Свет даёт не только солнце.

В доме Гельмута было не так уж и плохо: большое количество комнат, хороший дизайн, убранные помещения и терпимая температура. Короче говоря — лучшее, что мог увидеть Баки за все пройденные квартиры после освобождения из плена ГИДРЫ. Говорить о том, что раньше ему всё нравилось в разы больше было глупо, ведь в сороковых всё было отчаянно-печально. Даже тот факт, что семья Барнсов имела средний достаток для того времени, не означал, что время в целом не было очень и очень плачевным. Не голодали — богаты и счастливы, что тут ещё говорить? Про температуру Джеймс мысленно отметил не просто так, ведь считал себя довольно странным в этом плане. Из-за того, что он почти всю свою жизнь «проспал» в крио камере, пока дергали его по самым глупым желаниям и миссиям, тело невольно привыкло к холоду. Ну, а ещё на это немного повлиял образ его жизни — вытащили из обледенения, поводили полуголым по лаборатории, которая находится где-нибудь в Сибири, и посадили на обработку мозгов. Поэтому физически жару было довольно сложно переносить, организм же привык к другим условиям. Но и мороза Баки старательно избегал, ведь как только становилось прохладнее, чем нужно его вечно воспаленному мозгу, то всё накрывалось из-за панических атак и неконтролируемой тревожности, которые возникали из-за воспоминаний о той же самой ГИДРЕ. Но в съемной квартире кондиционера не было вовсе, поэтому приходилось спать на холодном полу. Под одеялом, разумеется. В этом доме было всё, что нужно для жизни, но даже так он казался мертвым и тусклым. Жили ли в нем до этого, или не успели? Задавать такие личные вопросы Барнс не собирался, может его вообще за такое пристрелят и даже не пожалеют о своём решении. Что было бы, вообще-то, очень справедливо. В любом случае, комнаты были пусты в плане чужих личных вещей, поэтому одно тут можно было сказать точно — всё свободно. Земо провел небольшую экскурсию по помещениям, чтобы Сэм и Баки не запутались в большом количестве дверей. Это было добродушно и даже отчасти мило с его стороны, такое нельзя отрицать. Хотя, возможно, сделано это было только для собственного удобства — будет плохо, если тот же Уилсон вломится в спальню Гельмута. И всё же в этом дворце надолго оставаться нельзя — Вакандцы требуют отдать преступника под их стражу буквально через неделю. На выполнение задания этого времени вполне хватит, поэтому Джеймс даже не пытается увеличить срок свободной и разгульной жизни для Земо. Белый Волк всю жизнь будет обязан Т’чалле, поэтому выполнит любой его приказ и просьбу, даже если это будет противоречить всем планам и желаниям самого Баки. Он свободен, но всё ещё обязан. На самом деле общая атмосфера была довольно раздражающей — заковиец, который фактически должен был быть в заключении ещё пару десятков лет до своей кончины, спокойно расхаживал по дому и действовал на нервы одним своим присутствием. Что плохого в чае? Ничего, если он не сделан Гельмутом. В ином же случае хочется всё вылить на того, кто всё это намешал и сверху либо харкнуть, либо пнуть. Но Сэм таких радикальных мер явно не поддерживал, поэтому радостно потягивал мятный (возможно) напиток. Придурковатость напарника всё ещё слишком сильно удивляла Барнса, но он словно стал к ней привыкать. А что ещё можно сделать в подобной ситуации? Только смириться со своими временными союзниками и их приколами. Да и сам Баки был не святым — миллион чертей в голове, которые вечно старались взять под контроль его мысли и эмоциональное состояние. Довольно сложно существовать рядом с человеком, способным разозлится на любую мелочь и неаккуратно кинутую фразу. Возможно, Джеймс чувствовал себя виноватым за агрессию. Возможно, даже сожалел о том, что задел кого-то. И возможно, совсем чуть-чуть, загонялся по этому поводу. Но злиться, когда твоего лучшего друга называют опасным — нормально. Особенно, если этот самый друг был героем для всего мира, идолом для родной страны и самым близким и добрым человеком, которого Барнс только мог встретить. И он не был помешанным на власти или силе, как думал и говорил Земо. На самом деле фраза «Сам концепт суперсолдата опасен» не должна произноситься, когда в комнате есть хотя бы один суперсолдат. И он не нацист, не мститель и не террорист. Но Гельмут произносит эту фразу с таким безразличием и отчужденностью, что можно четко понять — Баки для него то же самое. Опасный, жестокий и делает всё только на своё благо. Он честно держится изо всех сил, но как только Земо начинает говорить что-то про успокаивающий чай, крышу сносит нещадно. Сначала на идола, которому Джеймс был верен всю жизнь, катят тяжеленную бочку обвинений. Потом называют его самого — капризом нацистов, выделяя то, что он никогда не отличался от остальных смертоносных оружий. И после просто предлагают какой-то напиток. Нахуй надо, как говориться. Хрупкая кружка летит четко мимо головы заковийца, с грохотом разбиваясь о стену на мелкие осколки. Звук бьющегося стекла немного приводит в чувства, останавливая поток растущей ярости, словно направляя и успокаивая. Взгляд переводится на чужие глаза, в которых плещется только кровавое безразличие. С каких пор карие глаза приобрели красные оттенки? Может, были таковыми изначально? Хуй его знает, в любом случае это не то, о чем хочется и надо думать. — Знаешь куда я тебе этот чай засуну? Хватит перегибать ебанную палку, следи за своими словами, а то договоришься до того, что я тебе язык к хуям вырву, — Шипит Барнс, злобно тыкая пальцем в чужую грудь, прикладывая немного усилий, чтобы оттолкнуть назад. Земо словно повинуется, отшагивая к стене, так и не достигая спиной холодной поверхности. Он поднимает руки в жесте «сдаюсь» и немного приподнимает уголки губ. Уилсон громко отпивает мятную мешанину, даже не пытаясь вмешаться в конфликт. — Спокойнее, Джеймс. Неужели тебя так сильно задели мои слова? — словно с насмешкой спрашивает Гельмут, хотя тон совсем не меняется. Искренне интересуется, пытается посмеяться или ещё какая-то третья хуйня? Ещё и обращается по этому имени, что звучит уже совершенно незнакомо и противно. По крайней мере от этого человека. Баки немного мнется с ответом, сомневается в том, что и как сказать, каким образом обозначить своё недовольство и просто снова изнутри заполняется лишь оскорблениями, которые рвутся наружу. Он уже готов высказать их все, однако резкое прикосновение выбивает не только все желание говорить, но и весь воздух из легких. Одним легким движением руки, Земо изгоняет абсолютно все мысли из головы, простым поглаживанием вводя в нереальный ступор. Его кисть всё ещё облачена в кожаную перчатку, из-за чего веет лишь нечеловеческим холодом, но это так успокаивает, что злость просто растворяется в еле-уловимой свежести. Заковиец ещё секунд пятнадцать аккуратно перебирает короткие пряди волос, словно массируя, а после мягко касается губами виска, отходя в сторону. Че за хуйня? Что это за фокусы? Как на это реагировать? Может, новая техника усмирения суперсолдат? Как это вообще работает и почему сработало в принципе? Слишком много вопросов и Барнс действительно зависает, прикладывая максимум своих усилий на осознание и обработку данной ситуации, поэтому пялится в стену на протяжении минуты. Наверное. Возможно, это заняло целую вечность. — Ахуеть! Ты сумел заткнуть его за пятнадцать секунд и даже не получить по лицу… А я смогу так же? Ну, мало ли у него там кнопка выключения или перезагрузки, — удивленно лепечет Сэмюель, издалека осматривая Баки. Он отодвигает пустую кружку, наблюдая за Земо, который преспокойно отходит от обезвреженной бомбы. Уилсон даже на секунду сомневается, не прибили ли Джеймса, но тот всё ещё, кажется, дышит. И, о господи, отмирает через время. Интересно, а если провести более долгие манипуляции, он застрянет на подольше? — Не думаю, что это сможет сработать во второй раз, — Без капли стыда проговаривает Гельмут, пожимая плечами. Возможно, заковиец действительно не уверен, будет ли этот способ действенным несколько раз подряд, а лишний раз проверять, жертвуя целостностью своего лица, как, впрочем, и всех остальных костей, очень и очень не хочется. Или же просто врёт, дабы Сэм не смог использовать его технику. Но тут, конечно, скорее всего именно первый вариант, ведь Барнс не кукла с определёнными командами и кнопками. По крайней мере сейчас. — Если кто-нибудь из вас попробует провернуть это ещё раз, я разломлю головы вам обоим, — фыркает Баки, складывая руки на груди. Ему определённо не понравился подобный выпад-отвлечение, но высказывать что-либо было скорее всего бессмысленно. Мнимое тепло от лёгкого поцелуя всё ещё грело висок, что было по отвратительному-непривычно. Это, на самом деле, не было по факту чем-то ужасным, но человеческая мягкость слишком странно отзывалась внутри. От лёгкого прикосновения все внутренности сделали сальто, перевернулись, словно шашлыки на шампуре и заполнились чем-то приторно-сладким, поджигая своей излишней сахарностью. Как сахар может поджечь? Без понятия, но, возможно, у него диабет. И что, что он суперсолдат? Это кого-то ебет? — О чем я и говорил, — Хмыкает Гельмут, неоднозначно ведя плечом. Если эта мышь умудрилась как-то прочитать Барнса и теперь планирует нечто злодейское, то это нужно срочно пресечь. А если он просто ебанный психолог с какими-то неожиданными фокусами, то просто открутить голову и повесить её как трофей над его же кроватью. Сэм разочарованно выдыхает, явно нагруженный мыслями о том, что ему придется искать новый способ по затыканию Джеймса в случае чего. Хотя, на самом деле, и самому Баки было бы неплохо придумать нечто подобное, чтобы птичка слишком много не кудахтала. Пристрелить не вариант — жалко же. А вот перспектива запихнуть какой-нибудь носок в его поганый рот — в целом звучало очень позитивно и привлекательно. Дабы не слушать светских бесед, Барнс наскоро уходит в выделенную ему комнату — большие окна с темными шторами, довольно удобная на вид кровать и кондиционер в углу. Если быть честным, то за всё в этом помещении он был невероятно благодарен, ведь оно было ровно таким, как ему нужно. Возможность закрыться от света, мягкость постели и регулируемая прохлада. Уилсон уходу Джеймса не обрадовался — тот оставил его один на один с бароном, который мирно потягивал чай из кружки и старался завести какой-то разговор. И, с одной стороны, это страшно, однако с другой — крайне притягательно, ведь когда ещё удастся поговорить со смертельно опасным преступником о бытовых вещах, в которых он, оказывается, разбирается не хуже, чем в коллекционных машинах. И здесь, на самом деле, понять Баки можно — его быт и знания о современном мире слишком ограничены, поэтому и участвовать в диалоге ему было бы невероятно сложно и некомфортно. А вот Сэм был как раз по части частной жизни и всех её прелестях, поэтому быстро влился в это незамысловатое лепетание. Баки всё ещё метался между возможностью прилечь на пол и лечь в кровать, поэтому напряженно стоял, пытаясь выбрать наиболее подходящий вариант. Жарко ему не станет, это точно. Значит один балл добавился в пользу постели. Но на чем-то столь мягком он не спал с самых сороковых, даже если иногда имел такую возможность. В первом плену ему «повезло» оказаться на уебанской кушетке, а во втором вообще занесло в криокамеру. Никаких адекватных условий для жизни не было на протяжении семидесяти лет, каким образом можно было привыкнуть хоть к чему-то человеческому? Вопрос был хорошим, но ответа просто не существовало. По крайней мере для Барнса. Освоится в новом мире, откинув всё прошлое было слишком трудно. Нужно по чуть-чуть. Поэтому было принято решение скинуть одеяло и подушку на вполне удобный ковер. Спать не то, чтобы сильно хотелось, но лучше так, чем сидеть в той гнусной компании с их тупыми разговорами. Ну, может они и не были слишком уж тупыми, но понять их смысла он всё равно не мог, поэтому и выбрал отлеживаться на прохладном полу с плотно зашторенными окнами. Никто не имел права придираться к тому, как и в каких условиях спит Джеймс, ведь вход в комнату был закрыт. Пялиться в потолок было даже не слишком плохо. Было около девяти вечера, поэтому сонливым Баки себя не чувствовал. Только до невозможности заебанным. Все эти приключения с подростками-террористами, клоуном в кривом костюме Кэпа, временными союзниками и просто невероятным мозгоебством сильно истощило не особо социализированного Барнса. Слишком много людей, событий, проблем и болтовни. Он привык к более размеренному образу жизни, постепенно входя в «нормальное» общество маленькими шажками исправления прошлых грехов, которые были совершены даже не по его воле. Иногда Джеймс говорил вслух. Чаще всего для того, чтобы изгнать из головы навязчиво-громкие мысли, но бывает и такое, что хочется просто избавится от этого тугого комка в горле. Сейчас завести небольшой диалог с самим собой было бы очень странно, ведь Земо или Сэм могли услышать и посчитать окончательно отбитым на голову. Что было бы, вообще-то, очень неприятно. Пусть и правдиво. Но в любом случае, ни проблемы, ни новые недопонимая были не нужны, поэтому Баки остался в гулкой тишине, разрывающейся только вскипяченным чайником или отголоском чужих бесед. В груди плескалось лишь ледяное одиночество, замораживающее все органы изнутри. Словно криокамерой был уже сам Барнс. Но как-то исправлять это положение он не собирался, ведь это куда труднее, чем свыкнуться с нынешним состоянием. Смирение было уже чем-то базовым. Примерно таким же, как и отчание, которое накрывало с особой периодичностью. Время, что казалось гуще древесной смолы, протекло относительно быстро. По крайней мере, на это указывали утихшие звуки за дверью. Похоже, Гельмут заговорил Сэмюеля почти до отруба, поэтому тот довольно быстро собрался с силами и свалил куда подальше немного поспать. Справедливо, однако. Долго слушать барона было точно утомительно, Уилсона можно понять. А вот по каким причинам затих заковиец было слегка не очевидно. Он что, не гоняет миллион литров чая в секунду семь дней в неделю? Странно, ведь Земо, по ощущениям, только этим и занимается, если учитывать количество разных заварок в его шкафчиках. Типа это очень необычно, этот человек провел в тюрьме столько времени, а по возвращению пьет не что-то крепкое, как адекватный, а сраные травяные напитки. Хотя Баки ничего не пробовал, может он там в траву коньяка добавляет? Это объяснило бы тот факт, что Сэм с большим энтузиазмом хлещет ебаный чай. Но холодное спокойствие прервали приглушенными, приближающимися шагами, а после и тихий щелчок, который обычно возникает при поворачивании дверной ручки. Джеймс быстро приподнимается на локтях, стараясь рассмотреть входящего. Но, к превеликому сожалению, он не обладает таким вкачанным зрением, которое позволило бы ему без проблем жить без света, поэтому кроме очертаний фигуры он нихуяшеньки не видит. — Хотел проверить, как ты, — Тихо говорит Гельмут, входя в комнату. Его, разумеется, никто не приглашал, но какая нахуй разница? Он имеет право беспрепятственно шастать по всему своему дому, если сам того захочет. Земо проходит буквально метр, дотягиваясь до какого-то небольшого светильника и тут же включая свет. Барнс сильно жмурится, пытаясь снять неприятное, легкое ослепление, которое немного жжет глаза, ведь они находились в расслабляющей темноте довольно долго. — Я знал, что ты не спишь. — Всезнайка ебаная, чего тебе? Может я почти уснул, а ты мне тут свет врубаешь, — Недовольно бубнит Баки, присаживаясь в позу лотоса. Ну, чтоб не так позорно было, типа медитирует, а не просто без верха на полу тусуется. Через полторы секунды к нему присоединяется Гельмут, усевшийся рядом. — Я думал мне дадут какую-то свободу в решениях и действиях, а не очередного куратора, который будет проверять меня каждые несколько часов. — Я не твой куратор, Джеймс. Уже нет. Не воспринимай меня как человека, который пытается воспользоваться тобой исключительно как оружием. И почему ты вообще лежишь на полу? — С небольшой ноткой удивления спрашивает барон, взглядом пытаясь найти какие-то поломки в кровати. Но через пару мгновений взгляд возвращается на Барнса, всё такой же холодный и глубинно-кровавый. С каких пор кровь это нечто холодное? С тех самых, как она поселилась в его глазах. — Ты сейчас очень похож на сторожевую собаку. Растрепанный, злой и лежишь на ковре как на подстилке. — Тебе погавкать по этому случаю? На кровати просто жарко до пизды, — Баки огрызается, показательно закатывая глаза. Ему не хочется вести диалогов с Земо. Особенно, когда тот сравнивает его с псом. Земо сам по себе странный, так ещё и использует самые странные ассоциации. — Если ты начнешь гавкать, то мне придется заткнуть тебя, чтобы не разбудить Сэмюеля. Если он проснется, то будет очень недоволен и забубнит нас досмерти, — С небольшой ухмылкой говорит Гельмут, пока его взгляд опасно, всего секунду, блестит чем-то новым. Но все эмоции словно стирают, ведь буквально через мгновение все исчезает с лица заковийца, возвращаясь к состоянию хорошо читаемого безразличия. — В холоде кошмары чаще снятся. Это связано с тем, что холод вызывает чувство беспокойства и тревоги. Теперь я отлично понимаю, почему они у тебя настолько часто. — Ты блять снова моего психолога вальнул? Или эта сука именно для тебя заметки в своем устрашающем блокноте делала? Я, конечно, не собака, но для тебя маленькое исключение сделаю, — Злобно бурчит Барнс, пытаясь хоть как-то удержать эмоции под контролем. Получается, конечно, отвратно, но он правда-правда очень старается. Нет, Земо серьезно? Снова спиздил записи карточки у психолога Джеймса? Это даже не смешно. — Я буду откусывать от твоей ебаной плоти по куску, изорву тебя на мелкие части, а когда ты сделаешь последний вздох, прорычу тебе на ухо, какой же ты уебок, — Баки феерически сильно проебался с пунктом «держать эмоции». Но это же не страшно, да? — Так приступай, — С растягивающейся улыбкой шепчет Гельмут, пододвигаясь буквально на десять сантиметров. Такой подставы Барнс не ожидает, поэтому рефлекторно отскакивает, а сердце громко ухает вниз. Похоже, заковиец был у этого психолога не потому, что ему нужна была информация о чужих ментальных проблемах, а потому что он сам сдвинутый нахуй. Ему нужен не Баки, а чертов психотерапевт. Поэтому пунктик-то с эмоциями нужно выполнять, иначе коротнет сумасшедшего, а накроет обоих. И вот угораздило же попасть в одну команду именно с этим человеком. Джеймс действительно не знает, что нужно делать в таких ситуациях. Социальный опрос: что делать в случаях, если ты угрожаешь кому-то мучительной смертью, а он зажимает тебя на полу, требуя исполнения? Можно было бы ударить, сбежать, свернуть шею, действительно разодрать, исполнив свое «обещание», но образовалась ещё одна небольшая проблема — всё тело парализовало, а пульс подскочил до самого неба, грохочущими ударами отзываясь даже в висках. По всем конечностям пробежал табун ледяных мурашек, оставляющий за собой только желание сгореть заживо или содрать с себя всю кожу. Земо снова надвигается, медленно нависая сверху над Барнсом, который просто вжался лопатками в ближайшую стену. Этот момент отозвался в груди чем-то тошнотворно знакомым, противно-обжигающим и очень болезненным. Дыхание значительно холоднеет, а вдохнуть становится почти невозможно — внутренности морозятся, а мозг словно плавится. Пальцы пробивает дрожь, расходящаяся по всем рукам разрядом электрического тока. Безвольный, прекрасный, напуганный. Идеальный вариант для того, чтобы поиздеваться вдоволь и утолить все свои похотливые желания и прихоти. Садист? У этой игрушки регенерация, балуйся, милый. Извращенец? Боже-е, одевай, раздевай, крась и пачкай сколько угодно, он не сопротивляется. Хочешь побыть самым главным? Эта куколка сделает всё, что ты только сможешь придумать. Сексуальный, но полностью безвластный. На шее ощущается горячее дыхание, легкое, размеренное. Гельмут тычется носом в сонную артерию, замирая. Выжидает, явно что-то обдумывает, ведь язык скользит по пересохшим губам, а через бесконечно долгое мгновение (или два? Возможно, это длилось даже больше минуты), чуть спускается к здоровому, оголенному плечу, оставляя мягкий поцелуй. Заковиец, впервые замеченный без перчаток, теплой ладонью оглаживает чужую грудь, чем окончательно выбивает воздух из легких. В комнате с пониженной температурой так жарко быть не должно — Джеймс уже это ненавидит. И еби его в рот, но разделся он зря: ещё при входе в комнату просто скинул весь верх куда-то на пол, оголяя торс, ведь опять же, гостей в комнату не ждал. А сейчас, те тряпки, которые никогда раньше не имели значения, стали до боли нужными, примерно так же, как и бронежилет на войне с огнестрелом. Беззащитный, окутанный страхом «маленький» мальчик. — Даже самый грозный боевой пес чего-то боится, правда? Человеческая близость для тебя действительно сущий кошмар, — Земо отстраняется, изучающе осматривая застывшего Барнса. В глазах плещется всё то же, смешанное только с огненным интересом и ещё чем-то по-маньячески пугающим. Баки всё ещё слишком сильно напряжен, слишком сильно разъярен и слишком сильно…напуган. Последнее признавать вообще не хочется, но, к большому сожалению, очень нужно. Признать свои чувства первый шаг к тому, чтобы пережить их. Терапия всё-таки дала какие-то устойчивые правила. — Кажется, со Стивом ты был куда общительнее. По крайней мере, такие выводы можно сделать по рассказам Сэмюеля. Но не спеши на него злиться, я прослушал очень много обычных бытовых историй, поэтому получил собирательный образ. — Сука, собиратель из тебя десять из десяти, — Агрессивно шипит Джеймс, не сдвигаясь с места. Всё ещё старается восстановить дыхание и прийти в адекватное состояние. Что бы он ни говорил, но отрицать слова заковийца было глупо. Любые. В основном эта заноза в заднице была права. Сейчас не исключение. — Конечно я был с ним общительнее. Тебе напомнить, что он был единственным человеком, который остался с моего времени? Ах да, ещё мы были лучшими друзьями. Ой, забыл отметить, что именно Стиви вытащил меня из ебучего плена ГИДРЫ. Дважды. И каждый раз жертвовал собой, своей репутацией и жизнью, — Ласковое прозвище проскочило случайно, но стыдно за него даже не стало. Привычная форма имени лучшего друга, дразнилка, и она давненько не употреблялась. — Именно из-за того, что он был твоим лучшим другом, после его смерти ты просто взял и отвернулся от света? — Фраза показалась какой-то особенно колкой, слишком острой, переполненной ядом. Гельмут, похоже, вообще ничего не понимал в этом. — Это я отвернулся от света? Это ебучий свет отвернулся от меня! — Рявкает Баки, приподнимаясь на локтях. Один вопрос, а сколько злости может вызвать, вы только посмотрите. Он ненавидел все темы для разговоров, которые хоть как-то были связаны со светом. Его в жизни Баки просто не существовало. Когда солнце отворачивается от тебя, закрывая доступ к свету, мир становится настолько тёмным, что и себя в отражении зеркала видишь искажённым. Надежда больше не мельтешит в груди, радость больше не появляется на лице и слабой тенью. Ничего не может даже немного приблизить к теплу, ведь его всегда давало солнце, окутывая мягкими лучами, словно защищая от внешнего мира своей заботой. Это больно. Если ты полностью предан чему-то, готов пожертвовать всеми благами мира, собственной жизнью, именем, воспоминаниями, а оно отворачивается — внутри разрастается только разрывающее внутренности отчаяние. Невозможно сделать что-то, что может избавить от этого чувства, ведь оно всепоглощающее и липучее до степени древесной смолы, которую не оттереть никакими усилиями. — Нет, Джеймс. Стив был не светом, а солнцем для тебя. Всю жизнь рядом, оберегает изо всех сил, освещает темные закоулки, греет своими теплыми лучами и дружеской любовью. Но после его смерти мир не погрузился во тьму. Свет даёт не только солнце, — Спокойно поясняет заковиец, пытаясь найти в туманно-голубых глазах хоть каплю понимания. Но находит только мокрую горечь, собирающуюся в уголках глаз отблескивающей влагой. Барнс держит на лице маску ненависти, но она так ярко просвечивает тоской, что становится не по себе. — Есть множество звезд, искусственных источников того, что тебе так нужно. — Единственный свет, который я всегда видел — солнечный. Для меня потеря солнца означает потерю всего смысла освещения, — Поникнувши говорит Джеймс, тяжело выдыхая. Даже проводя четкую границу между разными понятиями, он всегда видел их одним и тем же. — Так позволь мне показать тебе, что смысл остался. Ты можешь найти что угодно в ком угодно, — Успокаивающе лепечет Земо, чуть пододвигаясь. Он легким движением захватывает Барнса в теплые объятья, мягко проводя по спине пальцами. Над ухом раздался сдавленный всхлип-хрип, а холод вибраниума начал ощущаться даже через ткань излюбленной черной водолазки. Доверять Земо было глупо, опрометчиво и безответственно. Но в ту ночь Баки не снились кошмары.