Приключения Аллы Парамоновой, журналистки и девицы на выданье

Я вертела головой надеясь увидеть Максимовского, поэтому на вопрос ответила не сразу. Как только спасатели разрезали скотч, удерживающий нас вместе, Никита бросился ко мне, и помог поправить одежду. — Сильно ударил? Болит? — Немного... — Что за придурок? Кто он? — Потом расскажу, — рассеянно ответила я, так и не найдя Романа, и впервые взглянула на Вересова. Господи... Как я любила его когда-то, даже сейчас его черты, немного подправленные Костиным кулаком, были божественны. У меня сбилось дыхание, и мелькнула мысль, что это мне в наказание век страдать по Никите Вересову. Он словно прочитал мысли, взял мою ладонь, сжал ее, и проникновенно сказал: — Я думал, ты никогда не простишь меня. — А я и не простила, — буркнула я. Еще несколько минут назад я испытывала благодарность за его желание отвлечь на себя гнев нашего истязателя, но сейчас отвращение моё усилилось мыслью о том, что все мужчины в моей жизни — негодяи. Даже Максимовский. Вот где он, когда меня чуть не убили, и уж совсем не «чуть» не изнасиловали! Нас с Никитой отвели в небольшой закуток, и на время оставили одних — в скорой медицинской помощи мы не нуждались, а огромное помещение города мебели требовало тщательного осмотра. — Оставайтесь на месте, за вами приедут медики. Понятно, допрос и прочая канитель, я скоро пропишусь в полиции! В закутке Вересов осмелел, и, несмотря на моё «не простила», снова начал атаку признаниями. Похоже, за эти годы их скопилось много. — Столько лет прошло, а я до сих пор люблю только тебя, — тихо произнес он. Я вгляделась: глаза не врут, или врут очень талантливо. — Люблю... — повторила я. — Для тебя это слово означает заниматься любовью? — Нет. — Верю, потому что трахал ты не только меня. Когда я говорила об его измене, память словно откидывала меня в прошлое, и сердце снова разбивалось на тысячу осколков. — Алка, Аллочка... Как же я скучал по тебе, зверем выл, думал умом рехнусь... — гнул свое Вересов, и взгляд навстречу, от которого в груди горячо и томительно. — Это когда было, Никит? — спросила я, сбросив с себя морок его слов. — Когда с Оксанкой второго ребенка зачал? — Зачем ты так... Чтобы не поддаваться на колдовство его нежных рук, не позволивших вырваться моей ладошке, я продолжала наблюдать за людьми в униформе. Они обшаривали подиумы, наклонялись, чтобы заглянуть под кровати, срывали покрывала, и отдергивали шторы. Среди этих мужчин, я вдруг с ужасом увидела Константина! Он был одет в голубую рубашку, на плечах погоны, но улыбка, которую он подарил мне, сразу выделила его из толпы. — Да вот же он! — закричала я, указывая в сторону преступника. — В форму переоделся! И тут началось вавилонское столпотворение. Все, кто слышал, вынули табельное оружие, но понять, где скрывается разыскиваемый, не могли — в какую форму переоделся? В принципе, кроме меня все остальные были в униформе, даже Вересов. — Не стрелять! Всем на пол! — послышались отрывистые команды. — Где он, черт побери?! — Да чего вы слушаете, она в шоке! — крикнул Никита. — Померещилось, — подтвердил кто-то. — Было уже такое, — сказал человек за перегородкой, — что потерпевшая в каждом видела преступника. В этой суматохе призрак Константина исчез, как будто и не было вовсе. Для меня было бы утешительней думать так, но за эти дни я поняла, что он от своего не отступится, и наша новая встреча дело времени. Никита обнял меня за плечи, защищая от смывшегося преступника, и мне стало смешно. «Дело к тридцатке, а у тебя, Парамонова, одни разочарования и скользкая дорожка, как говорит папка. Где они все те, для кого ты совала голову в пекло? Михалыч, и вся королевская рать... Максимовский... Стоит это твоей жизни, и, возможно, жизни близких?». Тревога за родителей вновь заставила нервно биться сердце... Куда отправился Константин? Был бы мобильник, да Костя отобрал его еще на лестнице в кинотеатре. — У тебя телефон есть? — спросила я Никиту. — Есть. Дать мой номер? — обрадовался Вересов. — Ты можешь думать о чем-нибудь другом? Позвонить хочу, меня чуть не убили. — Меня тоже, — обиделся он, но телефон протянул. Не задумываясь, я набрала номер Михалыча. Долго не отзывался, ночь всё же, потом ответил. Кратко рассказала, что случилось, и добавила: — Я не знаю где Максимовский. Наверное, снаружи, и его не пропускают во время обыска. Попробую связаться с ним. Почему не надо? Ладно, буду ждать... Хотела позвонить и родителям, но, подумав, отказалась. Скорее всего, напугаю их ночным звонком. — Спасибо, Никита, — сказала я, и положила телефон в кармашек его рубашки. Прикосновение к его груди было таким обычным, словно мы только вчера валялись в постели, изучая друг друга, и отсчитывали минуты до прихода родителей. Тогда мы были совсем неопытными — два девственника, но наш сумасшедший петтинг, был переполнен нежностью и лаской. Потом, конечно, всё с нами случилось... И мы будто свихнулись, поняв, как несказанно сладко быть единым целым, соединялись по несколько раз за день и никак не могли насытиться. Гормоны, скажут умники. Любовь — скажут такие же, как мы. Как он мог после меня прикасаться к Леданиной? Когда я задавалась таким вопросом, меня просто начинало тошнить от отвращения. К нему. К себе, что оказалась такой дурой, и не смогла почувствовать измены. Но как он мог?! Самое время спросить у него. — Алка, любимая... — снова завёлся Вересов. — Никит, дело давнее, но мне все-таки интересно. Как у тебя получилось с Оксанкой? — Что получилось? — испугался он, я прямо почувствовала, как вздрогнул. — Расскажи. Клянусь, не буду корить тебя. Считай это исповедью — признание твое никуда не уйдет, и после него получишь прощение. — Ты простишь меня? — Прощу, Никит. И он начал рассказывать. Сначала запинался, сбивался, потом увлекся, и даже получал удовольствие от воспоминаний. — ...ты знаешь как для мужчины, а тем более мальчишки, важен сексуальный опыт. С тобой я перестал быть неуклюжим девственником, и это распирало меня от гордости. Оксанка бегала за мной. Кроме неё еще девчонки бегали, но она особенно. Просто вешалась на меня. А я такой весь мачо! Она меня на этом и поймала, говорит: Никита, ты уже мужчина, покажи мне, как это делается по-настоящему. По-настоящему! — Никита вздернул вверх указательный палец, подчеркивая важность сказанного. — Понимаешь, в тот момент мне казалось, что я был для неё не сексуальным объектом, а учителем. Так вышло в первый раз, — тут он немного замялся, и, стараясь быстрей закончить историю, говорил отрывисто: — А она опять. Я ей сказал, что больше не повторится, потому что люблю Парамонову. Тут в неё как бесы вселились, и начала она меня шантажировать: всё расскажу Алке, да ещё и привру. Я испугался, думаю, что будет, если узнаешь? Так и повелось. Она потом залетела, ну, ты в курсе. — А как жеж, — усмехнулась я. — Прости меня, Алка, — смотрю, у него и слёзы на ресницах длиннющих повисли. Память она такая, душу вывернет. — Прощаю, Никит. А сейчас, как живете? — Нормально, она хозяйка хорошая, и дети у нас славные. Только вот совесть спокойно спать не давала. Ты со мной ни разговаривать не хотела, ни увидеться, а мне так плохо было... Хотел из семьи уйти, да Оксанка сказала, что себя убьет и сынишку. Молодец Леданина, сразу нашла у Вересова струнки и до сих пор на них играет. А я вот музыкальный инструмент никак не выберу, не то, что сыграть на нём. — Ал, ты хоть понимаешь, что мы связаны на всю жизнь? — Не связаны, а скованы одним скотчем, — грустно пошутила я. Пуститься в плачь по горькой судьбине не дали — за нами приехали. В больнице, куда нас доставили, дежурные доктора долго осматривали, записывали, и, в конце концов, передали на руки специально прибывшим за нами полицейским. В отделении меня встретили, как старую знакомую. Дежурила та самая смена, что вызволяла меня из борделя. — А корреспонденты где? Где кинокамеры и вспышки? Не узнаю вас, девушка, — юморил старший, намекая на весёлое воскресное представление. Действительно в ту ночь было шумно. Сидя в «обезьяннике», задержанные посетители борделя прятались от шустрых журналистов, накрывая головы пиджаками, и лихорадочно набирали номера своих адвокатов. Сегодняшней ночью задержанных было двое: я и Вересов. Даже Максимовский, которого я подозревала в срыве киносеанса, и тот находился в неизвестном месте. Я очень устала, и прилегла на колени Никите, придерживая руками порванный воротник блузки. — Парамонова, эй, очнитесь! — А...? — я выплыла из сна, и резко села на банкетку. Никита видно тоже задремал, это я поняла по тому, как он потирал глаза. — Ваш мобильный? Я удивленно смотрела на телефон, который у меня изъял Константин, хотя в тот момент я еще не знала, что он Константин, но я точно видела, как он положил его в карман брюк. — М-мой. А где...? Откуда? — Разбрасывают свои вещи, видишь ли. На подоконнике оставили, когда приехали. Этого просто не может быть! Неужели... Константин следовал за мной, и он в курсе всех моих передвижений... Не означает ли это, что в полиции есть у него помощник? Может быть, тот самый весельчак старший. Я повертела мобильник в руках. Ого, двенадцать SMS от одного абонента! Открыла, прочитала. Все, как одна с такой строчкой: «Жду новой встречи. Твой». Меня пробрал озноб, на холодном дерматине банкетки я тряслась от страха. Даже на вопросы Никиты не отвечала, не могла. Одна мысль сверлила мой мозг: надо уезжать отсюда. К родителям. И мне спокойней с ними, и Константин поймет, что я больше не во что ввязываться не собираюсь. А Ромка... Я чуть не завыла от отчаяния! Нельзя, Парамонова, нельзя... Если любишь, то отступишься. Мне хотелось думать, что своим решением я спасаю ему жизнь. Наконец в отделение нагрянул Михалыч, захватив на пожарный случай юриста. Они шумели в клетушке старшего, до нас доносились лишь отдельные фразы, сказанные повышенным тоном: — Это бесчеловечно! Девушка и так настрадалась, почему она должна ждать? С одной стороны, понятно, что не прибыли еще все участники происшествия, и нет результатов обыска. Как тут отпустишь? А с другой... спать хотелось смертельно, и еще принять душ. Как я корила себя, что не сиделось дома у Романа! Тогда и не было бы этого ужаса... Хватит стенать, — одернула я себя, — настало время принимать решения и действовать. — Владимир Михайлович, я потерплю, — успокоила я шеф-редактора. — У меня только одна просьба... Я не хочу видеть Романа Максимовского. В смысле, сейчас не хочу, здесь, в данный момент. — Он что, обидел тебя? — грозно сдвинул брови Михалыч. — Нет, нет. Сама ситуация... — попыталась я объяснить. — Попытка изнасилования... Неловко мне... «Хотя бы до завтра. А завтра я буду сильней, и удержу себя от желания упасть ему на грудь», — убеждала себя я. — Если бы ты знала, Алла, как я ругаю себя, что не прислушался тогда к твоим словам, — Михалыч встряхнул меня за плечи, и, глядя прямо в глаза, сказал: — Недооценил я сводню твою, виноват. Прости меня. Вот тут-то я и разрыдалась, словно прорвало плотину, слезы хлынули реками, готовыми затопить лацканы творения Хьюго Босса. — Поплачь, — гладил меня по голове Михалыч, — поплачь, девочка, говорят, легче становится. А насчет Романа не беспокойся, сегодня не увидишь. Я позабочусь, обещаю. Его слова меня успокоили, да и милицейское начальство нагрянуло, и нас с Вересовым проводили в уютный кабинет. Чашка растворимого кофе, поданная дежурным, подрагивала в моих ладонях, но присутствие Михалыча вносило умиротворение в казенную атмосферу, а мельтешение людей в погонах отпугнуло созданный воображением призрак охотящегося за мной Константина. Нас опросили по одному. Сначала меня, потом вызвали Вересова, мне казалось, что провел он там больше часа, так медленно тянулись минуты. Вдруг моё внимание захватила беседа начальника отделения с шеф-редактором высокотиражного таблоида. — Михаил Владимирович, мы и так стараемся, — уверял милицейский чин. — На участке усилены меры безопасности. Однако ваши сотрудники в двух инцидентах из четырех связывались напрямую с ОМОНом, а в одном случае и вовсе никуда не обращались. — Уверен, Александр Анатольевич, что поведение моих сотрудников было продиктовано желанием получить действенную помощь как можно быстрее, и более ничем. — Однако, — майор вздернул палец вверх, похоже, это было его любимым словечком, — постоянно оказываясь на вторых ролях, мы лишаемся очень важной информации, и особенно следов и улик. Надеюсь, вы понимаете, какую важность имеют мелкие подробности для проведения расследования? Я вспомнила посещение следователя, его полу-шутку насчет «нет тела — нет дела», веселый говорок старшины: «а корреспонденты где?», скучные лица постовых, монотонный голос участкового: «с моих слов записано верно, и мною подписано», и мне стало тоскливо. Никакой надежды на то, что кто-то из них заинтересован в моей защите, зато мой преследователь полон сил и желания превратить мою жизнь в бесконечный страх. Так и сидела, слушая их диалог, и рассуждая про себя, рассказать ли о SMS, волшебном возвращении телефона и подозрении о «чужом среди своих». Нет, пожалуй, промолчу. По звукам, раздавшимся за дверью кабинета, я поняла, что прибыла бригада, проводившая обыск в торговом центре. — Максимовский... — напомнила я Михалычу. — Сейчас всё узнаем, — сказал он, и в сопровождении майора вышел из кабинета. Я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Спать хотелось, несмотря на вновь проклюнувшиеся страхи. — А кто этот... Максимовский? — вдруг послышался голос Никиты. Я приоткрыла глаз. Синяк на склонившемся надо мной лице Вересова становился всё больше и лиловее. — Журналист, — ответила я на вопрос. — Мы вместе работаем. Никит, долго же тебя держали... И в зеркало взгляни, вон как раздуло щеку... Вересов слегка дотронулся до кожи, покачал головой и, скривившись от боли, произнес: — Вот урод. Что между вами произошло? — Между мной и Максимовским? — опешила я. — Не, я про того психа, который чуть не изнасиловал тебя. Ты обещала рассказать, как раз самое время. — Никита, я провожу журналистские расследования, а это бывает опасным. — Не выноси мне мозг, Алка, я же прекрасно слышал, что у него к тебе есть личные претензии. Да и не полез бы он на тебя, если бы касалось только какого-то там расследования. — Отстань, а? Запугивал он меня так. Понятно? — Фигасе... Чем же ты ему так насолила, любовь моя? — прозвучала весьма иронично. «Да пошел ты... — пробурчала я про себя, и тут подумала: — хотя...» — Ты за рулём? — спросила Никиту. — Ну да, на машине. — Отвезешь меня домой? — Отвезу, конечно. Кухня сюда подогнал, после опроса. — Кто..? — Сашка, напарник мой, он по кухням, я по спальням. Мы до утра дежурить должны были, но нас заменили уже. Может штат увеличат после происшествия, а? Было бы неплохо, а то ходим, как в лесу, аукаемся. Какая ж это к чертям охрана? Было бы в спальнях нас двое, хрен бы твой корешок к нам попал. — Мой корешок? С ума сошел, Вересов! — Ну, ты же с ним вась-вась, я даже слышал что-то там про свадьбу... Я чуть не завыла — так вот как выглядит всё со стороны! О, господи... За дверью послышался голос Романа, затем Михалыча. Потом их голоса перешли чуть ли не в крик, и я поняла, что Макс пытается прорваться ко мне. Я поднялась со стула, походила взад-вперед, постояла у двери, прислушиваясь, потом подошла к окну, открыла фрамугу, и осмотрела двор. Окно кабинета находилось на высоте метров двух от газона с редкими кустами жасмина. — Никит, давай в окошко, а? — Алка, ты сдурела! Какое окошко? Мы в полиции! — Значит, я одна полезу, — со вздохом сказала я, и порадовалась тому, что одета в джинсы. На глазах у остолбеневшего Вересова, я села на подоконник, повернулась и перекинула ногу за окно. — Алка... — вцепился в меня Никита, и, перейдя на шепот, спросил: — Нет, ты серьезно? — Еще как, — подтвердила я. — Тогда слезай, — велел он, — я спрыгну первый и приму тебя снизу. Ох, не пожалеть бы... Я соскочила с окна, Никита стал коленями на подоконник и, повернувшись, лег на него животом. — Надеюсь обойтись без травматизма, — пробормотал он, сползая и удерживая тело на руках. — Ну, всё... я пошел. И он отпустил руки. Я тут же выглянула в окно, Никита сидел на газоне, упираясь руками в землю. — Ты как? — тихо спросила я. — Живой вроде... Голоса за дверью становились всё громче. Я ясно услышала, как Роман грозно сказал кому-то: — Вы меня не удержите, будет надо, сломаю дверь! После этих слов я шустро взобралась на подоконник, и свесилась с него точно также как Никита. — Я готова. — Отпускай руки, — скомандовал он. И я отпустила. На траву мы упали вместе. Я не думала, что настолько тяжела, чтобы завалить спортсмена Вересова. Надо худеть! Вот в этом я вся: в самые сложные моменты в голову лезут всякие глупости. — Цела? — спросил Никита, поднимая меня за руку. — Как будто... — хныкнула я, увидев порванные на попе джинсы. — Я серьезно! — Всё нормально, — уверила его я. — Где твоя машина? — Кухня сказал у крыльца... — Зашибись.