Може, то було любов'ю?

— Эй, Жопа-Дорис! Ти як кабачкова ікра, яка решила здохнути і прыгнуть в навозную яму, але перед тобою помили в дерьме!— Нигель начинает свой день привычно, издеваясь над теми, кто не может или не хочет дать отпор. Он умело мешает два языка, ведь привык, что его вряд-ли поймут, если он будет говорить на чистейшом украинском. Только Саки понимает. Саки тот, кто понимает абсолютно всё. Начиная от локальных приколов, заканчивая более глубоким— проблемами Нигеля, о которых он не говорит от слова совсем. Бывают моменты, когда само собой разумеется, что другу нужна помощь, и в такие моменты, Саки без всяких слов оказывает ему должную поддержку, позже никогда об этом не припоминая. Нигель проявляет заботу по-другому, по-своему. Он — как бы невзначай— спрашивает о самочувствии товарища, покупает ему одежду, а ведь сам говорит, мол, просто размер не подошёл. Только он знает о семейной ситуации Саки и только он по-настоящему переживает о нем. — Приколись, Нигель! Жирдяйка снова плачет! О-о-о! — брюнет берет его за руку и тянет в сторону объекта их постоянных насмешек. Зачем он прикоснулся? Почему ему это приятно? Но… он ненавидит прикосновения во всех смыслах, разве не так? Нигель принимает это как должное, доставая, в то время популярную, «жвачку-электрошокер», вновь пытаясь подловить одноклассников. А вот Саки застыл. Саки очень редко думает про что-то отличное от весёлых шуток или дурных привычек. А сейчас… Это иное. Всё совсем не так. Как будто всё и вправду поменялось. Это так пубертат на него влияет? Нигель… он такой… Привычный что-ли? Привычный и такой странно-притворный. Ведь, он знает настоящего Нигеля — настоящий Нигель, хоть и воплощение того ещё задиры— чувствительный и боязливый маленький мальчик. — Эй, шо ты, носатый, застыл? — да, а что это он застыл? — Чувак, пойдём сбежим с уроков, можем пойти ко мне — мать где то опять шляется, — Для Нигеля это правда странно. Почему он называет свою маму матерью? Почему его мама такая… безответсвенная? — Ну шо думаешь? — О-о-о! Слухай, а погнали! День ещё не успел толком начаться, а эти два урода уже уходят. И ведь дело не в том, что они не хотят учиться. А дело в том, что это их последние годы вместе, пока зеленоглазый не уехал то-ли в армию, то-ли в какое-то военное училище — Саки так и не понял этого из очень спутанных рассказов воодушевлённого друга, кто очень уж фанател по этому всему с самых малых лет. Он помнит, как друзья только познакомились, а тот уже затирал про то, как будет круто на войне. Как же он, черт возьми, ошибался. И вот, они, ни о чем не волнуясь, идут по только проснувшимся улочкам. Саки — опирается о голову Нигеля. Нигель —недовольно фырчит и пытается скинуть с себя тяжёлую руку. Город только начинает жить. Люди, как бесчетное количество тараканов, бегают туда-сюда в этой весенней дымке, наполненной запахом сигарет, новой, ещё не выдохшейся, листвы и дешёвого одеколона. Погода наконец сжалилась и готова радовать всех влюбленных своим теплом и красотой. Мальчики наконец дошли до обшарпанного дома, который многие стараются обходить стороной из-за неблагоприятного вида и устрашающих слухов о нем, причина большинства которых — мать Саки — Карен. Карен родила своего первенца в 15 лет, и с тех пор, их жизнь практически невыносима. Она умеет быть ласковой, доброй и заботливой, а еще умеет быть жестокой, наплевавшей на всё и думающей только о себе. Во всяком случае, её старший сын ни в чем её не винит. Она пережила множество шокирующих событий, вследствие чего была ужасно травмирована. К тому же… она ведь бывает и правда отличной матерью? Они заходят в комнату Саки, которая по совместительству кухня. По полу разбросаны носки и трусы, под твёрдым диваном, по всей видимости, — импровизированной кроватью парня, — никому ненужные учебники, на столе стоит лапша быстрого приготовления, срок годности которой истёк ещё неделю назад. Тут приятно пахнет пылью, и совсем немного отдаёт дешевыми китайскими духами. Сюда, именно в эту комнату, всякий раз приходит Нигель, когда ему не по себе. Этот дом ему роднее, чем свой собственный, где хоть, все гораздо благороднее, но нет такой неравнодушности к нему. Этот дом единственное место, где его любят — это его обитель. Он обращает внимание на друга, открывавшего ту самую лапшу. Он усмехается: — Эту лапшу ты заварил неделю назад и до сих пор не съел?! Щас откроешь, а там памятник кукурузе, ковровая дорожка для сои! Или какой нибудь корейский бычий цепень. — он осторожно понюхал, — Пахнет армянином, который нелегально торгует билетами визы в люксовый толчок. Твоя язва щас в винусуэле ищет доктора или шо?! От таких высказываний Саки прыснул со смеху, откладывая еду в сторону. Он признается сам себе, что Нигель самый смешной человек на земле. Что Нигель самый-самый на земле. — Чувак, черт, я думал об этом. И хотел сказать, что я, кажись, педик.