Приключения Аллы Парамоновой, журналистки и девицы на выданье

Мои страхи — это отдельная история. В восьмилетнем возрасте я очень боялась смерти, думала о том, что когда-нибудь умрут мама-папа, и плакала от горя. Наверное, потому что в то время родители часто уезжали в командировки или экспедиции, и оставляли меня с бабушкой, а я отчаянно скучала и придумывала всякие ужасы. Бабушка, наоборот, казалась мне вечной — седой, старенькой, но величиной постоянной. Потом, когда повзрослела, мои страхи стали касаться учебы в школе: я так боялась расстроить родителей своей неуспеваемостью, поэтому увлекалась зубрежкой и полуночными сидениями за учебником. К седьмому классу меня отпустило, я поняла, что бояться нечего, да и дружба с Вересовым отвлекала меня от школьных проблем. Никита... Когда мои мысли обращались к нему, сердце вздрагивало по привычке, все-таки рана была почти смертельной, но, благодаря ей, я закалилась, и бесстрашно бросалась в различные авантюры, считая, что терять мне уже нечего. Не будь у меня этого опыта, то, скорее всего, я бы осталась нерешительной, скромной девушкой, трепетавшей от любого нелицеприятного мнения, высказанного обо мне. И вот в этой решительной авантюристке снова возродились детские страхи. А вдруг меня убьют, что станет с моими родителями? Имею ли я право так усложнять их жизнь? А стоит ли вообще рисковать, и насколько я могу доверять окружающим меня людям? Я проснулась и не обнаружила в постели Максимовского. Он сидел на кухне и что-то сосредоточенно печатал. — На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой. Привет, — улыбнулась я, — давно встал? — Привет, — ответил он, не глядя на меня, — подожди, еще пара строк и будем завтракать. Приятную утреннюю сонливость сняло как рукой. И это вся любовь? А где безумная страсть, обуревавшая нас ночью?! — Роман... — Включи чайник, пожалуйста. Я включила чайник, и, подперев щеку ладошкой, села ждать обещанный завтрак. Роман поставил точку, пробежался по тексту глазами, удовлетворенно хмыкнул, и закрыл ноутбук. — Доброе утро, милая, — долгожданный утренний поцелуй не принес той радости, о которой я мечтала пять минут назад, теперь меня разбирало любопытство. — Чем ты был так занят? — Терпение, сейчас завтрак приготовлю, и накормлю мою гостью. Статус гостьи принес новые разочарования, хотя в душе я понимала, что секс не повод для мечтаний, а для некоторых кобелирующих личностей так и вообще просто физиологическое отправление. Простакова, Шварева, Красникова, Аннушка... забыла кого-то... а, Далецкая. Да, что ж это такое! Такими темпами я превращусь в надоедливую брюзгу, и Максимовский попросту сбежит от меня, оставив на «поругание и отстреляние» преступникам, страждущим тела журналистки Парамоновой! Любопытство вперемешку с раздражением — гремучая смесь, и, чтобы не спровоцировать конфликт, я натянуто улыбнулась. Роман запихнул контейнеры в микроволновку и поставил на стол чашки. — Чай, кофе? — Ром, завязывай изображать из себя гостеприимного хозяина, — не выдержала я. — Так случилось, что мы сейчас вместе, но это временно, поэтому не заставляй меня испытывать дискомфорт. Чай я и сама смогу себе налить. — Ты воинствующая феминистка, Парамонова. Что плохого, если я за тобой поухаживаю? — спросил он, наливая кипяток в чашку с чайным пакетиком. — Лучше скажи, над чем работал, что тебе не спалось, и ты пропустил утренний секс? Максимовский брякнул о блюдце ложкой, и одновременно раздался зуммер микроволновки. Вот такое музыкальное сопровождение моего по сути провокационного вопроса. — Парамонова, я иногда теряюсь рядом с тобой... Солнышко, почему у тебя так настроение скачет? Поделись со мной, ведь я не чужой тебе человек. Сволочь, Максимовский, — подумала я и поняла, что сейчас разревусь. Чтобы не доставлять ему хлопот, я снова спряталась под маской циничности. — Критические дни, — ни с того, ни с сего брякнула я, а про себя решила: — «Вот-вот, пусть расстроится, что не будет халявного секса, а то ишь, размечтался». Слезы все-таки подступили, и сползли на кончики ресниц. — Ал, ну чего ты, думаешь, я не понимаю? Тебе, наверное, нужны какие-то предметы... Меня еще больше развезло от его благородства, и я захлюпала носом. — Ничего мне не надо, у меня все есть. — Хочешь полежать, я завтрак тебе в постельку принесу. «Какая же я стерва, - плакала я, - почему я так плохо думаю о человеке, в которого влюблена, который мне жизнь спасает уже в третий раз! Надо признаться ему... Нет, не могу... Ага, сказать такое язык у тебя повернулся, а как признаться во лжи, так трусишь! Мелко, Парамонова». — Роман, я это... ну не пошутила, а как это... все у меня в порядке, ну, в физиологическом смысле... просто истерю на пустом месте, вот и соврала, чтобы ты не подумал, что я совсем дура... — Ах, вот оно что, — протянул Максимовский, — я догадываюсь, зачем ты это сказала! Хотела лишить меня сладкого? Угадал? — Ну, ...и это тоже. — Дрянная девчонка, ну-ка живо иди в постель, сейчас я покажу тебе, как обманывать старших! — он схватил меня за ворот халата, как провинившегося котенка, и добавил: — И еще буду голодом морить... Завтрак отложился на неопределенное время, как и мой вопрос на который Макс так и не ответил. Но я об этом не забыла, позже, за чашкой чая, я вытрясла из него информацию. — Знаешь, на волне нового интереса к убийству Анны Политковской, я захотел написать статью о журналистах, подвергающихся опасности, — поведал он мне. — Возьмем, к примеру, тебя... — Макс, где я и где Политковская, опомнись! Я журналистка желтой прессы, да, бывают «наезды», но это такая мелочь. — Не скажи, меня беспокоит этот маньяк с пугачом, и ничто не помешает ему в следующий раз выстрелить по-настоящему. — Получается, что эта статья будет обо мне? — спросила я, довольная, что меня причислили к лику серьезных журналистов. — Не совсем о тебе, но как пример я все же приведу, а также нежелание властей принимать меры. — Но мы же сами не стали настаивать, удовлетворились ответом и ушли, — напомнила я. — Нам и не нужно настаивать, власти должны быть заинтересованы в искоренении преступлений, и хулиганских выходок. После убийства Политковской госдеп США возмутился по поводу российского беспредела, даже помню дословно: убийство журналистов в России является оскорблением свободной и независимой прессы, и демократических ценностей. Ну, или что-то вроде того... — Хочешь поднять тему? — Да, мне нужен государственный интерес вокруг «дела сводни», во всяком случае, так нам будет безопасней. В общем, Роман занимался делом, а я, в отсутствии своего горемычного ноута, всячески ему мешала. Сначала смотрела сериал, ничего так, вполне мистический, но он закончился, и начался полный бред: какие-то постановочные суды присяжных и реалити-шоу. Я заскучала и с томлением посматривала в сторону работающего Максимовского. И вдруг меня осенило! — Давай я супчик сварю на обед? — ласково спросила я, надеясь блеснуть своими кулинарными талантами. Ответ Романа поверг меня в уныние. — Не надо, я закажу обед в «Пиплз фуд». — Неинтересная у тебя жизнь, Макс... — съязвила я, прикуривая сигарету. — Согласен, ничего интересного, — сказал Роман, не отрываясь от монитора, — еда из кафешки, стирка в машинке, уборка пылесосом, что тебя еще интересует? Ах, да, еще у меня есть горничная, приходит два раза в неделю. Я поперхнулась сигаретным дымом. — Домработница? — Как-то по-советски звучит, — поморщился Макс. — А горничная по-буржуйски, — парировала я. — Парамонова, отвали, мешаешь работать. Про горничную я пошутил… И прекращай курить, уже третья сигарета за утро. — Кому утро, а кому полдень, — фыркнула я, выдергивая журнал из-под его локтя. — Счастливые часов не замечают, — и легкий перестук клавиш ноута. Думы о его горничной заняли меня на некоторое время. Какая она? Молоденькая или в возрасте, худышка или пампушка, блондинка или брюнетка? В уме я нарисовала фоторобот Ромкиной служанки: полная брюнетка среднего возраста. И даже имя ей придумала — Варя. — Макс, мы так и будем сидеть дома? — Мы не сидим, а работаем. — Особенно я. Давай я тебе помогу чем-нибудь, а? — Не мешать — вот какая нужна от тебя помощь, Парамонова. Еще полчаса я посвятила листанию журнальных страниц, потом перебрала косметику в бьюти-кейсе и сделала свежий маникюр. День тянулся безумно медленно, я скучала. Мне снилось бомбоубежище, чем-то напоминающее станцию московского метро «Маяковская» на снимке военного времени. В совершенно безлюдном помещении теснились самодельные кровати и расхлябанные раскладушки. Прикрытые изношенными, казенными одеялами, они словно олицетворяли бедность. На протянутых вдоль веревках висели простыни, и все это было черно-белым, как тот старый снимок. Какие краски могут быть во время войны? Во сне мне было холодно, я была испугана, и ждала, когда закончится бомбежка и придет он — избавитель, солдат. — Эй, Парамонова... Максимовский потряс меня за плечо, и я вынырнула из сна. Оказывается, я задремала под бормотанье телевизора, и даже успела озябнуть на красной коже диванчика. — Тебе не нравится постель? — Не собиралась спать... А что, уже вечер? — Почти. Я вот статью закончил. — Значит, мы можем пойти куда-нибудь? — Наверное, лучше остаться дома. — Нет, только не дома! Я хочу подышать воздухом, прогуляться, в конце концов! Ромка, спаси меня, хочу на волю! Роман потер переносицу, и устало взглянул на меня. Мне стало стыдно за то, что он работал, а я бездельничала весь день, да еще и капризничаю. Я хотела начать извиняться, как он внезапно предложил. — Пойдем-ка, выберем тебе новенький ноутбук. Взамен украденного, а? Я подскочила с диванчика, но вовремя вспомнила, что денег на покупку нет, не то, что на компьютер, даже на желтые босоножки. — Наверное, не получится, — огорченно ответила я. — Это почему же? Сейчас пойдем и купим, магазины еще не закрыты. Мы поедем в бо-ольшой торговый центр, там прекрасный выбор, и скидки имеются. Ну, что ты, Парамонова? Разве не хочешь новую игрушку? Я хотела, еще как хотела, но говорить о деньгах мне было неудобно. — В следующий раз, Ром, чесслово... вот статью сдадим, разбогатеем... А сегодня дома посидим, телевизор посмотрим. От произнесенного «телевизор» мне сделалось так грустно, что я чуть не разревелась. Что со мной, Максимовский на меня плохо влияет? Это детский сад какой-то, реветь по всякому поводу! — Так, рядовой Парамонова, слушать мою команду: мигом в ванную, на все про все у тебя пятнадцать минут. И никаких возражений. Время пошло. Делать нечего, я поплелась в ванну с надеждой на то, что пока привожу себя в порядок, планы Максимовского изменятся. Позвонил бы, что ли кто? Мы подъехали к торговому центру, и долго не могли припарковаться, словно половина города в жаркий летний вечер сбежалась в кондиционированный мирок. Да, внутри было прохладно, на эскалаторах неторопливо передвигались людские потоки, оседая на островах из кофеен и предприятий фаст-фуда. В магазине компьютерной техники скучали консультанты, они уныло бродили между стеллажами с новинками, до окончания рабочего дня оставался последний час. Выбор ноутбука я полностью поручила Максимовскому, кто лучше него знает, что нужно журналисту. Мой новый друг был похож на тонкую серебряную папку, у меня возникло чувство, что мы сразу понравились друг другу. Я назвала его «Сильвер», погладила по выпуклой блестящей латинице значка, продавец упаковал его в картонный кейс, и поблагодарил за покупку. У искусственного катка было многолюдно, но нам удалось присесть за маленький столик под раскидистым деревом. Вечер определенно удался, от катка тянуло льдом, и слышался скрежет коньковых лезвий, кофе был горячим и ароматным, а рядом сидел Роман с «Сильвером» на коленях. — Домой совсем не хочется... — произнесла я, заворожено глядя на фигуристов. — Это я так тебе надоел? — Нет, жара, — улыбнулась я, и предложила, — может, в кино сходим на последний сеанс? — А что, хорошая идея... О, Фил! Разгонов! — вдруг замахал рукой Роман. Это действительно был Филипп Разгонов, ныне модный фотограф, подвизающийся в модельном бизнесе. Когда-то Филя работал корреспондентом в нашей многотиражке, работу любил, и с уходом не перестал заглядывать к друзьям-товарищам. Фотограф был не один, с ним была рыжеволосая девушка. — Здорово, Макс, привет Парамонова, все хорошеешь, — поприветствовал он, и я улыбнулась дежурному комплименту. — Знакомьтесь, это Анна, моя невеста. — Ты женишься? — удивленно поднял брови Максимовский, и с интересом обратился к новой знакомой: — Поздравляю, Анна, подстрелить Фила еще никому не удавалось. Анна смущенно улыбнулась в ответ. Странная девушка, совсем не похожа на устоявшийся образ раскованной модели. По слухам Филипп Разгонов, был очень требовательным и неприступным. С другими фотографами легко было завязать дружеские отношения, и практически у каждого были свои любимицы. У Фили не было, и это разжигало девичий интерес. Как же ей, такой скромнице, удалось увлечь Филиппа? Я присмотрелась к ней. «А она красивая. Глаза, как вода, прозрачные и холодные... И губы, настоящие полные губы, без силикона и татуажа. Почти незаметные точки веснушек на аккуратном носу, и маленькие морщинки у глаз, смеяться любит, наверное...» — подумала я, и поняла, что модели, красивее этой Анны, в нашем городе не найти, только красота ее не броская, и открывается не сразу и не каждому. — Выпьем кофе? — спросил ее Фил. — Сейчас принесу, а ты пока знакомься ближе. — Я с тобой. Девушки, мы быстро, — потащился за ним Максимовский, наверняка будет выспрашивать о предстоящей свадьбе. Анна сжимала в руках перламутровый клатч, и явно чувствовала себя не в своей тарелке рядом с незнакомым человеком. Она не знала, кто такая Парамонова, журналистка, и просто любопытная особа. — Отчего вы не загородом? Работаете? — спросила я, чтобы разговорить ее. — Скорее Фил работает, а я за компанию, — о нем она заговорила охотно, наконец, положив клатч на колени. — Понимаю, — доверительно улыбнулась я. — Не хочется расставаться с любимым перед свадьбой? Анна вздрогнула, словно я задела за больное. Что так растревожило ее «любимый» или «свадьба»? — Если честно, я очень переживаю, — сказала она, — зря он, по-моему... «Вот это да, интересно, а Фил знает о ее сомнениях?». — Ты не хочешь выходить за него? — в лоб спросила я, понимая, что времени на откровенный разговор крайне мало. Анна покраснела, опять взялась теребить сумочку, но желание поделиться с кем-нибудь перевесило. — Хочу, — почти шепотом сказала она, — только мне страшно, это будет второй брак. Первый был не очень счастливым... — Вот как? — для того, чтобы услышать ее сквозь звуки катка, мне пришлось наклониться к ней. — Расскажи... И я вся превратилась во внимание. С Филей Анна познакомилась... на съемке, конечно же! Он показался ей странным — еще не был незнаком с новой моделью, но принес для нее клубнику, решив, что она ее любит. Хитрый ход — оценила я тактику Разгонова. Она и правда любила, и бывший муж всегда баловал ее, принося с собой пахучий кулек. Этот запах прочно ассоциировался с воспоминаниями о муже, его злых шутках о рыжей-бесстыжей, и, особенно мерзкой — о пиве и соленых сосках. Клубнику она есть не стала, но Филя ей понравился. Анна ему тоже, он сказал, что она лучшая модель в его жизни. И это правда! Еще бы не влюбиться Разгонову... Своей внешностью Аня не гордилась. — Рыжая, долговязая, веснушки еще эти... С детства мучилась ими, столько огурцов было переведено на отбеливание, но стоит только появиться весеннему солнцу, и они тут, как тут! В модели Анна попала уже после раннего замужества, из-за него же отказалась от многих выгодных контрактов, когда вдруг оказалось, что ее необычная внешность пользуется успехом. Но время было упущено, пока муж изображал ее импресарио, решая, что ей нужно, а что нет, первая свежесть прошла, и Аня стала зрелой моделью, хоть и было ей двадцать три года. А после развода стало плохо совсем, все переживания отражались на ее внешнем виде, и с работой было туго. И вдруг, ну прямо как в сказке, приходит она на кастинг, некрасивая и немолодая, ее направляют к Филиппу, и тут все случилось... они полюбили, а теперь свадьба не за горами, только вот боязно что-то... «Хоть садись и статью пиши о современной Золушке, нашедшей своего принца…» — у меня даже ладони зачесались, так захотелось изложить историю Анны и Филиппа. Но тут вернулись наши мужчины. Мы, как воришки, отпрянули друг от друга, что было тотчас же замечено. — Сплетничаете? — Секретничаем, — ответила я, подмигнув вспыхнувшей румянцем Анне.