу стал доверять вам, даже понимая, как это неразумно.       – Действительно, крайне неразумно, – сухо отвечает Воланд, опираясь на свою трость и глядя на усыпанное звездами небо.       – А когда меня забрали, я поначалу ужасно злился на вас, а потом грустил по вам, пока мне не стало так одиноко, что было уже все равно, – продолжает Мастер, опуская голову вниз и трогая ногой какой-то камешек. – Теперь с Маргаритой мне гораздо лучше, но я все еще ужасно одинок и меня все еще тянет вам доверять.       Мастер делает последнюю затяжку и уговаривает себя посмотреть на Воланда. И не жалеет: его лицо очень выразительное и очень живое сейчас.       Воланд перехватывает трость и запускает руку во внутренний карман пиджака. Оттуда он достает два небольших прямоугольника, и Мастер сразу понимает, что это. Где-то внутри него будто развязывается тугой узел.       – Вы серьезно сейчас их наколдовали? – спрашивает Мастер, чуть усмехаясь. – Welches Theater?       – Кинотеатр, mein Meister, кинотеатр. Seien Sie morgen bereit.       И уходит, оставляя Мастера еще какое-то время смотреть ему вслед.       Он не находит себе места весь следующий день, взбудораженный и нетерпеливый. Маргарита лишь посмеивается над его энтузиазмом. Когда же приходит Воланд, Мастер старается поумерить свой пыл.       – Моя королева, надеюсь, вы не против, что мы идем вот так без вас? – учтиво спрашивает Воланд, поцеловав ей ручку.       – Что вы, мессир! Уверена, вы с Мастером отлично проведете время. Воланд улыбается Мастеру, когда они выходят из дома и отходят на небольшое расстояние.       – Зак’ройте гл’аза, mein Liebling, – говорит он.       Мастер выполняет сказанное, и в этот же момент уши его наполняются дорожным шумом, от которого он столь отвык, что глаза его мгновенно распахиваются. Они стоят на газоне и возвышаются над оживленной улицей. Последний раз Мастер видел Москву в огне, а сейчас вновь тут кипит жизнь без малейших признаков прошлого.       Они смотрят замечательный фильм, что-то о любви и приключениях с долей юмора под многослойным сюжетом – такое любят. Воланд иногда комментирует сцены Мастеру, а тот часто задерживает взгляд на его живом открытом лице. Ему удивительно, что он верил в хладнокровность дьявола. Позже, он понимает, что верить можно в него любого. Тот просто разный, каким человек быть не способен.       Мастер с восторгом замечает, что расслаблен и доволен, ему нравится слушать Воланда и параллельно с этим представлять в своей голове некоторые сцены из фильма иначе.       Выходят из зала они в хорошем настроении. Несмотря на это Мастер отказывается от прогулки по Москве. Он чувствует: стоит выйти из этого мирка кино в открытый мир, как вся безмятежность испарится.       Около дома они оказываются каким-то неведомым Мастеру образом.       – Спасибо за этот чудесный вечер, – искренне говорит он и хочет дотронуться, хотя бы пожать чужую руку, но не знает, как подступиться к этому жесту.       – О, нет, нет, Мастер, это я должен вас благодарить, – широко улыбается Воланд. Он словно слышит мысли Мастера, или же их стремления совпадают, потому что дьявол берет его руку в свои ладони и крепко сжимает. – Вы лучшая компания, какую я только мог сегодня пожелать.       Мастер качает головой на эту лесть, пусть даже Воланд выглядит искренне.       – Как часто я могу выбираться к людям? – спрашивает он.       Что-то изменяется в лице Воланда, энтузиазм постепенно покидает его, и Мастер тут же сожалеет, что задал этот ненужный вопрос.       – Со мной сколько пожелаете, дражайший, – произносит дьявол.       Они прощаются, и Мастер не позволяет себе печалиться столь быстрому расставанию. Войдя в дом, он взглядом натыкается на новые недавно подаренные Воландом Маргарите цветы. Пальцы сами проводят по стеблям, а другой рукой он нащупывает блокнот в своем кармане. У него нет идей, однако же он чувствует какую-то мысль, которая ускользает, стоит только начать ее формулировать.       Выходы в мир людей продолжаются: куда только они ни ходят, не ограничиваясь Москвой и посещая заведения многих столиц Европы.       – А этот новый эксперимент нравится мне едва ли не больше того, что в вашей стране, мой дорогой друг, и это при том, что с верой в Бога, как и в дьявола, тут все не плохо! – с чрезмерным восторгом говорит Воланд в очередную их встречу – и они отправляются в Берлин.       Воланд в этот вечер зловеще весел, он ведет Мастера на какое-то прием, и тот впитывает в себя всю едкость местного общества, добровольно принимает от него яд и разжигает в себе острую неприязнь. Ему кажется, что он научился у своего друга с тем же радостным азартом и мрачным задором впитывать все самое неприятное, что клубится вокруг.       – На этом рынке товар распродается за бесценок, Мастер, – говорит пришедший Воланд ему на ухо. Почему-то он не использует уместный здесь немецкий.       Мастер пробегается глазами по округе, выпивая очередной шот.       – Присматриваете души? Рано или поздно они и так станут вашими.       – Да, – кивает Воланд, а потом скалится в зловещей улыбке: – Но вы и не представляете до чего можно довести эти души. Топить их порой еще большее наслаждение, чем каких-нибудь порядочных священников. Не зря так много человеческих произведений сосредоточено на пороках уже прогнивших людей.       Мастер с прищуром смотрит на своего столь необычайно резкого в выражениях друга.       – А я полагал вас учтивым интеллигентом, мессир.       – Одно другому не мешает, – заверяет его Воланд. – Поверьте, нам повезло встретиться в тот век, когда такой милый человек как вы вызывает во мне исключительно положительные чувства.       – И ни малейшего желание искусить? – иронично добавляет Мастер.       Воланд трогает его за плечо.       – Искушать и тем самым гробить того, чей magnum opus сам захватил меня в плен? Mein Liebling, я, как у вас говорят, выстрелил бы себе в ногу или скорее уж в сердце!       Мастеру кажется, что он никогда не устанет тайно наслаждаться такими очаровательными комплиментами от дьявола. Он смотрит на Воланда, должно быть, так, как не следует в приличном обществе. Впрочем, они в таком и не находятся.       – И все же вы только и делали, что тянули меня к опасности, – прочистив горло, замечает Мастер без упрека.       Воланд смотрит неопределенно.       – Вам это и было нужно, не так ли?       Мастер несколько задумывается.       – А как насчет остальных творцов? – спрашивает он. – Многие из достойных продали вам душу?       – Кто продал, тот достойным и быть перестал, – тонко улыбается Воланд, отпивая шампанское. – Был один писатель, не так давно я водил с ним дружбу. Он прозябал в нищете, как и вы, а я наградил его всем: и титулом, и деньгами, и прекрасной особой. Пытался помочь и в литературе.       – Могу предположить ожидаемый конец этой истории, – с намеком вставляет Мастер, ловко хватая с подноса официанта канапе.       – Тем ценнее мне ваш труд, мой дорогой, – шепчет Воланд, награждая его глубоким взглядом. – Я знаю, вы не приняли бы от меня ничего из вышеперечисленного и даже большего.       Мастеру облизывает внезапно пересохшие губы.       – Вы… – слова застревают в горле Мастера.       – Я мог многое для вас сделать, – продолжает Воланд, не обращая внимание на его смятение, – ничего не требуя взамен, дать вам покой еще при жизни. Должен сказать, правильного решения там не было, но во благо романа я рассудил, что лучше не вмешиваться.       Слова произносятся почти небрежно, но Мастер видит, как Воланд слегка постукивает пальцами по бокалу, как дергаются его губы вверх, будто он хочет смягчить настроение Мастера.       – Выглядите так, будто только и ждете, когда я вас обвиню, – неопределенно хмыкает Мастер, чем явно вызывает неудовольствие собеседника. – Вам ведь совсем не жаль меня, разве нет?       И Мастер чувствует, что это правда. Ему она, как ни странно, по вкусу.       – Сколько бы я еще мог написать, будучи жив, – говорит Мастер, и в его голосе нет сожаления, лишь констатация факта. – Вы жалеете об этом?       Воланд чуть склоняется к нему, он выглядит почти точь-в-точь как в тот раз, когда появился в его тюремной камере.       – Если только я умею жалеть о прошлом. Писать вы можете и сейчас. Я пойму вас, если вы больше не напишите ни строчки, однако вижу, что вам это будет не по душе. Тот роман должен был быть требовательным и беспощадным, чтобы получиться идеально. Ничего идеального вам больше не нужно, но это не значит, что вы исчерпали себя как писатель. Это значит, что вы добились своего, и больше ничем не обязаны ни себе, ни кому-либо еще. Перестаньте думать, будто я вот-вот что-то потребую у вас, дорогой Мастер.       Уголок губ Мастера приподнимается, он задумывается и кивает. От слов Воланда становится будто чуть легче дышать. Он оглядывает зал, переполненный весельем, обходительностью и пошлостью. Смотрит за окно, вспоминает свою жизнь, сравнивает. Никаких сильных чувств у него сейчас нет по поводу этого.       – Знаете, мессир, обязанность дописать роман давала мне цель, а сейчас ее нет. Так что, может быть, мне бы хотелось, чтобы вы что-то от меня требовали.       Уже дома Мастер записывает свои ощущения на бумагу, но чем дальше пишет, тем больше в его разуме ничего не остается, пока над очередным предложением он ни сидит час, бессмысленно глядя перед собой.       – Маргарита, – тихо зовет Мастер. Та вопросительно мычит. – Тебя совсем не тянет к людям?       – Зачем они мне, когда есть ты и мессир? – легко отвечает та. Она лежит на животе, подпирая подбородок одной рукой, а другой готовится переворачивать страницы книги.       Мастер ничего не говорит, он так и не ложится спать и засыпает прямо за столом под утро, а когда просыпается, то ощущает, что принял важное решение, от которого не сможет отказаться и вернуться ко всему прежнему.       После полудня он устраивается на улице в беседке, держа блокнот на коленях.       – Скажите, – стоит Воланду только ступить в беседку, моментально произносит Мастер, чем слегка удивляет его, – как бы вы начали роман?       Воланд укалывает на себя, мол «я?», с вопросом смотрит на Мастера, а потом вальяжно опускается на диванчик.       – Habe ich es geschafft, Sie zu inspirieren? – интересуется дьявол.       – Genau, – салютует Мастер ему чашкой чая. – Also?       – Вам следует во всяком случае назвать мне тему или еще лучше прочитать ваши задумки, – улыбается Воланд. Он расслаблен, и в последнее время Мастер привык сравнивать его с довольным и деятельным котом.       Мастер опускает чашку на столик и подается вперед к Воланду.       – Дело в том, что я не могу сделать ни того, ни другого, – спокойно произносит Мастер, брови Воланда приподнимаются. – Начните вы, подайте мне идею, как вы это сделали в прошлый раз.       Мастер смотрит на Воланда пристально, а тот отводит взгляд и хмыкает, как бы намеренно делая ситуацию несерьезной.       – Я ничего не смогу вам придумать, дорогой Мастер, – качает головой Воланд, чуть усмехаясь, – лишь сказать, что есть и что было.       – Я знаю, – отвечает Мастер и убежденно говорит: – Именно это мне и нужно.       Воланд продолжает смотреть на него с застывшей улыбкой.       Мастер не дожидается ответа, откидывается на спинку дивана и вертит ручку в руке.       – Везде, куда бы мы ни пришли, я чувствую себя чужим, гостем, просто наблюдателем. Так было и раньше, но сейчас я отчетливо ощущаю себя не привязанным к тому миру, неправильно свободным. Для вас всё так же?       Воланд смотрит на него пронзительно, он сидит теперь прямее.       – Полагаю, для меня никогда не существовало иного, поэтому навряд ли так же, – он коротко вздыхает. – Вы, мой дорогой Мастер, не найдете в обществе людей так желаемый вами покой.       Мастер смотрит в вездесущие глаза дьявола, поражаясь, как в том способны уживаться прежняя беззаботность и нынешнее всепонимание. Он не спрашивает, для чего Воланд в таком случае потакал этим походам, до ответа он и так может догадаться.       – Я это понял, – тихо, но твердо говорит Мастер, и, не задумываясь над следующей фразой, произносит ее: – Покой и вдохновение для меня с вами. И с Маргаритой Николаевной, конечно.       Губы Воланда дергаются, а глаза теплеют. Он вновь расслабляется на своем месте и вытягивает ноги под столом.       Мастер приходит к мысли, что как бы весело в моменте им у людей ни было, туда хочется возвращаться только по старой привычке, сравнимой с зависимостью от хорошего вина и сигарет.       – С вами бы не согласились. Сколько раз и сколькими способами я вносил смуту в головы... Сомнения в людях разжечь очень просто, достаточно одного человека; это и ваш недостаток, и двигатель прогресса.       – Одного? – в задумчивости повторяет Мастер.       – Представьте отчаянную женщину, – понижает голос Воланд, подавшись к Мастеру. – Ей хочется вылечить ребенка. Ей предложат помощь, и она пойдет на сделку ради него, к тому же условие простое: говорить всем, кого она повстречает, чистую правду: что помощь пришла от дьявола. Люди поверят ей, ведь помощь получит она даже сверх обещанной. Что-то в их головах изменится; добьется успеха кто-то другой, и его заподозрят в сотрудничестве с дьяволом, а предложат одному кто-то помощь – доверять он побоится.       – Страх и раскол общества, – понимает Мастер. – Неужели это ваша цель? Ради душ?       Воланд морщится.       – Давно уже это не так. Daran besteht kein Interesse mehr, – глубоким голосом произносит он. – Я научил людей поддаваться греху, теперь с моей работой они справляются получше меня.       Мастер усмехается, качая головой. Он должен признать, что невольно восхищается небрежностью Воланда во многих вопросах.       – Какова же в таком случае цель вашего существования?       – Цель существования? – посмеивается Воланд, чуть ударяя по ноге Мастера своей. – Оставьте такие возвышенные понятия для себя, цель ищете вы: в науке ли или же писательстве.       – И то и другое было угроблено.       – Ну-ну, Мастер, – журит его Воланд, – это не имеет значения здесь, и как историк вы ведь знаете, что все циклично.       – Это сложно, – качает головой Мастер, – сложно перестать мыслить мерками одной человеческой жизни.       – Это не более чем привычка, – беззаботно улыбается Воланд.       Мастер замечает остывший чай на столе и думает, что, пожалуй, довольно долго не отводил от своего собеседника взгляд. Он берет чашку, но взгляд словно магнит снова тянется к необыкновенному лицу.       Они обсуждают науку. Мастер вспоминает свою давно написанную сатиру на некогда актуальную для него тему: столкновение академического сообщества и власти коммунистов. Писать что-то подобное сейчас уже не имеет для него смысла, поэтому Мастер старается разжечь в себе новую идею. Он с особой внимательностью вслушивается в мысли и воспоминания Воланда, пропускает каждое его слово через себя, каждую его эмоцию ощущает будто вместе с ним; ручка и блокнот остаются отложенными в сторону, он вернется к ним позже, а пока в голове его снова встает образ Воланда-профессора, и тот дополняется все новыми и новыми подробностями на фоне размышлений.       Стоит только Воланду покинуть его, как Мастер садится за блокнот и работает всю ночь, вырывая лист за листом и складывая готовые. Он не пишет больше набросков, не пишет планов, он делает то, что и раньше: шаг за шагом записывает лишь то, что кажется ему подходящим в данный момент для новой истории.       К первым лучам солнца Мастер заканчивает уже вторую главу и мчится к Маргарите, дабы вручить ей сочиненное. Он ждет, пока она прочитает, с чрезвычайным нетерпением, успевает выкурить шесть сигарет, написать еще несколько страниц.       Маргарита откладывает листы, и Мастер поднимает на нее взгляд. Кажется, она еле сдерживает смех.       – Что? Что такое? – хмурится Мастер. Пишет он не сатиру и не юмор, а про коварное одиночество.       – О, дорогой, меня лишь впечатлили столь пестрые описания твоего героя.       И улыбается хитро-хитро.       Мастер едва ли может вспомнить, что он там написал. Пошевелившись на своем месте, он произносит:       – Что ж, спасибо.       Маргарита порхает со своего места на то, что рядом с Мастером. Она целует его и жарко говорит:       – Прошу, пиши дальше!       И Мастер, конечно, пишет. Вкладывает мысли Воланда так, как понял их он, местами перерабатывает некоторые моменты в художественные образы. Во многом он сосредоточен на темных чувствах и на длинных размышлениях, чего не позволял себе до этого в других своих работах. Но, рассуждает он, какой результат можно еще ожидать, ведь в его произведениях всегда находит отпечаток текущая или недавняя реальность.       Иногда он встает, проходится по комнате, зачитывает что-то вслух, а Маргарита наблюдает за ним с улыбкой на губах.       Воланд долго не приходит, из-за чего Мастер неожиданно расстраивается, и работа его утихает. Но зато Воланд берет и приходит одним поздним утром.       Заспанный Мастер входит в одном халате на кухню, где тот сидит при всем параде: в этом дорогом костюме, с тростью и идеально уложенными назад волосами. Мастер с внезапным волнением понимает, что тот читает разбросанные ранее листы с новым произведением. В стопку он отложил уже около половины.       – Надеюсь, вы не против, Liebling? Я не смог дождаться вас, – с лукавой улыбкой спрашивает Воланд, поднимая на Мастера от листов взгляд. И как по-настоящему дьявольски он выглядит!       Мастер подходит ближе и начинает собирать оставшиеся листы по порядку.       – Да нет. Совсем нет, то есть. Как вам? – Мастер не понимает причину своего столь сильного волнения, которое он отчаянно пытается скрыть.       – Совершенно очаровательно, – еще больше растягивает губы в улыбке Воланд.       Позади Мастера от двери раздается тихий смешок Маргариты. Листы вдруг выпадают из рук Мастера и рассыпаются под ноги Воланду и под стол. Мастер смотрит вниз, чувствуя, как пылают щеки и шея. Господи, он встал не с той ноги сегодня, или что? Он уже предчувствует минуту унизительного ползания по полу, как листы взмывают в воздух, собираются в аккуратную стопку и опускаются на стол.       – Мне надо… – Мастер не смотрит никуда конкретно, указывает куда-то в сторону окна и спешно выходит за дверь в прихожую, а после на улицу.       Свежий морской воздух наполняет его легкие, что голова почти кружится. Мастер хлопает себя по карманам в поисках спасительных сигарет, но в халате таковых, конечно, нет. Со вздохом он опускается на порог и пытается справиться с ужаснейшим смятением.       Минуту-другую спустя перед лицом Мастера появляется рука с сигаретой. Он берет ее, и эта же рука поджигает кончик.       – Спасибо, – обреченно произносит Мастер чуть хрипловатым голосом после затяжки. Воланд опускается рядом с ним и вытягивает больную ногу.       – Мой дражайший Мастер, мне без преувеличения нравится все, что вы пишите, особенно, когда вы, как говорится, вкладываете всю свою душу в написанное, – Воланд задорно улыбается, и каким-то чудом ему это позволяет выглядеть едва ли не моложе Мастера. – Что вас так обеспокоило?       Мастер смотрит на него: на украшенное живой мимикой лицо, в которое хочется вглядываться бесконечно долго. И ответ, настолько очевидный и простой, вспыхивает в его сознании, что Мастер натурально в ужасе от того, что тот чуть не соскальзывает с языка.       – Я… – горло першит, и Мастер делает спасительную затяжку. – Новая работа выбила меня из колеи. Я ведь давно не писал.       Воланд прищуривает глаза.       – Я полагал, мы откровенны друг с другом, mein Freund.       – Да что вы говорите, профессор? – парирует Мастер, и звучит это скорее издевательски, нежели насмешливо.       Воланд кривит губы и встает. Это движение обдает Мастера ледяным ветерком.       – Я вас понял. Прошу прощения, что зашел в неудачное время.       Мастер прикрывает на секунду лицо рукой с сигаретой. После отбрасывает ту куда-то в сторону и поднимается, окликая уходящего Воланда:       – Постойте, мессир! Простите меня. Нет никакого неудачного времени, будь это возможно, я бы хотел, чтобы вы были тут постоянно, – Мастеру отчасти неловко, но он не хочет замалчивать еще и эту вещь. – Останьтесь и давайте поговорим о чем-нибудь, что не касается всей этой сегодняшней нелепицы.       Мучительно надеясь, что Воланд не станет ни о чем спорить и ничего усложнять, Мастер смотрит на него и его грызет вина из-за того, что он испортил столь ценное для него прекрасное настроение Воланда.       – Если вы настаиваете, – со значением произносит дьявол, делая шаг к нему на встречу.       – Не настаиваю. Только если вы не против остаться, – тут же говорит Мастер.       – О, нет, мой дорогой, я про ваше желание молчать.       Мастер прикусывает губу, бегает глазами по милому ему лицу, но не находит подходящий ответ. Они вместе возвращаются на кухню, где Маргарита готовит блинчики, и все становится умеренно спокойно.       Мастер сам дочитывает Воланду оставшиеся листы, а после слушает их с Маргаритой, попутно черпая вдохновение. Ему вдруг начинает нравиться до этого тяготящая роль наблюдателя и слушателя, так что Мастер говорит мало и не беспокоится об этом. В его теле приятное тепло, и оно вспыхивает каждый раз только сильнее, стоит Маргарите кинуть на него нежный взгляд или Воланду улыбнуться ему.       Повесть пишется быстро, что Мастер не замечает, как та подходит к концу, и вот он уже берется за новое творение, где вместо дьявола или профессора в главной роли выступает меценат, а сюжет расслабляет и заставляет забыть о проблемах лучше моря за окном.       Каждый из этих героев имеет собственные черты характера, и Мастер с восторгом думает, что, несмотря на это, каждая черта точно списана с его музы. Ему хочется больше и больше узнавать, каким Воланд был, какими мыслями жил, и тем более воодушевленно Мастер себя чувствует с каждой новой встречей.       В один из вечеров Мастер задумчив и тревожен, он лежит рядом с Маргаритой на разгоряченных простынях и приобнимет ее за плечи.       – Маргарита, – тихо зовет он, чтобы убедиться, что та не спит. Его ведьма шевелится и удобнее укладывает голову, встречаясь с Мастером взглядом. Тот закусывает щеку изнутри, его несущественное в этом мире сердце разрывается от чересчур быстрых ударов. – Я люблю его, – выдыхает Мастер почти неслышно и жмурится. Правда, тут же вновь распахивает глаза.       – Я знаю, дурачок, – смеется Маргарита. – Я тоже его люблю.       – Нет, нет, – Мастер чуть отстраняется от нее. – Я влюблен.       – Дорогой, поверь, это не новость, – пуще веселится Маргарита.       Во рту Мастера пересыхает.       – Ты что… говорила с ним об этом? – в ужасе спрашивает он.       – Конечно, нет! – возмущается Маргарита. – По-твоему я буду сплетничать о тебе?       И она ничего не говорит больше, не дает советы, как ей бы хотелось, чтобы он себя повел. Мастер бесконечно благодарен и признателен ей за это.       Время идет, и Мастер замечает, что Воланду становится сложнее выкроить время на визиты. А когда он все же приходит, то смешивает разные языки: немецкий, русский, французский, английский и еще какой-то Мастеру незнакомый.       – Что-то происходит? – интересуется Мастер у мрачного Воланда. Тот лежит на коленях у Маргариты, глядя в потолок, а Мастер сидит на стуле напротив них.       – У л’юдей, несомн’енно, – отрывисто отвечает дьявол.       – Гелла говорила мне про новую войну, – мягко вставляет Маргарита, осторожно отводя падающие Воланду на лицо пряди волос. Мастер ловит себя на мысли, что желает сделать то же самое, впрочем, столь редкого зрелища небрежного вида дьявола ему и так немало.       Воланд вяло машет рукой.       – Kriege hören nie auf, wir betrachten sie als Teil der menschlichen Natur. Др’угое дело, что пр’оцессы у нас не р’ассчитаны на т’екущий afflux sans précédent и р’аботать пр’иходится в тр’ойном объеме.       Мастеру становится немного стыдно, что он любуется. Воланд ведь совершенно изведен.       – П’очитайте мне, Масссстер, – просит тот, потянувшись и взяв его руку в свою. Мастер едва не вздрагивает от пробравшего холода, исходящего от этой ладони.       Он читает накопившееся, а его много. По прошествии часа язык становится вялым, но Мастер заставляет себя собраться и читать с выражением, ведь он видит, как Воланд оживает под его голос, каким мечтательным делается его вид. И вместе с этим Мастеру дано наслаждаться неотрывным взглядом Маргариты.       В следующий раз, когда Воланд приходит, он зовет его на прогулку по побережью. Владеет собой дьявол уже лучше, языки мешает не больше обычного.       – Мастер, не вставляйте меня, полного хандры, в свое нынешнее творение. Может быть, спустя время в будущее, но не в это.       Вид у Воланда подавленный: на лбу у него проступают морщины, губы опущены, взгляд тяжелый. Мастеру отчаянно хочет избавить его от тягости, но он беспомощен и от этого ему скверно.       – Не подумайте, будто я указываю, что вам писать, – продолжает Воланд, останавливаясь и задумчиво перебрасывая трость в левую руку, а потом обратно в правую. – Я лишь был бы благодарен.       Не способный удержаться, Мастер касается его плеча, а после и вовсе приобнимет на секунду.       – Понимаю, – улыбается Мастер.       Всё проходит, и Воланд постепенно освобождается от работы, но не потому, что люди присмирели, а потому, что находит способ перераспределить демонов, временно сократив затратные способы мучения грешных душ и поручив не разбираться в прегрешениях людей, а просто размещать их в каждый отдел примерно поровну, чтобы не перегружать ни один из них.       Когда он об этом рассказывает, Мастер искренне забавляется, и в действительности до сих пор не может поверить, что все это реально.       – Мне всегда казалось, что дьявол должен олицетворять собой алчность, или гордыню, или хотя бы гнев; а вы просто выбрали лень. Боже, вы невероятны! – они в беседке. Мастер сидит, повернувшись всем телом к развалившемуся на диванчике Воланду. Он восхищен и невероятно влюблен в этот момент.       Настроение Воланда чуть меняется, пусть он все еще расслабленно доволен, и Мастер бы не заметил этого, не наблюдай он за ним на протяжении столького времени.       – О, простите, – бормочет Мастер. Им с Маргаритой все еще не удается избавиться от этих «Боже» и «Господи».       – Не беспокойтесь, вас все равно не услышат, – скалится Воланд.       Мастер перекатывает на языке очередной глоток вина.       – А вы всегда меня слышите, – говорит Мастер и смотрит на дьявола долго-долго. Хочется зарыться в его волосы, спуститься к скуле, провести по каждой морщине и поцеловать эти тонкие губы с томительной долготой, чтобы изучить каждый их миллиметр.       Воланд смотрит так же, как в тот раз в подвальчике, когда сказал, что встречал Понтия Пилата. Мастер не считывает его эмоций сейчас, не может предугадать реакцию, но сил противиться своим желаниям не остается.       Он тянется к изученному, но только бесконечными взглядами, лицу и осторожно касается его ладонью, задевая ухо и жестковатые волосы. Воланд склоняет голову к его руке, и губы Мастера дергаются: ему чудится в этом нечто кошачье. Осмелев, Мастер подается к нему, не резко, без спешки и наконец целует.       Стремление быть медленным и вдумчивым тут же испаряется, стоит Мастеру только распробовать столь желанные губы. Он не может сдерживаться, не может найти и каплю терпения в этот момент, ведь Воланд все так же расслаблен, а значит Мастеру негласно позволяют делать то, что он хочет. Поцелуй получается торопливым, но чувственным. Мастер всеми силами и как можно скорее желает дать понять Воланду, как тот важен для него.       Мастер касается его волос, после шеи, он не решается быть чересчур смелым или напористым, поэтому довольно скоро отстраняется и с его уст снова чуть не слетает запретное слово: так преступно привлекателен сейчас дьявол. Глаза его закрыты, губы, наоборот, чуть приоткрыты, он глубоко дышит и выглядит разомлевшим. Мастер не может совладать с искушением и вновь целует его. Ответ он получает слабый, но ему хватает сполна.       – Я люблю вас, – шепчет Мастер и хочет повторять это еще и еще.       Воланд открывает глаза, и Мастер не уверен, что может охарактеризовать выражение в них. Воланд словно сомневается, что именно должен делать, но при этом будто умиляется Мастеру. И, похоже, его совершенно не беспокоит то, что Мастер фактически нависает над ним.       – Мой дорогой, вы пишите обо мне уже третью работу, – чуть смеется Воланд и облизывает губы.       – Я бы писал ваши истории в любом случае. Это то, что необходимо нам: вам делиться, мне писать, – заверяет его Мастер.       Видно, что Воланд хочет поспорить, но он не делает этого, а как-то серьезно задумывается. Мастера бьет жгучей тревогой от этого.       – Пожалуйста, не отказывайте мне, – просит он, чувствуя себя неимоверно жалким в этот момент. Но Мастеру невыносимо думать, каким разъедающее сердце станет его существование в случае отказа.       – Я и не думал, – легко говорит Воланд и невозможно понять, правда ли это; с другой стороны, он ведь сам говорил про их откровенность друг с другом. – Ich weiß einfach nicht, was ich mit Ihnen machen soll.       Воланд тянет Мастера на себя, теперь они оба растекаются на диванчике, Воланд прижимает Мастера к себе, и тот дышит ему в шею.       – Если не знаете, – шепчет ему Мастер и несмело целует сначала его покрытую родинками шею, а после линию челюсти, – то всегда можете похвалить мои труды.       Воланд заходится тихим, но упоенным смехом. Он чуть откидывает голову назад, а Мастер не может противостоять зудящему стремлению вновь его поцеловать, и он делает это сразу, стоит Воланду чуть-чуть успокоиться. Поцелуй выходит несдержанным, жарким и оттого пьянящим получше вина. Мастеру кажется, что еще секунда и все это окажется ненастоящим. Он касается губами скулы Воланда, зарывается пальцами в его волосы и вдыхает едва уловимый, не такой как человеческий, смолистый запах.       – Перестаньте думать о Боге, прошу вас, – вдруг говорит Воланд, тон его смешливый. Мастер со смущенной усмешкой смотрит на него и наслаждается смягчающим его лицо ласковым выражением.       Воланд целует его сам, а после они обсуждают какую-то чепуху. Мастер говорит и говорит, впервые так много, активно жестикулирует, не может усидеть на месте и пяти минут. Он вдохновлен для писателя даже чрезмерно, что уже после ухода Воланда, которого Мастер долго не хотел отпускать, не может спокойно сидеть и писать, ведь энергия так переполняет его, что становится невозможно четко структурировать мысли ни в голове, ни на бумаге.       Маргарита, естественно, все замечает. Мастер не любит кого-то больше, а кого-то меньше, он любит по-разному и счастлив, что всех это устраивает.       Он пишет и пишет, иногда прерываясь, иногда уходя в очередную идею с головой. Запас воспоминаний Воланда, неиссякаем, а когда он все же ничего не припоминает, в голове его возникают новые мысли.       Несколько раз Мастер с интересом посещает обитель Воланда, и пусть ему, откровенно говоря, не по душе ад, дом – хорошее отражение личности его обитателя, поэтому запомнить он пытается каждую мелочь.       – Все еще не уверен, что знаю, кто вы, – качает головой Мастер. Он изучает коллекцию кружек в виде черепов за стеклом, коллекцию колье различной красоты и коллекцию холодного оружия различной наружности. Воланд наименовал это все трофеями и подношениями, от чего Мастеру не по себе.       – Но вы все еще тот, кто знает меня лучше остальных, как я и говорил, – отвечает Воланд за его спиной и тянет к выходу, приобнимая Мастера за плечи. – Идемте к морю. Я вижу, вам некомфортно здесь.       – Нет, не нужно, – отказывается Мастер. – Это ведь тоже часть вашей жизни.       – Не сказал бы. Самой новой вещи здесь более четырех веков.       – Не важно. Вы же храните все эти вещи и решили мне их показать.       Он уверен, что за каждым предметом стоит своя история, но не торопится спрашивать, Мастер сможет сделать это позже, а пока создает собственное впечатление и дает волю фантазии.       У Мастера случается небольшой застой в творчестве, что больше его не беспокоит, он просто отдыхает. В этот период одним прекрасным днем он замечает Воланда, погруженного в книгу.       – Переключились на другого автора? – хмыкает Мастер и решает сделать завтрак, поскольку Маргарита еще не встала.       Воланд закрывает книгу, и демонстрирует обложку. Мастер читает название раз десять и даже после этого не верит, что прочитывает правильно.       – Откуда?.. – начинает он, не сумев закончить вопрос.       – Рукописи не горят, – просто отвечает Воланд. – Не думали же вы, что я буду разбрасываться словами.       Мастер садится напротив Воланда, напрочь позабыв о завтраке, и тянется к книге, которую дьявол ему, приподняв уголки губ, вручает.       – Там много цензуры, – предупреждает Воланд. Он откидывается на спинку стула, вытянув руку на столе. – Но не беспокойтесь: все еще будет.       Мастер завороженно проводит по обложке кончиками пальцев, аккуратно раскрывает книгу, медленно перелистывает пару страниц и застывает, читая знакомые абзацы. Прошли десятки лет, но Мастер будто наяву видит, как он выводит эти строки, когда именно он это делает. Перед глазами проносятся воспоминания и острое чувство тоски по минувшим дням и по жизни поражает его болезненным ударом.       Он часто моргает, прогоняя вдруг скопившуюся в глазах влагу, и поднимает взгляд на Воланда, который проникновенно смотрит на него. Мастер берет его за руку, но Воланд вдруг сам перехватывает его пальцы и бережно целует их.       – Мой хороший, я, однако, надеялся вас обрадовать, – огорченно говорит Воланд.       Мастер тяжело сглатывает ком в горле.       – Я рад, – произносит он, слова даются с усилием от нахлынувших чувств. – Спасибо вам, мой любимый, это лучшее, что вы могли мне подарить. Никогда больше не думайте, будто вы мне что-то должны.       Воланда, похоже, впечатляют его слова, потому что он порывается что-то произнести, но не находит что.       Заходит Маргарита, и Мастера чуть отпускает. Он сразу же делится с ней новостью, и она ожидаемо приходит в восторг. Мастер продолжает листать книгу, иногда останавливаясь на моментах, которые навевают особенно яркие воспоминания, иногда хмыкая, замечая вырезанные фрагменты и озвучивая свои наблюдения.       – Кажется, кто-то снова хочет к людям, – хитро замечает Маргарита в итоге.       Мастер кидает взгляд на Воланда, который поощрительно ему улыбается.       – Безусловно, королева Марго, наш Мастер все-таки человек, а прошлое для людей или не значит ничего или значит слишком много.       После завтрака они отправляются в Москву. Мастер рад быть там всего лишь гостем, ведь новый дом у моря ему больше не чужой. Дома он с Маргаритой и с Воландом. И тянет его быть именно там.