ID работы: 14739909

Во снах Варфоломея

Слэш
R
Завершён
16
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора / переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
16 Нравится 6 Отзывы 2 В сборник Скачать

-

Настройки текста
Примечания:
      Дин-дон.       Дин-дон.       Дин-дон.              Королева вновь идёт против правил, установленных ею же.       Колокола Сен-Жермен-л’Оксерруа набатом звенят по Парижу. На полтора часа раньше. Забирая последние полтора часа обречённых жизней.       Нёвиллет спешит на площадь, спешит увидеть — знает, неисполненное — обещание не соваться.       Его узнают, его встречают дикари, укрытые вуалью веры, улыбаются жёлтыми зубами, блестят сальными волосами и брызжут восторженно слюной. Ведут — месье д’Эльбёр, как радостно видеть вас здесь — к возвышению. Подводят к самому краю, то ли стремясь убить, скинув в толпу из ненависти и страха, и презрения, и жалящей враждебности, то ли выставить его, герцога знатного дома, во главу этого безжалостного акта насилия.       У Нёвиллета лицо — парадная маска — гладь воды, застой покоя. У Нёвиллета грудь — пережата. Дышать тяжело, смотреть на страх и понимание людей — им вера церкви важнее, они верят , и в этом их суть — ещё тяжелее.       Нёвиллет думает, что не заслужили, что за такое мы сами утонем в огне, что       Ему жаль.       Но он стоит. И выражение лица — наточенный годами камень — не меняется.       Замечает наконец — идеальное зрение, правильное питание, дорогие продукты из-за границы — голову с седыми — не по возрасту совершенно, слишком рано и слишком жестоко — волосами.       Находит его глаза, сверкающие обманом.              

***

      — Ты туда не пойдешь, — говорит Нёвиллет, сердитый и расстроенный, — ты можешь пообещать мне хотя бы это?       — Обещаю, — слышится сверху.       Нёвиллет знает: солгал. Знает, что время на исходе, потому льнёт ближе к мозолистым пальцам, перебирающим его уложенные волосы. Смотрит снизу вверх, с его колен — твёрдых, уставших, совсем неподходящих для лежания, — на подбородок с тонким покровом щетины.       Они молчат. Так тихо, так нежно.       Нёвиллет ещё может дышать.       — Звёзды видишь? — спрашивает Ризли, пальцем указывая в прорезь неба среди деревянных гниющих крыш окраин Парижа. Пахнет плесенью и мокрой после дождя землёй.       Здесь фонари не горят, зажечь некому. Да и никто не желает. Люди, изнеможённые работой на мануфактурах, уже лежат под тонкими одеялами, спят на твёрдых полах без подушек, своими телами согревая детей.       В сумраке Нёвиллет видит его палец, но взгляд переводит на чистое небо, на яркие звёзды, на тонкую полосу свободы в их жизнях.       У Нёвиллета в поместье тепло — удушающе. Там чисто, там убирают дважды в день, там камин ласково приманивает взгляд огнём и разрешает подумать о невозможном, клянётся сохранить в себе его мечты, унести в пустоту, потухнув.       У Нёвиллета кожа — сверкающая мягкая белизна. Его высокое тело стройно, гладко, незапятнанное грязной работой.       У Ризли кожа — карамель под капельками пота, выпирающие сухие мышцы, потому что только так себя можно прокормить.       Нёвиллет говорит:       — Красиво.       И хочет забрать Ризли с собой, в светлое поместье, в господскую спальню, прогретую слугами ещё несколько часов назад, в уютную постель с голубым балдахином.       Но знает — всегда знает, и всегда ненавидит это: нельзя.       Поэтому жмётся ближе к его истощённому, угловатому телу.              

***

             Нёвиллет сбегает — как малое дитя, как импульсивный подросток, которым он никогда не был — из собственного поместья снова.       Сбегает от богатства, от церемоний, от стопок документов и встреч с вассалами.       Бежит дальше, к покосившимся домам и по-простому радостным людям, чтобы вдохнуть.       Ризли даёт ему свою одежду — изношенная, но чистая ткань. Заплетает его белёсые, изящно блестящие волосы в кривую косу. Они смеются по-детски, абсолютно легко, до судорог в животе и болящих щёк.       Иногда Нёвиллет забывает, что умеет смеяться так.       Ризли ведёт его на какой-то крестьянский праздник их сбора. Люди тянут его — в крестьянский одеждах, с колтунами и петухами в волосах и смущёнными глазами — прямо в танцующую толпу.       Ризли не отпускает, тянется следом в самый центр пляски. Держит крепко за руку, подпевает хору толпы незнакомые Нёвиллету песни, и его туманные глаза блестят на солнце так ослепительно счастливо, что хочется плакать — от волны чувств, которые он не знает, как выразить, от того, что всё это не вечно.       Со временем Нёвиллет привыкает, запоминает повторяющиеся куплеты, всплески рук, движения ног. Он пляшет с ними, кружится в хороводе детей, доверчиво смотрящих в его лицо беззубыми улыбками, надрывает горло, поя, а Ризли хватает его за ребра, поднимает вверх и крутит, заставляя в испуге сжать его плечи.       Нёвиллету в руки незнакомцы вручают дешёвую выпивку — самодельную, быть может — и закуски, какие могут быть у таких людей в такое время года. Горло жжёт до жути, лицо превращается с морщенную гримасу, вокруг люди смеются, а Ризли среди них.       — Совсем не похоже на вино из герцогской винницы, да? — весело подтрунивает он, кладя Нёвиллету на плечи руку, близко-близко, нос к носу.       — Нет, не похоже, — смотрит в Ризли в глаза, запыхавшийся и всё ещё с горечью алкоголя на языке, — но меня устраивает.       И вдыхает полной грудью.              

***

             Парень смотрит прямо ему в глаза издали, из толпы отпрысков феодалов-католиков, с отвращением плюющих на его изношенные вещи.       — Что вы, грязные гугеноты, можете знать о вере?       — Уж побольше вас, церковных тряпок, — отвечает парень едко, но продолжает разглядывать Нёвиллета. В дорогих тканях, со статной спиной, безмятежно обедавшего на террасе ресторана.       — Думаешь, мы на вас управу не найдём, шельма бестолковая? Ты подожди, ещё немного и всех вас перехороним, — слышит Нёвиллет и вздыхает. Он знает, чьи это дети. Знает, что родители их такие же, воспитанные церковью и знатью. Поэтому встаёт.       — Что вы устроили посреди белого дня, юноша? — подходит со спины, складывая ладони на трости.       Сопляки оборачиваются — злорадные, упивающиеся положением своих родов, с ядовитыми ухмылками — и проглатывают языки.       — М-месье Нёвиллет, — и сразу слетает с их лиц то отвратительное высокомерие, склоняются низко, всё ещё помня своё положение — в иерархии и ситуации, — приветствуем вас.       Нёвиллет молчит, ждёт, пока они разогнутся, а заискивающая — очередная — маска упадёт с их лиц. Когда они сами упадут в ад.       Не думаете ли вы, что лишь вредите репутации своей семьи этой выходкой? — говорит спокойно, медленно, давит авторитетом, хотя и не любит. — Не хотелось бы, чтобы ваша хворая мать волновалась из-за такой мелочи.       На лице юноши — лидера этого маленькой группы избалованных детей — мелькает злость, но быстро сходит на нет. Понимает: лучше не брыкаться, не острить.       — Вы правы, месье, самое время её проведать. В эти дни она мало выходит из покоев.       — Я посещу церковь, чтобы помолиться о её благополучии.       Они прощаются — вежливо, приторно до того, что сводит зубы — и уходят, прячась от его пронзительного взгляда за углом.       Всё, чего хочет Нёвиллет — вернуться за столик и мирно продолжить обед. Он разворачивается спиной к глазеющим на него зевакам, сплетникам, уже к вечеру разнесущим и раздующим это небольшое столкновение до ссоры между знатью, когда слышит:       — Месье Нёвиллет д’Эльбёр? — уточняет парень, сложив на груди руки, а ветер колышет его поседевшие пряди.              

***

             Нёвиллет смотрит на Ризли, смотрит свысока, с помоста, и непролитые слёзы светятся на его ресницах.       Прости хочет сказать Нёвиллет прости, что не можем иначе.       Всё в порядке говорит Ризли, но молчит, глядя на него из шумной загнанной толпы протестантов всезнающими глазами нам просто не повезло.       Что-то трескается на его груди, в его груди. Крест и сердце.       Дин-дон       Дин-дон       Дин-дон       Протестанты кричат, люди кричат, и Ризли где-то среди них, но Нёвиллет больше не может найти его в мешанине крови и мельтешащих голов.       Нёвиллет хочет упасть на колени и кричать во всю глотку о том, как сильно он ненавидит это. Эту жестокость, эту мерзость, эту веру, отнявшую у него всё.       О дева Мария, за что? Где я согрешил?       Не было в планах королевы празднеств, не было счастливой свадьбы, ей бы только выманить высоко должностных протестантов — богохульное отродье на её языке — в столицу, побольше, чтобы всех и одним махом.       Рыдания всей Франции Нёвиллет слышит, чувствует, как свои, понимает, и позволяет ей выплакать всё его горе за него.       Нёвиллет д’Эльбёр.       С первого вдоха заклеймённый католичеством, заклеймённый зваными ужинами, шёлковыми одеждами, церковными обрядами — политическим ошейником, перекрывающим дыхание.       Ризли научил его дышать.       Ризли — где-то там, в куче безжизненных тел со стеклянными глазами — больше не дышит.       О дева Мария, проведи мою душу с ним. В бездну, предначертанную всем нам.              

***

             Среди тридцати тысяч погибших Нёвиллет находит себя, но почему-то продолжает дышать.              
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.