На север

Тебе письмо, говорит Хайтам, и Кавех никогда не спрашивает, от кого. Почерк матери так похож на его собственный, что посторонний человек и не заметил бы разницы. Мысли матери — так похожи на его собственные. Были. Пока она позволяла Кавеху их узнать. Кавех всегда уходит в рабочий кабинет, чтобы прочитать послание в одиночестве. Конверты становятся всё тоньше — в них больше нет фотокарточек. В скупых перечислениях фактов — «здорова, в Фонтейне сезон дождей» — больше нет Фаранак. Взгляд мечется от одной аккуратной строчки к другой в попытках отыскать ещё хоть что-то кроме сухого минимума. Представляется, как мама ласково щиплет его за ухо: неужто светоч Кшахревара не догадался проверить письмо на невидимые чернила? Не узнаю своего сына. Кавех знает, что и невидимых чернил тут тоже нет. «Люблю, скучаю», — подписывает свои письма он. «Твоя мама», — пишет в конце письма Фаранак. — В последнее время я не понимаю, рад ты этим письмам или нет, — Хайтам кажется поглощённым книгой, но Кавех давно научился не обманываться этой видимостью. — Я и сам не знаю, — вздыхает Кавех. Он садится рядом с Хайтамом на диван, поджимает ноги. Краешки их плеч едва ощутимо соприкасаются, и от этого становится немного легче. Книга укладывается на подлокотник, а рука Хайтама — Кавеху на плечи. — Может, она просто занята. Судя по повисшему неловкому молчанию, всерьёз в это не верит никто. Кавех кривится. — Теперь ты пытаешься меня утешать. — Всего лишь рассматриваю возможные причины. — Вот что, — Кавех хмурится. — Я спрошу, можно ли приехать в гости. С тобой. — Со мной? — поднимает бровь Хайтам. — Да. Пожалуйста, — Кавех прижимается щекой к его плечу и прикрывает глаза. — Один я с этим не справлюсь. Кавех уверен, что Хайтам дорого бы дал, чтобы его оставили в покое. Чтобы не вырывали из привычной среды обитания, из стопок книг, чашек с остатками кофейной гущи, любимого дивана, на котором Хайтам любит развалиться за чтением. Но Хайтам соглашается — и вот что из этого выходит. Фонтейн встречает их камнем и стеклом, холодом и величием. Нарядно одетый по сумерским меркам Кавех чувствует себя в нём деревенщиной. Ему всегда было страсть как интересно изучить механизм местной кузницы, вдоволь нарассматривать жандарматонов — но сейчас находятся более насущные дела. Все переговоры о том, как пройти на нужную улицу, берёт на себя Хайтам, и Кавех за это ему благодарен: сам он понимает местный говор не слишком хорошо. Вроде и знакомые слова, но общий смысл сказанного утекает как вода сквозь пальцы. Кавех звонит в дверь, и ему открывают. Сердце колотится бешено. Фаранак почти не изменилась. Та же морщинка на лбу, которая всегда прорезалась чётче, стоило ей уйти с головой в работу и сосредоточенно нахмуриться. Те же пшеничные волосы, тронутые у висков едва заметной сединой. Улыбка, поблёкшая после смерти мужа, но всё ещё хранящая теплоту. — Заходите, заходите. Кавех замирает на пороге, готовясь её обнять, но Фаранак уже отступает вглубь коридора. Кавех закусывает губу. Может, он медлил слишком долго, а она решила не смущать сына нежностями перед спутником. В её доме красиво — Кавех готов это признать — красивее, чем в их с Хайтамом доме. Здесь тщательно подобранный рукой Фаранак декор не портится притащенной невесть зачем с базара вазой. Здесь книги и свитки, разбросанные тут и там, не нарушают выверенную гармонию интерьера. Но в их с Хайтамом доме уютнее. Может, потому, что там дом — а здесь он в гостях. Разговор клеится с трудом. Кавех бесконечно мешает сахар в чае, пытаясь подобрать слова. — И вы проделали весь этот путь, чтобы узнать, как у меня дела? — Да, — отвечает Кавех. Коротко и честно. — Ну и ну, — качает головой Фаранак и отпивает чай. — Что за неразумная трата времени и денег. Кавех кусает губы снова. Хайтам накрывает его колено ладонью под столом и аккуратно сжимает. — Так что, — выдавливает из себя Кавех, — как у тебя дела? Муж Фаранак — респектабельный фонтейнский инженер — берёт Фаранак за руку. Они обмениваются беглыми взглядами. — У меня будет ребёнок, — говорит Фаранак, бережно проводя ладонью по своему животу. — Мой хороший мальчик. И — Кавех не верит своим глазам — лицо её озаряется таким теплом и светом изнутри, на которое, как он думал, мама уже не способна. В комнате будто даже становится на мгновение солнечней, как всегда было в детстве, пока их не укрыла чёрная тень. Черты её лица смягчаются, морщинка разглаживается. Столько любви, с тоской думает Кавех. И вся — не ему. От этой мысли досадно, от этой досады он на себя злится. — Твой хороший мальчик? — рассеянно переспрашивает Кавех. — Да, — кивает Фаранак, то ли не замечая, то ли не желая замечать, как ему плохо. — Медицина Фонтейна достаточно преуспела, чтобы это можно было знать заранее. Удивительно, не так ли? — Удивительно, — устало выдыхает Кавех Хайтаму в плечо, когда тот прижимает его к себе в постели. Матрас мягкий, но Кавеху всё равно никак не удавалось улечься удобно, пока Хайтам не сжал его в крепкой хватке. — Что именно? Из этого всего, — отзывается Хайтам. Он никогда не был эмпатом, но и слепым тоже никогда не был. Тот факт, что даже ему очевидна пропасть между ним и матерью, расстраивает Кавеха ещё сильнее. — Ну как же так, — он морщится, шмыгает носом, силясь сглотнуть подступивший к горлу солёный ком. — Это же я всегда был её хорошим мальчиком. Это меня она так всегда называла. А теперь я даже не могу порадоваться её счастью. Получается, не такой уж и хороший. Ужасный. — Глупости, — отрезает Хайтам и совсем не в унисон со своим холодным тоном ласково гладит Кавеха по волосам. — Просто теперь ты мой хороший мальчик. Не её. Кавех жмётся ближе и прикрывает глаза, позволяя ласковой руке мягко перебирать волосы, спускаться касаниями с плеч на лопатки. — Поехали домой завтра, — предлагает Хайтам, когда Кавех почти совсем уже убаюкивается. — М? — Кавех сонно открывает один глаз. — Мы же собирались задержаться на неделю? И мама писала, что будет счастлива, если… — Ты здесь несчастлив. Под ложечкой нестерпимо заныло. Больше всего на свете захотелось проснуться вот так же, в объятьях, — но в привычных стенах, чтобы тёплый ветер колыхал на окне занавески, а на кухне ждали кофейные зёрна, которые выбрали они вдвоём. — Предоставим твоей матери более весомый повод оценить нашу трату времени и денег как неразумную, — продолжает Хайтам. — Отличный план, — вздыхает Кавех и клюёт губами в ключицу прежде чем прижаться к ней щекой снова. — Надёжный, как… как фонтейнский жандарматон. — И хороший, как один засыпающий мальчик. Так что, уедем? — Всё время теперь будешь звать меня так? — Кавех шутливо фыркает. Ему становится спокойно и тепло — будто безусловная любовь родного человека, за крупицами которой он ехал в Фонтейн, наконец щедро заполнила его сердце. — Уедем, — соглашается он и прячет лицо у Хайтама на груди. — Поедем домой, пожалуйста. И они оставляют: Фаранак, её новое счастье и недопитый чай в фарфоровых кружках. И они увозят с собой: два дурацких брелока — дешёвые поделки для туристов, мимо которых Кавех не смог пройти; одного секретаря, изнемогающего без домашнего кофе: фонтейнский пришёлся ему совсем не по вкусу; одного хорошего мальчика, что искал утешение в неприветливой стране правосудия — и нашёл.