«не бросай меня!» — отдается тупой болью в голове. «не бросай меня..» — разносится по всей комнате, с гудящим отзвуком соприкасаясь с холодным кафелем и замирая в колючем воздухе. «черт».
×××
внезапная и пронизывающая боль, словно от очередного выстрела, заставляет адама резко очнуться. судорожно схватившись за свое плечо, он с неожиданным для самого себя разочарованием понимает, что все еще жив, и гниение не скоро сможет насытиться нежным мясом между его косточек. фантомное ощущение оказалось лишь последствием первого огнестрельного, вызванным ослабшим рассудком. лучше бы это был выстрел, и лучше бы пуля вошла в его сердце. теперь бы он не отскочил. он все еще в том самом месте, окутанном кромешной тьмой, которая так и норовит довести адама до панической атаки. они случались, и он всегда терпел, стиснув зубы, один и никому ненужный, но сейчас.. сейчас он за долгие годы боялся, как в первый раз, когда узнал на себе, что такое гипервентиляция. сколько он уже здесь? день? два? вечность? определить не выходит. жуткая жажда готова сравниться с пульсирующей в черепной коробке болью. в горле адама сухо до колики. дрожащая, как будто от ветра, дымка то и дело пытается схватить его за горло, но он жадно начинает глотать воздух, задыхаясь и сипло кашляя. обещание. адам не отдает себе отчета, что больше его ранит — обещание лоуренса или приливы осознания неминуемой, как кажется, гибели. он готовится сдохнуть, позорно, как выброшенное хозяином животное, но наивная надежда не дает ему смириться, лечь и истечь кровью. его надежда — лоуренс гордон, и он ненавидит ее за то, что она, кажется, умрет последней; в старости, с женой рядом, дочкой, возможно, внуками и чертовым лабрадором. но в то же время он лелеет ее, лелеет обещание, лелеет смутный образ, его добрые глаза, верит. адам плачет. плачет, как провинившийся в чем-то ребенок. плачет искренне, как никогда прежде не плакал. его всхлипы проходят через все тело, царапают нутро, бьют хлеще тока. сердце колотится так, словно разорвется, как его трахея от хрипа. адаму хочется найти в себе силы, силы на спасение. он все-таки осознает, что впервые за всю свою жизнь хочет жить. вернув самообладание, фолкнер доползает до ванной, в которой он и опомнился в полном дерьме, прикованный цепью к ржавой трубе, и дергает вентиль крана. он скрипит, и адам ликующе улыбается, — ледяная вода струится по подставленной руке, обжигает его горло, когда он подносит ее к обкусанным губам, и делает глоток. она стекает по подбородку, на его грязную футболку, вызывая судорогу в животе. он промывает рану и подставляет свое и без того мокрое от слез лицо под струю. в состоянии необузданной эйфории адам выключает кран. поток воды затихает. затихает и он сам.×××
голод дает о себе знать. адам находит себя хищным зверем, пойманным в капкан, который испытывает то, что испытывала его добыча. он даже жалеет, что не начал есть тело зеппа, валяющееся все это время рядом. шанс был упущен, — от мертвого санитара уже исходил смрадный терпкий аромат, застревающий в ноздрях и добирающийся до гортани с каждым вдохом.. есть разлагающуюся мертвечину он не решается. адама осеняет. он практически не ощущает своего плеча, а терять уже нечего. парень поднимает кисть онемевшей руки другой, подносит ко рту, пробует сомкнуть зубы и убеждается, что отдает укус только легким покалыванием. он разрывает собственную кожу. теплая кровь, густая, как томатный сок, заполняет его рот. желудок, который, кажется, разучился что-либо переваривать, начинает мутить. это безумие — он стонет от радости, ведь чувствует вкус, пока вылизывает соленое мясо. он знает, он не наестся, но этого достаточно, чтобы его вырубило от переизбытка эмоций.×××
вдох.
звон в ушах давит на виски, все смешивается. сердце продолжает биться, каждый удар подводит итоги.выдох.
адам больше ничего не видит. он лишь слышит шорох, звон, голоса, шаги.. это обман. он не помнит никого и ничего, кроме лоуренса. помнит его последнее прикосновение и клятву, обременяющую фолкнера доверять ему. от этого становится еще хуже. в голове, как мантра обреченного, прокручиваются одни и те же навязчивые слова: «я вернусь, я вернусь.. я тебя не брошу.» так он говорил? говорил же? адам больше не может кричать. он пытается выдавить из себя любой звук, но выходит только сип. неконтролируемое желание впасть в коматоз или попросту умереть пугает его. в адаме все еще не потухла воля дышать, ведь не зря же он так старался уцелеть.. он научился ценить жизнь, так в чем же проблема? он снова тянется к крану, крутит вентиль. тот не поддается, намертво застряв на месте. адам начинает сомневаться, а была ли вода.. он ощупывает плечо и за твердой коркой крови, пропитавшей разорванную ткань, он ощущает влажную рытвину, сочащуюся чем-то склизким.. гной? он больше не может шевелить рукой совсем, даже пальцем дернуть. он чувствует лишь тяжесть, огромный нарост омертвелой плоти. если он выберется, если он все-таки выберется, то навсегда потеряет возможность фотографировать? и станет не больше, чем никем.×××
в мороке к нему приходит мать. ее печальные глаза смотрят на него не с разочарованием, какое он видел, когда в доме его больше не жаловали, а с почти нежной жалостью. но где-то там, в ее отстраненном, мутном образе, он различает материнское тепло, что мальчиком он.. не заслужил. отец не появляется даже галлюцинацией. адам никогда не понимал, что тот чувствует к собственному сыну, и, исчезнув из жизни родителей, ему казалось, время избавило его от потребности в любви, нужной ребенку. сейчас же обида кольнула его сердце. и вместе с тем он снова захотел найти в их взглядах хотя бы отвращение к тому, кем он стал, лишь бы быть рядом.×××
вспышка. сознание фолкнера вновь начинает работать. он отчетливо осязает яркий свет сквозь свои веки. глазные яблоки пульсируют, рана опять безумно саднит. ощущение окружающей реальности возвращается к нему. что-то живое осторожно касается его, и боль скручивает все тело, ломая его пополам. с боязнью увидеть целое ничего он открывает глаза и различает перед собой знакомое лицо человека, которого он ждал. на мгновение тревожность уходит прочь, адам моргает вместе с лампочкой и потухает.×××
— док! адам привстает, чтобы уткнуться спиной в подушку, когда доктор пересекает порог больничной палаты. — как рука? гордон присаживается в кресло, стоящее рядом с койкой и опирает трость о подлокотник, отпуская ее. — лучше. шевелю, как видишь. он наглядно почти сжимает перебинтованную ладонь в кулак, но лоуренс перехватывает его запястье, без слов говоря не напрягаться. — у тебя удивительно крепкое тело, но дай ему отдохнуть. — успел оценить мое тело? адам смеется, игриво подмигивая мужчине. — возможно, — лоуренс улыбается в ответ. — а я не против. адам бы солгал, если сказал, что не думал о лоуренсе гордоне еще после первого сделанного им снимка. тот был хорош собой, и в этом парень понимал его жену. но если тогда фантазии о мужчине в браке он считал бессмысленными, то сейчас на пальце доктора не было кольца, а значит у адама были все шансы. теперь их связывало слишком много, чтобы просто разойтись. и если судьбы людей соединены красной нитью, их были прикованы друг ко другу цепью. это не было похотью, это было всеобъемлющим влечением. — прости, я.. — лоуренс отводит взгляд, пытаясь подобрать слова, — почти опоздал. — в моменте я действительно был на тебя чертовски зол, но сейчас ты здесь, мы здесь, и все это дерьмо позади. просто не бросай меня снова.. доктор гладит руку адама своими горячими пальцами, открывает рот, чтобы ответить, как вдруг свет в палате мигает, пока не гаснет вовсе. адам напрягается, теплое прикосновение слетает с его кожи. он вздрагивает, слыша, как скрипит стул, сбрасывает с себя одеяло, и тело цепенеет от холода. — лоуренс? гордон? что происходит? он пытается подняться, но конечности его не слушаются. адам падает на матрас, когда плечо пронзает знакомой болью. он закрывает глаза, что-то подсказывает ему сделать это. наконец он ощущает, как сквозь веки пробивается свет и кто-то ведет перед его лицом рукой, будто проверяя дыхание.— не бросай меня, — снова шепчет адам.. и открывает глаза.