В спектре красного

Рин только начал переступать порог кабинета, как сладкая истома затмила все прочие чувства — обиду, жгучую и болезненную, сладкой нугой распространяющуюся по венам; злость, самозабвенную и искреннюю: за все то, что было и чего еще не было; отчаяния, кроткое и собственническое. Брюнет ступает твёрдо, уверенно, а Саэ окидывает его скучающим оценивающим взглядом снизу-вверх, скорее всего не понимая, скольких сил стоит это действие. Совсем по-нахальски закатывает глаза старший брат из-за предстоящего нежелаемого разговора. Он ведет себя так, как никто никогда не позволяет вести себя в сторону младшего Итоши, но от этого по-настоящему наглого жеста Рин теряет последнюю связь с реальностью. Порой каждому из нас достаточно просто одного присутствия, чтобы погрузиться в пучину. Стоило Рину скрыться за хлипкой деревянной дверью, как Исаги в мгновение ока ощущает потребность в действии. Он в отличии от остальных чувствует всем нутром, что то, что может произойти сейчас — настоящее зло, и, черт возьми, он же видит собственными глазами, как ломается барьер, создаваемый годами. Исаги разворачивается в сторону Бачиры, что тут же наклоняет голову на бок, словно котенок и, предугадывая мысли парня своим феноменальным инстинктом, шепчет ему озорным тоном, создавая донельзя напряженную атмосферу, сочащуюся зарядом в воздухе: — Думаешь, что братишки не смогут решить свои семейные проблемы? — Золотая радужка Бачиры мерцает ярче таинственной звезды в ночи, его ладонь опускается на плечо друга, притягивая того к себе, чтобы последние слова прошептать на ухо, заставляя Исаги прокручивать в голове худшие исходы, — Разве нужно вмешиваться в их борьбу? Один из них все равно поглотит другого, закон природы, — Он проворно облизывает свою нижнюю губу кончиком язычка, тихо посмеиваясь. Исаги сжимает челюсти, выдыхает через нос, качая головой. Принять то, что слабый жрет сильного; да, так произойдет с каждым, сколько раз он видел это в их университетской реальности — в этой несчастной новой системе футбольных тренировок, которые были введены в их университет. Как рвут волосы на голове те, кому недостаточно баллов, чтобы пройти на следующий этап соревнований и попасть на национальный отбор; зато какими слезами счастья обливаются другие, забивая победный мяч. И ведь это стоит того. А как пламенно разрывается сердце, когда твой соперник исчезает. Оооо, должно быть, злорадство будет вкуснее приторного альтруизма, ведь так? Исаги медлит, искушается, а потом, будто понимает что-то. Остается на месте, достает смартфон, чтобы проскролить механически ленту новостей и дать жизни развернуться так, как она сама того хочет. — А мне жалко Рина, — Внезапно подает голос Рео, решивший подойти к болтающим, учитывая, что большинство аудитории, так или иначе, уже вернулось к своим повседневным делам, только вот у троих из них были какие-то мотивы, не позволяющие отпустить ситуацию, но у каждого свои, — Я бы не смог отпустить то, что мне дорого, поэтому, будь я немного ближе к нему, возможно сделал бы что-нибудь. — Рин не подпустит никого, — Сосредоточенное лицо Исаги устремлено на часы, он считает минуты до начала пары, а так же из-за чрезмерной задумчивости бьет ручку об парту под ритм какой-то надоедливой попсовой песни, как назло вертящейся в голове, — Как он делал до этого. Тем более, он не какой-то дохляк, чтобы сломаться из-за одного разговора? Он прожил 19 лет, усердно работая над собой, очевидно, не чтобы потом потерять все за секунду. — Он уязвлен, — Замечает Рео. — Он ранен, а раненый зверь опаснее здорового, — Бачира расплывается в довольной улыбке, а еще начинает громко грызть карамельную конфетку. — О чем ты хотел поговорить? — Рин прерывает паузу хриплым от молчания голосом. Когда они идут по коридору, каждый шаг отдается далеким эхом, в панорамные окна бьет весенний свет, что играет лучами на их бледных лицах. Старший сын Итоши рассматривает пейзаж за окном, руки в карман черных брюк. «Мы бы и не обнялись,» – Голос в голове Рина смеется и он, на удивление, ухмыляется, щуря бирюзовые глаза. Забавное замечание. — Говорить можно об одном сейчас, — Саэ поворачивается, резко останавливаясь посреди коридора, его брови опасно вздымаются, а верхняя губа презрительно подрагивает, — Наследство. Саэ точно лезвием ведет по коже брата, поддевая особо чувствительные участки кончиком — не надрезает, а именно, что подтрунивает, играет. «Какие у него пушистые волосы, а на свету они становятся почти золотистыми, как у мамы,» – проносится в голове у брюнета, когда он мимолетно очерчивает контур головы взглядом, по сравнению с братом его поза более закрытая, но поразительно уверенная: руки опущены, а сам он опирается боком на стену, не прерывая зрительного контакта. Как бы родители не говорили ему любить брата, но простить его безразличие Рин никак не может. — Да, наследство, точно, — Рин кивает, темные волосы падают ему на глаза, столкнувшись со страхом он не боится вступить в бой, точно ожидая этого всю жизнь, — Наследство любви наших родителей: должно быть, тебе бы очень хотелось бы увидеть наши семейные альбомы? Может быть… Саэ срывается, лицо его мрачнеет, а веки опасливо прикрываются: — Не мели чепухи, я думал, что мы решим мирно, кому отдоходит компания отца, а кому - усадьба, — Саэ делает шаг к Рину, стоя почти впритык, так, чтобы их разница в росте не была так заметна, ведь старший считает, что младший обязан его бояться и ненавидеть всей своей никчемной душенкой, но их взгляды бьются друг об друга, но не крошатся на части. Младший может чувствовать, как бешено бьется сердце Саэ, он уязвлен. Он это знает, как никто другой, даже в этом невозмутимом лице Рин различает нотки обиды, горькой и детской, сгноенной бессонными ночными домыслами. — Что тебя так пугает в нашем общем прошлом? — Брюнет наклоняет голову набок, отчего у Саэ появляется резкое желание вмазать младшего в стену, но он подавляет в себе злость и спокойно отвечает: — Пугает? Ничего. А бесишь — ты, — Саэ отходит и разворачивается резким движением. — Потому что я могу держать слово, а ты — нет? — Рин выдыхает, а его голос становится ниже. Он немного разочарован в своем идеале, в его действиях, а так же слепая обида до сих пор лежит на его сердце — именно из-за Саэ родители погибли, в теперь он делает вид, что совсем не причем. И Саэ чувствует, что виноват, но никогда не покажет этого брату. Возможно, он даже благодарен ему, что не продолжает говорить о семье, ведь иначе он обязательно бы слом…. — Вместо того, чтобы болтать, занялся бы делом, — Говорит резко Саэ вполоборота, удаляясь в конец коридора, — Лучше спроси у Исаги, как стать лучшим бомбардиром в вашей жалкой команде. Сволочь. Рин сжимает зубы до стертой эмали, трет ими, сохраняя последнюю каплю терпения. Образ Саэ плывет в голове, он скрывается за поворотом, словно призрак прошлого, ускользает, как песок сквозь пальцы, но брюнет не позволит ему просто так исчезнуть. Не позволит уйти, как это было в прошлый раз. Плевать он хотел на все то, что разделяет их; единственное его желание — это заставить Саэ уткнуться в реальность, принять то, что было раньше. Рин заставит его захлебнуться ими, вспомнить все, как оно есть, чего бы ему это не стоило. Он выложится на полную, и каждый, кто встанет на его пути, попадет под этот удар. Кровь Рина бурлит, а язык предвкушающе скользит по небу, он приоткрывает рот, оголяя ровный ряд зубов, а сам ухмыляется тому, как кровождное чувство пьянит его сознание, заставляя тело гореть. — Я уничтожу тебя, Исаги, — Рин не разворачивается, он и так знает, что почти с первых секунд их подслушивает Йоичи. Исаги бледнеет, прижимается спиной к стене за углом, ощущая, как мурашки бегут по спине, какой-то таинственный риск есть в том, чтобы ответить Рину сейчас, ведь в таком состоянии его еще никто никогда не видел. Он ловит себя на мысли, что будто бы сейчас все здание университета окрасится в красный, ведь битва этих двух монстров затронет каждого, и крови будет пролито немало. На вечерней пробежке Рин тренировался на длинную дистанцию, выбрав расслабленный частный район, Шаг. Усталость бьет по мышцам, слабый выдох через рот. Шаг. Вдох через нос, и тут же следующий Шаг. БЫЛО БЫ ЗДОРОВО ЕГО РАЗДАВИТЬ ПРЯМО ТАМ, ЧТОБЫ ОН ВСПОМНИЛ, КАКОВО ЭТО БЫТЬ ХУЖЕ ДРУГИХ. Шаг.Блять, выдох. ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, САЭ, ЧТО С ТВОИМИ ЛАДОНЯМИ, А? Выдох. Вдох. Шаг. НУ ЖЕ, НАДЛОМИСЬ НАВСТРЕЧУ, Я ХОЧУ УВИДЕТЬ ЭТУ БОЛЬ. Шаг. Шаг. Выдох. ВЫДОХ. ВЫДОХ. Рин скомкано останавливается, опираясь ладонями в колени. Музыка в наушниках бьет свой ритм, а он задыхается и боязливо оглядывается вокруг, будто кто-то мог слышать его мысли. Картина вокруг пустая, фонарный столб, тускло освещающий своим теплым цветом куст цветущей ароматной сирени, а так же слева парочка одноэтажных домиков, в которых горит свет. Должно быть, люди проводят досуг. Никого рядом. Никто не видел. А Я ВИДЕЛ. Рин поднимает голову, не видя впереди себя никого. Пульс учащается, ноги побаливают, а адреналин бьет в крови. Кто здесь? Вынимает наушники из ушей, но теперь в них появляется звук ритмичного сокращения стенок сосудов, а взгляд чуть теряет резкость. Внезапно разворачивается, но вновь — абсолютно пустая улица, только резво пробежала черная кошка по забору одного из домов, а после скрылась в тени. — Ооо, чего напугалась, детка? Дрожишь, словно пропускаешь между ног первого встречного, — Справа оказывается загоревшее массивное тело в голубой майке и темно-синих шортах, в нос бьет резких запах ужасно терпких мужских духов, — И не только в футболе, ресничка? Бесстыдно ухмыляется во все свои 32 зуба, но в глаза бросаются плотоядные клычки, что так соблазнительно выпирают. Рин поднимает надменный взгляд, замечает, как скатывается капелька пота по его широкой шее, прячась куда в изгиб ключицы, морщится, его кадык дергается, а сам он с вызовом смотрит на внезапного гостя с крашеными волосами. — Да ладно тебе, — Рюсей слегка запрокидывает голову, его рот постоянно открыт, пусть и не полностью, но этого достаточно, чтобы лицезреть самодовольную ухмылку и язык, что постоянно игриво находится у зубов, будто один вид юноши заводит его до звездочек в глазах — Я же вроде заботу проявил, ведь зачем напрягаться, если завтра на поле выйду я? — Что ты сказал? — Пока Шидо все еще бежит на месте, скорее из насмешки, чем из реального желания разогреться, Рин болезненно хватает того за плечо, но Рэсей перехватывает горячей ладонью руку Итоши, наставнически цокая и вытягивая губы: — Ц-ц-ц, я бы с удовольствием, но завтра не хочу, чтобы Итоши старший ликовал от моих голов, а я в это время из-за какого-то там Итоши младшего сверкал фингалом, — Рин не выдерживает и уже другой рукой тянет за майку юношу к себе, пока слепой яростью наливается каждый дюйм тела. КРАСНЫЙ. КРАСНЫЙ. КРАСНЫЙ. ДА, СДЕЛАЙ ЭТО, НИКТО НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ГОВОРИТ ТАК О ТВОЕМ БРАТЕ! В висках пульсирует, а волосы, некстати, лезут в глаза, щекотя щеки: — Не смей привязывать сюда Саэ, урод, — Грудная клетка Рина точно взорвется, а Рюсей развязно хохочет, кладя успокаивающе ладони на плечи Итоши, лоснясь в свете фонаря как мраморная фигурка. — Так это он взял меня в качестве своего нападающего, так что, сорри, я не при делах, — Отходит пружинистым движением, поднимает руки вверх, разминает плечи, — Так что сладких снов, Ресничка, в кого же у вас они такие выросли, как крылья у бабочек? ГРЯЗНОЕ СУЩЕСТВО, ПОПРОБУЙ ТОЛЬКО КОСНУТЬСЯ ЕГО! Рин отворачивается и бежит направо, зная, что Рюсэю он не интересен сейчас, если эти его слова правда. Бежит размеренно, умело, так, как делает это всегда, но пульсирующий утробный голос в голове пугает своей неожиданностью и… ПРАВДОЙ. Дорога до дома муторная, давящая, но голос не появляется, а мысли приходят в умеренный порядок. «Придет ли он домой сегодня?» — думает Рин, открывает небольшие ворота, забегает с утихающим ритмом в небольшой, но уютный садик с цветами и акациями, а после направляется к входной двери, которая оказывается незаперта. Его глаза распахиваются, а лицо удивленно вытягивается, когда Рин сразу же замечает, что с небольшого винтажного шкафа пропадает одна из детских ветровок зеленого цвета. Новой обуви нет, значит, Саэ дома тоже нет, но… Он был здесь. Лицо Рина внезапно осветляется, мягкая улыбка касается порозовевших губ, а ладони гладят место, где висело их общее воспоминание. — Он помнит. — Саэ, мы не будем покупать тебе эту глупую лягушачью куртку, боже! — Отец закатывает глаза, не желая даже смерить взглядом проказливого ребенка, который крутится у зеркала, то накидывая на себя капюшон с выпирающими мультяшными глазками лягушки, то снимая его. Этот "ангел" с непослушными красными волосами, слыша неодобрительный голос отца, надувает губки и глядит на маму одним глазком. Та кладет руки на грудь и умиляется ситуации, ее добрый, тихий, теплый смех заставляет мужчину опустить виновато голову, пусть он до сих пор не отступает. — Мама, — Рин тянет маму за рука платья, его большие глаза цвета морской лагуны, смотрят на Саэ с большим обожанием, — Я хочу такую же ветровку, как у братика! Саэ подходит к Рину и натягивает на него неумело, по-детски такую же курточку размером поменьше, улыбаясь тому, как он встает, расправив руки в стороны, чтобы помочь брату. Мужчина поворачивается к женщине, а она разводит плечами, целуя мужа в щеку: — Мне кажется, нашим лягушкам нужно срочно подкрепиться мороженым.