Мы в порядке

У Джиуна проблемы со сном. Они обостряются, когда он находится в своей тревожной фазе, в эре загонов, запертый внутри своей головы, как в королевстве кривых зеркал, в самой высокой башне самобичевания. Интак хотел бы стать для него рыцарем из сказок, который прогонит чудовищ и сразится с драконом, освободит Джиуна из собственного заточения, чтобы вывести его к свету. Вот только Джиун не мальчик в беде, не трофейный принц, которого нужно спасать, а чудовища и монстры пусть дикие и не всегда предсказуемые, но уже почти как родные. Можно сказать, что в какой-то степени Джиуну удалось их приручить. Так же как ему удалось приручить Интака, так что теперь все шутят, что тот бегает за ним как щенок на привязи. «Все в порядке, правда», — сквозь усталость заверяет его Джиун. — «Это просто такой день, его просто нужно пережить, и я снова буду в норме» Они не обсуждают, что один плохой день может затянуться и легко превратиться в несколько плохих дней. В конце концов время величина относительная, на Плутоне вот тоже сутки длятся почти неделю. Скорость вращения их планет может не совпадать, но Интак не имеет ничего против, чтобы зависнуть с Джиуном на одной орбите. Он просто выбирает быть рядом, поддерживая и отвлекая от изматывающей тело и дух тревоги, что фоново жужжит белым шумом в его голове. В арсенале Интака смех и шутки, раздражающие привычки, которые заставляют Джиуна ворчать, собирая по номеру раскиданные носки и футболки, или брошенное комком на диван сырое полотенце: «Еще раз, Интак, и я клянусь, я выброшу все твои шмотки в окно, помяни мое слово!», украдкой выпрошенные поцелуи, заставляющие Интака совершенно глупо светиться от счастья, а Джиуна с выражением настоящей муки прятать улыбку и совсем неубедительно закатывать глаза. В конце концов он прибегает к тяжелой артиллерии, помогая ему полностью забыться в своих руках в прошивающем насквозь удовольствии, отвлекая похвалой и ласковыми словами, которые он шепчет по ночам в любимые губы. Они никогда не обсуждали того, что происходит между ними. Интак просто знал, что Джиун нуждается в нем так же, как и он сам нуждался в своем хёне. А еще Интак был так сильно так чертовский безрассудно влюблен, что совсем не хотел думать, что может быть иначе. Пока Джиун не захлопнет перед ним дверь, пока не скажет прямым текстом: Интак, ты меня достал, катись к черту из моей жизни — он будет рядом. Он готов быть рядом с ним и в радости, и в горести, и в гордости, и в кринже. Том самом, который им навалили ребята в их новом номере вместе с лепестками роз на огромной двуспальной кровати. Она настолько гигантская, что занимает почти все пространство комнаты. Интак буквально видит, как у Джиуна дергается глаз. Красный до ушей он выбегает из номера, попутно называя ржущих ему вслед Кихо и Тэо придурками. Господи. У них была всего одна кровать. Это настолько идиотское клише, что даже Интаку становится неловко. — Чего он так взбесился, — недоумевает Кихо. — Мы же просто пошутили. Интак от души хочет удариться лицом в ладонь. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки и доля… не-шутки. Они никогда не афишировали свои отношения, стараясь оставлять все личное за закрытой дверью, но даже Шота невинная (нет) душа уже давно все про них понял. Ребята все еще продолжают кучковаться на пороге их номера, но камера гоу-про уже выключена — шоу не состоялось. Молча наблюдавший за этой сценой Чонсоб резонно добавляет: — Действительно, странная реакция. Вы же все равно каждый раз сдвигаете свои койки вместе. После его слов Интаку хочется удариться головой об стену. Хорошо, что Джиун сбежал и не слышал всех этих комментариев. Сам Интак готов мужественно страдать за двоих. — Он просто не в настроении, не донимайте его. Во время обеда выясняется, что им всем достались такие номера, потому нечего так драматизировать. — Слушай, ну это правда была просто шутка. — Очень смешно, — ворчит Джиун, не поднимая глаз от своей тарелки. — Обхохочешься. — Интак не худший вариант, — рассуждает Тэян вслух. — Он хотя бы не храпит, в отличие от некоторых. То каким взглядом он одаривает Кихо, заставляет того едва ли не подпрыгнуть на стуле от возмущения. — Что?! Я? — он тычет себе в грудь пальцем. — Я не храплю. Джиун, не верь ему! Хочешь сегодня же поменяемся, и ты лично убедишься. — Нет уж, спасибо. И хотя это просто болтовня, Интак все равно напрягается. За все время с тех пор, как Джиун пулей вылетел из номера, он даже не взглянул в его сторону. Чтобы успокоить себя, Интак легонько задевает его под столом, сталкивая их колени вместе, как он делал это ни раз, но Джиун не реагирует, и это оставляет Интака в растерянности. Они возвращаются в номер уже поздним вечером. Интак заранее вычистил его подчистую, убрав лепестки роз с ароматическими свечами с глаз долой и от греха подальше, он даже попросил у обсуживающего персонала заменить бордово-томное покрывало на нейтрально-бежевое. Ни следа от неудачной шалости, но Джиун все равно остается безутешен и отстраненно холоден, и Интак не знает, как это исправить. Ему хочется извиниться перед хёном, хоть он и слабо понимает за что. Джиун не игнорирует его нарочно, но каждый раз инициируя телесный контакт, будь то обычное похлопывание по спине или невинная попытка приобнять за плечи, он замечает, как тело Джиуна непроизвольно напрягается. Тур по Японии длится уже вторую неделю, и сон Джиуна становится все беспокойнее. В Киото им достаются обычные номера с раздельными кроватями, которые так и остаются не сдвинутыми. Поцелуи и прикосновения между ними сходят на нет, Джиун выкручивается из его рук ужом, ссылаясь на усталость, а расстояние в три обычных шага между их спальными местами теперь кажется Интаку пропастью над бездной. Лето в Японии давит жарой и заставляет мозги плавиться. После трех отыгранных концертов они наконец-то получили заслуженные выходные. Без интенсивных репетиций, фотосессий и интервью — просто дни безделья и отдыха. Их отвозят на остров Хонсю, и они планируют полдня провести на пляже, плескаясь в океане и грея кости на горячем песке. У Джиуна нежная, легко обгорающая кожа, и он позволяет Интаку намазать его солнцезащитным кремом. Тот балуется, имитируя на его лице боевой раскрас, и едва удерживается, чтобы не чмокнуть Джиуна в кончик носа. Спрятанные в тени огромного пляжного зонта, впервые за несколько дней они остаются по-настоящему наедине, и, наверное, впервые за несколько лет Интак не находит никаких правильных слов. Он не знает, что сказать, чтобы исправить то (что бы это ни было) что произошло между ними и отдалило их друг от друга. Это первый настолько долгий зрительный контакт между ними после неудачной шутки Кихо, и Интак может лишь гадать какие черти, бесы, драконы и чудовища копошатся в такой умной, лохматой и замороченной голове Джиуна. И, может, он ошибался все это время, пытаясь спасти принца от страшного дракона, а на деле принц и дракон — это одно существо? Секундная стрелка в голове Интака едва ползет, Плутон далек, холоден и непостижим, но он дает им время, которого всегда не хватает. Интак молится про себя, чтобы эта уютная тишина не превратилась в ледяное безмолвие. Он ищет в глазах напротив ответы на еще незаданные и даже несформулированные вопросы, убеждая себя, что все будет хорошо, что все обязательно наладится. — Эй, — вдруг зовет его Джиун, нарушая становящуюся напряженной тишину первым. — Давай мы просто хорошо проведем этот день. Если бы у Интака был хвост, он бы уже вилял им совершенно довольный. Он никогда не пытался искать в словах Джиуна потайной смысл — не тот он человек, чтобы заниматься подобным. Однажды Джиун признался, что очень ценит в нем это качество, и Интак решил, что раз хён сказал, что это хорошо — значит это хорошо для него, и он ни в коем случае не будет меняться. — Да, конечно, — Интак не знает отчего щурится Джиун, от его яркой улыбки, или от бликующей за его спиной воды. — Пойдем тогда искупаемся? — Я же только кремом намазался, — вздыхает Джиун, — Я пока полежу тут, но ты иди, присоединюсь к вам позже. Интак кивает, только сейчас замечая, как устало звучит голос Джиуна. Он надеется, что разморенный жарой и адским графиков Джиун подремлет хотя бы пару часиков в спасательной тени, под шум волн и свежесть океанского бриза. Это будет хорошо для него. Он остался бы с ним, чтобы оберегать его чуткий сон, но лучше Интак доплывет до ребят и попросит их, пока не трогать Джиуна, чтобы дать ему отдохнуть. День действительно выходит отличным, ближе к вечеру жара спадает, и они берут велики в прокат, катаясь по извилистым канагавским улочкам. Теплый ветер приятно обдувает лицо и открытые шортами ноги, Интак петляет вокруг Джиуна, балансируя и красуясь тем, как он умеет кататься, отпустив руль. Впечатленный, Кихо пытается поаплодировать, но едва не заваливается в ближайшие кусты. Они снова много смеются, и Интак любуется тем, как щурятся глаза Джиуна в искренней улыбке, а закат красит его щеки в нежно-розовый. Население в пригороде в основном пожилое, и их почти не узнают на улицах. Шота проводит им экскурсию по своим любимым синтоистским храмам. Они вешают у ворот молитвенную табличку, и пока Соул обращается к богам и духам этого древнего сакрального места, прося благословить их в этот тур, Интак складывает руки и украдкой просит богов немножко подсобить и ему. Пусть у них с Джиуном все будет хорошо, пусть все будет как прежде. Продолжая бродить по сосновым и кипарисовым рощам, в минуты подступающих сумерек, в густой листве среди сырых мхов, Джиун со своими белыми волосами и прозрачной кожей выглядит как лесная нимфа, как ускользающая мечта, как предобморочный мираж. Соул снимает ребят на старенькую зеркалку, но избранными моделями становятся Тэян и Джиун. Интак его прекрасно понимает. Выпросив фотоаппарат, он делает пару снимков Джиуна на долгую память и уже лично для себя. Позже, когда Шота перешлет им эти фотографии, Джиун выберет те самые снимки, сделанные Интаком, и скажет, что они — его любимые. Он действительно там очень красивый, такой красивый, что сердце в груди жмет. Интак в итоге так и не признается, что эти фотографии были сделаны им. Спустя пару часов уставшие от продолжительной прогулки, ноги выводят их к маленькому ресторанчику, где подают свежую рыбу и всего два сорта местного пива. Интаку кажется, что это лучшее пиво, которое он когда-либо пил. Чонсоб тоже хочет попробовать, но Джиун строго смотрит на Кихо, который пытается незаметно угостить младшего, предлагая тому отпить из своего бокала. Тэо посмеивается и заказывает ребятам по две колы со льдом. — Давайте групповое фото на память, — Кихо снова не дает им спокойно усидеть на месте, но Интак совсем не против, теперь они с Джиуном сидят так близко, что их бедра плотно прижаты друг к другу. — Ну же, кучнее-кучнее! Джиуну хватает одного бокала, чтобы стать мягким и податливым, Интак не удерживается и кладет голову ему на плечо. Он, кажется, не против, и Интак просто наслаждается их близостью. Они возвращаются в отель уже запоздно, когда Интака охватывает внезапным волнением. Он бы уже лег спать, да только не ясно, оттаял ли уже Джиун, чтобы предложить ему сдвинуть те самые несчастные кровати и лечь рядом. Он решает, что ему нужно ненадолго ускользнуть, чтобы Джиун сам выбрал, как он хочет расположиться этой ночью. — Я собираюсь в круглосуточный, тебе что-нибудь взять? — сбрасывая рюкзак у порога, Интак наблюдает, как Джиун открывает окна в номере настежь, а затем начинает аккуратно раскладывать купленные им сувениры. Он жмет плечами. — Возьми минералку, только без газа и не совсем ледяную. — Заказ принят! Интак выбирает длинную дорогу, чувствуя облегчение от того, как остывший воздух с привкусом соли охлаждает его лицо. В ночном минимаркете с одним работающим через силу вентилятором тускло и тесно. Интак кланяется пожилой женщине за прилавком и уже жалеет, что не взял с собой Шоту, он не понимает ни одного японского слова на этикетках, и потому как дурак ныкается между полок с чипсами, чтобы незаметно потрясти бутылки и проверить их на наличие газов. Уже на выходе из магнитофона начинает играть Saori Yuki — Love is Blue, и Интак замирает на пороге от внезапного чувства дежавю, словно он заново проживает то время, когда еще не родился. Это все из-за песни, наверное. Он помнит, как Соул выбрал ее в караоке, и Джиун подпевал ему, непонятно как подбирая нужные слова на японском. Кажется, тогда Интак впервые почувствовал, что влюбляется. Огни ночного города так прекрасны. Йкогама. Синий свет. Йкогама. И я так счастлива рядом с тобой. Я плыву и плыву как маленькая лодочка. Раскачиваясь в твоих объятиях. Возможно, они уже были знакомы. В их прошлых или позапрошлых жизнях. И эта песня играла, пока Интак раскачивал Джиуна в своих руках. Интересно, можно ли пережить любовь с первого взгляда повторно, когда ты уже давно и крепко кого-то любишь, находясь рядом с этим человеком и видя его едва ли не каждый день. Интак размышляет об этом, заходя в номер и находя Джиуна, сидящим в свежей белой футболке перед ноутбуком. Вода капает с обесцвеченных волос на плечи, он снова плохо просушил волосы после душа, слишком увлеченный печатанием в текстовом редакторе. Переодевшись, Интак подходит к нему с полотенцем, собирая лишнюю влагу с волос. Джиун бурчит что-то, то ли возмущаясь, что Интак отвлекает его от работы, то ли благодарный за заботу. Он уже не слушает, слова заглушаются за шумом от включенного фена. Когда он заканчивает с его волосами, Джиун благодарит его, хватая со стола резинку и собирая отросшие волосы в хвостик. Интак наклоняется, пытаясь заглянуть через плечо в открытую на мониторе вкладку, слишком любопытный до всего чем занимается хён, но тот успевает быстро свернуть окошко редактора и пихает его в грудь. — Не смотри. — Что, Почему, — уже хочет возмутиться Интак. — Чем ты там занимаешься? Что за секреты? Он уже тянется к его ребрам, готовый защекотать Джиуна, пока он не признается, но тот явно не в настроении, и потому просто ловит его за руки и серьезно хмурит брови, как бы говоря — Интак, нет. И в данном конкретном случае нет значит нет. Интак сдается без боя. — Уже поздно, давай спать, — предлагает он, глядя на время в правом углу монитора. На часах второй час ночи. — Это был долгий день. — Иди спать, если хочешь, я еще не закончил. — Да чем ты там так занят? Джиун устало вздыхает, понимая, что его не оставят в покое, пока он просто не скажет. — Я пишу песню. — Вау! Покажешь? — Нет. — Ну, Джиууун — Не гунди, я только начал, показывать-то еще и нечего. Интак понимающе кивает, а затем едва не подпрыгивает на месте. — Черт! Я же купил нам мороженое. Он забыл убрать его в холодильник сразу, поэтому он слегка подтаяло. — Здесь все твои любимые вкусы, — он идет с пакетом к Джиуну, демонстрируя ему все, что ему удалось раздобыть в том богом забытом магазине. — Выбирай. Рука Джиуна тянется к фруктовому льду со вкусом медово-сливочной дыни — упаковка с ним лежала под другими пачками и потому почти не пострадала. — Зачем ты так много взял, — он недовольно морщит нос, глядя как Интак вытягивает себе замороженный черничный йогурт на палочке. — Мы это все не съедим. Логика и практичность Джиуна вынуждают его ворчать, не давая просто принять это с благодарностью. Но Интак не против, он уже привык, поэтому он просто смотрит на него тем самым взглядом, который ребята уже давно окрестили щенячьим и который всегда приводит Джиуна в крайнее смятение чувств, когда он не понимает, чего ему хочется больше, разозлиться пуще прежнего, потому что: «Это чертовски запрещенный прием, не смотри на меня так!»; либо полностью капитулировать перед бесхитростным обаянием Интака. Конечно же, Интак знает об этом, и не редко пользуется. Он не хочет признаваться Джиуну, что скупил практически все виды мороженого в магазине, потому что хотел, чтобы Джиун выбрал для себя самое вкусное. Усаживаясь у его ног, он укладывается подбородком на его бедро и продолжает преданно заглядывать ему в лицо, что Джиун мужественно (нет) пытается игнорировать. Интак хочет, чтобы слова вновь вырывались у него с легкостью, как это происходило прежде, когда не нужно было фильтровать и обдумывать каждый вопрос, каждую мысль, перед тем как открыть рот. Он хотел бы сказать: Эй, красивый парень, о чем поет птица твоей души? Но вместо этого Интак выбирает жизнь и спрашивает. — Расскажи мне, о чем твоя песня. Аккуратно облизывая мороженое, Джиун продолжает печатать одной рукой, создавая видимость полной занятости и погруженности в работу. — Ну Джиун, не игнорируй меня. — А ты не отвлекай меня. — О чем песня, — не унимается Интак. — О чем о чем о чем твоя песня? Джиун выглядит так, будто еще немного и он шибанет Интака по его безмозглой голове, на секунду прикрывая глаза, он призывает себе успокоиться, после чего откидывается на спинку стула и устало выдыхает в потолок. — Она о человеке, который не дает мне покоя. — Очень интересно, — подхватывает Интак. — Расскажи мне о нем. — Он невыносимый, он моя полная противоположность, и это ломает мне мозг, потому что порой я совсем его не понимаю, хотя он и очень простой человек, просто это я слишком замороченный, — со своего ракурса Интак видит, как дергается острый кадык, будто каждое слово дается Джиуну с величайшим трудом, застревает глубоко в горле, и он едва не давится своими мыслями, прежде чем озвучить их вслух. — Он талантливый и веселый, самый добрый и милый человек, которого я когда-либо знал… пусть и тупой временами, но невероятно умный в тех вопросах, которые вгоняют меня в ступор. И я не понимаю, почему он продолжает заботиться обо мне, почему терпит меня, когда я уже сам себя терпеть не могу. Джиун замолкает, оставаясь в той же позе, еще сильнее задирая голову к потолку, и в свете торшера едва ли можно разглядеть, но Интак уверен, что Джиун изо всех сил пытается удержать слезы. Первый порыв Интака броситься на Джиуна, чтобы обнять и утешить. Держать его рядом с собой так крепко, чтобы ребра затрещали, и он едва смог вздохнуть, но он боится ворошить это осиное гнездо. Зная Джиуна слишком хорошо, чтобы понимать, что после каждой бурной вспышки, он испытывает ужасную досаду и сожаление — и это чертов замкнутый круг. — А он горячий? Ну. Тот парень из твоей песни. Джиун давит на уже покрасневшие глаза, его грудь заходится, и тонкие губы кривятся с странной гримасе, что понять — смеется он или плачет — практически невозможно. Интак думает, а не перегнул ли он, но затем Джиун выдавливает из себя, задыхаясь: — Я уже говорил, что он тупой? — Да, несколько раз. — Так вот. Он неисправимый идиот. — Но… он горячий идиот? Губы Джиуна растягиваются в самой красивой, мечтательной и соблазнительной улыбке, но перед тем как ответить, происходит нечто, что заставляет Джиуна резко вздрогнуть, а затем, как от внезапной боли, задержать перехватившее в груди дыхание. — Ах! — Что?! Джиун, что случилось? — Идиот, — пораженно стонет Джиун. — Твое мороженое… И перед тем как понять, что вообще произошло, Интак опускает глаза и видит, как его растаявший йогурт капает на оголенное бедро. Он даже не успевает подумать, что он, черт возьми, творит, когда опускается лицом вниз, прижимаясь губами к испачканной коже и слизывая густые сладкие капли. На секунду замирая, Интак вдруг осознает, мысленно догоняя ситуацию в своей голове: в какой позе они находятся и как давно он не прикасался к Джуну с такой непринужденностью, что от его действий у того вновь перехватывает дыхание, но уже не от холода, а наоборот, и мелкие мурашки разбегаются по внутренней стороне его ангельски нежных бедер. Они краснеют от настолько неожиданно чувственного контакта, как и его щеки — и это безумно очаровательно. Пальцы путаются в его волосах, но не отталкивают, Джиун будто не знает за что схватиться, чтобы удержать себя на плаву, пока язык Интака продолжает бездумно блуждать по коже. Он уже подбирается к кромке его коротких шорт. Судорожный вздох. Пальцы Джиуна зарываются в густые волосы, сжимают и тянут, поднимая лицо Интака к себе и вынуждая посмотреть в глаза. Его взгляд невменяемый и темный — в его глазах Интак видит отражение собственного желания. Его руки соскальзывают и берут лицо Интака в ладони, и тот кладет свою руку сверху, чтобы потереться о них щекой. — Я соскучился, — произносит Интак, удивляясь тому, как звучит собственный голос. — Я так сильно по тебе соскучился. — Да, я тоже, — тихо и сбивчиво признается Джиун. — Очень соскучился. Это все, что было нужно услышать Интаку. Он не понимает, что он делает, когда хватает Джиуна за край футболки, задирая ее вверх, почти ныряя под подол головой и прижимаясь открытым ртом к животу. В этот момент Интак чувствует себя вероломным дикарем. Его руки повсюду: они хватают, сжимают, гладят. Сглаживают острые углы нервно дернувшихся локтей и колей. Скользят по ребрам, утекая за поясницу. Интак хочет сложить Джиуна и прижать к себе целиком. Уложить в постель и улечься сверху, чтобы все стыки и изгибы идеально соположились. Они едва не летят на пол вместе со стулом, когда Интак пытается подхватить Джиуна на руки, тот толкает его в плечи, уже сам стягивая с себя безбожно растянутую футболку. Они спотыкаются, пятясь и наступая друг другу на ноги, пока Интак ведет их обоих в сторону кровати. Взгляд Джиуна утягивает Интака в бездну, и теперь он сам хватает его за шею, требовательно притягивая к себе и сталкивая их губы вместе. Это неаккуратно и неидеально. Немного грубо, но так хорошо, что Интак стонет в этот поцелуй, полностью отпуская себя. — Блин, — Джиун в раздражении дергает край майки Интака. — Сними это, сейчас же. Интак и не думает спорить. Через секунду майка уже летит на пол. Он тоже хочет чувствовать его — каждой клеточкой, каждым миллиметром своей кожи, уже истосковавшейся по прикосновениям трепетно пугливых и чутких рук. Они падают на кровать, продолжая целоваться и цепляясь за плечи друг друга. Интак не желает отпускать его больше никогда. До чего же красивый, думает он и наклоняется, проезжаясь носом по линии скул. Колени Джиуна разъезжаются, и Интак вклинивается между ними, чувствуя, как тот сжимает его с боков. Он прижимается своим животом к животу Джиуна, его бедра начинают дрожать, когда Интак толкается, притираясь к его члену. Сбивчивые стоны Джиуна звучат для Интака, как самая лучшая в мире музыка. И он думает, что, возможно, он тоже хочет написать песню об одном очень особенном человеке. Когда Интак плывет губами по шее, втягивая тонкую кожу и задевая ее зубами, Джиун жмурится от удовольствия. Интак призывает себя не торопиться, он медленно и со вкусом целует выступающие ключицы, оглаживает его хрупкие, но такие выносливые плечи, ведет кончиками пальцев по контуру татуировки. Интак помнит, как что-то коротнуло в его голове, когда он впервые увидел этих бабочек. Потом он месяц не могу думать ни о чем другом, а теперь их крылья начинают порхать от его прикосновений вместе с тем как сокращаются мышцы живота. — Какой же ты… Интак знает все самые чувствительные места, все секретные точки на теле Джиуна, но сейчас он будто заново открывает его для себя. То, как красиво он выгибается в пояснице, когда Интак поднимается на колени, подтягивая его к себе и удерживая за талию, захватывает дух. Интак ненавидит всех, кто когда-либо называл Джиуна нескладным, долговязым и некрасивым, потому что то, как плавно движутся мышцы под кожей, как гибкой волной он льнет вслед за каждым его прикосновением, как искренне он ломается в удовольствии, отдаваясь Интаку полностью и без остатка, поднимает в его груди такой мощный прилив чувств, что Интак задыхается от переполняющей сердце нежности, и это почти больно. Однажды Джиун сказал, что он единственный, кто готов испытывать сентиментальные переживания, находясь в затруднительном положении: со стояком в штанах и с обнаженным парнем-мечты под ним. Интак спросил насколько это странно, и Джиун ответил, что это достаточно странно, но ему это скорее нравится. — Ляг на меня, — Джиун снова дергает его на себя, и Интак подчиняется. — Все хорошо? — Все отлично, почему ты спрашиваешь? — У тебя снова это странное выражение лица, — он осторожно проводит по лицу Интака пальцами, задевая нос и губы. — Я тебе все нервы истрепал, чуть все не испортил, а ты все равно рядом… Откуда ты такой свалился? В голове Интака звучат голоса Кихо и Тэо, маленькими чертями они пляшут на его нервах, передразнивая слова Джиуна: откуда ты такой взялся, откуда ты такой взялся. Из страны терпил и преданных щенков. Он правда чувствует себя немного жалким. Наверное, у него нет никакой личной гордости, или его любовь и желание заботиться о Джиуне куда сильнее собственного эгоизма. Как знать. — Ты ничего не испортил, перестань так говорить, — ты лучшее, что есть в моей жизни, хочет добавить Интак, как музыка, как танцы, как желание петь и дарить людям эмоции, но он понимает, что даже если ему удастся вложить всю искренность в эти простые слова, они упадут гранитной плитой на сердце Джиуна и раздавят его всмятку, ему всегда было тяжело принимать чужую любовь, поэтому он предлагает ее опосредованно. — Все в порядке, и ты в порядке, а теперь просто поцелуй меня. Джиун соглашается, он делает это с таким рвением, будто от этого зависит его жизнь. Он валит Интака на себя, оплетая руками и ногами, прижимаясь так близко, что между ними не остается ни воздуха, ни сомнений. Ему кажется, он чувствует, как их сердца бьются друг об друга. — Ты такой хороший, — поет Интак против его губ, и они кривятся в удовольствии. — Всегда самый красивый для меня. Он начинает скулить, когда Джиун тянет его пижамные штаны вместе со своими шортами вниз и берет его в ладонь. Они двигаются — и удовольствие нарастает. Интак теряется всего на мгновение, а затем приподнимается на локте, другой рукой обхватывая их члены. Джиун пропадает от его ласк, стонет уже не стесняясь и не заботясь, что их смогут услышать. — Хорошо, — произносит Интак, поощряя каждое движение, каждый маленький звук, срывающийся с губ Джиуна. — Ты молодец. Его руки повсюду, Джиун отзывается на каждое прикосновение, и Интак снова хочет объять его целиком. Он терзает ключицы и уже чересчур чувствительную шею, его пальцы в волосах, на груди, на бедре и у входа. — Интак, — хрипит Джиун. — Я хочу… хочу кончить, пожалуйста. Интака не нужно просить дважды, он стекает вниз, опускаясь на член Джиуна ртом: он совсем недолго ласкает чувствительную головку губами, почти сразу же пропуская его в горло. Он сосет, помогая себе рукой и доводя Джиуна до безумия. Чувствуя, как чужой оргазм подступает дрожью в коленях, Интак хочет разделить его со своим собственным. Он безошибочно ловит момент, когда Джиун теряется во всех ощущениях сразу. Мягко отстраняясь, он переворачивает его и ставит на колени, подталкивая ноги и вынуждая сомкнуть их вместе. Интак прижимается грудью к вспотевшей спине, выстраиваясь за ним, он трахает его между восхитительно нежных и бархатистых бедер. Он откидывается назад, наблюдая, как его член пачкает кожу, пропадая и появляясь вновь. Он видит, как горят кончики ушей Джиуна, его всегда смущала эта поза, но, когда Интак вновь накрывает его собой, беря его заброшенный на время член в ладонь и начиная двигать рукой в такт собственным заикающимся и нетерпеливым толчкам, Джиун теряет всякий стыд, и уже сам вжимается в его пах. Кончая, Интак поднимает Джиуна, прижимаясь животом к его пояснице, он выворачивает его шею и мажет неаккуратными поцелуями по губам. Джиун закидывает руку назад, хватаясь за него, и в несколько движений Интак доводит его до пика. — Блять, блять, — Джиун стонет сокрушенно, кончая и ломаясь в его объятиях, пока Интак выжимает его удовольствие по капле. — Ах, черт! Это слишком, Интак, пожалуйста… Интак ласково посмеивается, с восторгом наблюдая как Джиун теряет контроль, полностью разбитый оргазмом. Рука размазывает белые капли спермы по груди и животу — об этом Интак позаботится позже, а пока он укладывает Джиуна на спину, осторожно ложась сбоку и утыкаясь подбородком в плечо. — Ты в порядке? — Более чем, — выдыхает Джиун, успокаивая дыхание. — Я рад. Интак улыбается полностью довольный собой и переплетает пальцы Джиуна со своими. Между ними комфортная тишина, что вгоняет в сон, Интак уже одной ногой в нем, когда вдруг он слышит, как Джиун шепчет, прижавшись к его макушке. — Спасибо, что ты все еще со мной. — Ты вредная задница, но… всегда пожалуйста, просто будь добрее ко мне в следующий раз. — Извини. — Не надо, все в порядке, — вновь повторяет Интак. — Мы в порядке. Джиун кивает, соглашаясь с Интаком, слишком сонный, чтобы не согласиться. Он перекидывает через него руку и уже на грани сна ворчит, что им следует сдвинуть кровати, потому что тесно, неудобно и вообще… Интак слишком горячий, он потеет во сне, он как печка, и из-за него на утро Джиун будет мокрый как мышь. Интак обещает, что они займутся этим завтра. Джиун хмыкает, но не протестует, засыпая в его объятиях. Наконец-то засыпает.