***
Голод. Разливается по венам чёрной водой, топит остатки сил, Антон подходит к Арсению, терпит судороги в мышцах и спрашивает тихо: — Ты попил? Воду с собой они не возьмут. Руки дрожат от слабости, они вспомнили, что был голос, они не знают, что с этим делать. Они просто должны найти еду, они просто пойдут. Пустой лес стоит неподвижно: иссохшие ветки, мокрая почва, застоявшийся запах гниения, Антон не напуган. Ему просто нужно идти и не думать, что вокруг теперь – абсолютная тишина умерших звуков. Всё будет хорошо, говорил Арсений ночью. Это просто холод. Это просто голод, ничего не двигается, стены стоят, но стены двигались всё быстрее, падая и снова вставая, Антон не думает, что это значит, он просто не хочет. Тени двигаются и сейчас, внутри черепа просто стучит пульсирующая боль. Это, наверное, связано. Арсений останавливается. В пяти метрах от них стоит человек. Недвижимый. Одним сплошным манекеном. Держит в руках огонь и прямо смотрит на них. Антон замирает, фигура перед глазами плывёт, зрение туманит, может быть, его нет… Фигура начинает двигаться. Достаёт из кармана что-то и быстро направляется к ним. — Блять. Чужая рука врезается в ладонь больно, и через мгновение тело уже тянет назад. Арсений заставляет бежать, понять ничего невозможно, Антон только хочет повернуть голову… — Не оглядывайся! Руку сжимает сильнее. Воздух гудит вместе с дыханием, ноги спотыкаются о корни, Антон не видит почти ничего. Слабость накатывает резко. Просто покидают силы, рука, держащая его ладонь, оказывается впереди, Антон замедляется и отстаёт. Приходится проглотить кровь. В глазах темнеет, сознание соскальзывает всё быстрее, он сейчас просто упадёт. — Я больше не могу. Арсений тушит свет, помогает пройти еще несколько метров, сгибается, сползая по дереву, и шепчет, задыхаясь "я тоже". Антон сползает следом. Они прикапывают себя мёртвыми листьями. Громко. Арсений жмурит глаза, пытаясь выровнять дыхание, Антон всë равно слышит, как у него отбивает пульс. Время, кажется, не двигается. Рука находит сжатые в изнеможении пальцы, Арсений открывает глаза, и Антона пробирает чужим страхом до костей. Шаги слышатся рядом. Мерные и чёткие, страх выкручивает, сжимает низ спины почти до спазма, а потом вспоминается. Слышится близко, так же как и голос когда-то. Это ничего не значит. Надо просто полежать. В темноте ничего невозможно найти. Проходит час. Или... Слышится только дыхание. Мысли затухают. Руки не чувствуются. Очень хочется лежать. Арсений пытается встать. Подтягивается выше и дышит в дерево с закрытыми глазами. Он в первый раз не может с собой справиться. Антон не хочет понимать. — Почему… Арсений говорит то, что Антон понимает просто по его лицу. — У него не впалые щёки. Красные. Он быстро двигается. Значит, получает белок. Откуда-то, — Арсений пытается нащупать что-то в кармане. — И либо он нашёл животных, которых мы не видим. Либо он каннибал. Находит. Или не находит. Но встаёт почти резко. Заставляет зажечь огонь. Каким-то образом помнит, где дом. Кровать… грязная одежда липнет к телу, такая холодная. Плевать. Всё вокруг кажется таким далёким, как будто под водой. Сердце до сих пор колотится молотом, руки дрожат. Тени, скользящие по стенам, и шаги, падающие на ухо, пронизывающие насквозь. — Нужно поспать... Его голос такой уставший, как страшно. Как же это было страшно, голова кружится, так устал... Веки тяжелые... Что-то трешит, становится тепло. Просто на минутку закрыть глаза... Только на минутку... Надо встать... но тело не слушается... так уютно здесь...что-то скрипит. Просто на минутку ещё... закрыть глаза... ничего не слышать... ничего не видеть... Скрип... точно был... сон тянет вниз... тепло и темно. Прости.***
Глаза открываются больно. Воздух. Воздух стал гуще. Но запах. Запаха нет. Пальцы находят зажигалку, никак не могут попасть по кнопке, страх медленно поднимается к горлу давящей темнотой. Арсения рядом нет. Тело вздёргивает до удушья, ноги двигаются быстрее, чем мысли, сердце бьётся в горле, его нет, его нет, его просто нет. Тишина рядом дышит. На улице ничего, факел в руке подбрасывает, следов не видно, все крики мгновенно тонут в темноте. Нужно бежать, не оглядываясь, глаза скользят по деревьям, душа кричит отчаянием, его нет, его нет, это ты, это ты, в этом виноват ты. Крик разрывает тишину. Это он! Это он, с какой стороны, господи, блять с какой стороны... У ручья, наверное, у ручья, оттуда, конечно, крики становятся громче, дыхание перехватывает, глаза видят: туда, туда, вон туда. Арсений лежит на скинутой куртке грудью. Судорогой сжимает горло: вся остальная часть тела глубоко под землёй. Это даже не земля, огромная трясина, смесь гнили и грязи, покрытая зелёной пеной. Врезать факел в землю, зацепиться за дерево и схватить руку, с силой натягивая на себя. В глазах почти чернеет, Арсений выдыхает вниз: — Не резко, не резко... Жилы на его руках горят белым, силы оставляют тело, грязь клеится к его коже, надо отпустить, чтобы ухватиться лучше, болото моментально затягивает Арсения обратно в себя. Антон бросается почти судорожно. — Ссука... Внутри загорается ненависть, руки погружаются вглубь, нащупывают тело, тянут на себя, грязь медленно остаётся позади, сжать зубы, сжать мышцы, ещё чуть-чуть... — Не упади... Тело тянет вперёд, дерево остаётся далеко сзади, прилив сил внутри заставляет податься ещё вперёд, ещё подцепить, ещё потянуть, только бы не отпустить. Грязь отпускает. Становится легче. Прощает ошибку. Антон хватает последний раз, вытягивая на твëрдую почву, Арсений дышит ему в живот. — А ты знал… — дышит живым теплом. — Что есть вид порно.. где люди тонут в болоте... Внутри взрывается остатком сил: — Арсений, блять, какое нахуй порно?! — руки тянут его выше к дереву на каком-то залежавшемся адреналине. — Я чуть не сдох, когда проснулся! — Прости, — он никак не может сфокусировать взгляд. — Я ходил к ручью. — Нахуй ты попёрся к ручью один? — он здесь, он, господи боже, живой, он дышит, руки шарят бешено по телу, это не грязь, это вода. — Почему у тебя мокрая майка?! — Упал. — Майкой?! Арсений отворачивается, Антон понимает: — Ты её стирал… ёбанное твоё чистоплюйство... Антон помогает подняться, забрасывая грязную руку на плечи, бьётся в голове страх, потом, потом, он подумает об этом потом. Надо довести. Надо положить на кровать. Надо помочь заснуть. Усталость засасывает. Антон достаёт из-под кровати рюкзак, находит последнюю сигарету и никак не может закурить. Руки мелко подбрасывает. Сбивает дыхание, мысли. Мысли надо отключить.***
Они поели. Или это было вчера. Сердце стучит глухо, как эхо в пустоте, и тело плывёт. Лёгкое. Боли нет. Только пальцы дрожат, и тёплый воздух падает на кончики: — Всё будет хорошо. Сделать бы из его голоса кольцо. Бабочки на стене увеличиваются, появляется на столе старый фонарь, где он был всё это время... почему они не пользовались умывальником и не пили берёзовый сок, опять так много листьев, куда они положили веник, Арсений брызгался, а кожа была сухая, Антон, просыпайся, мы приехали, на глаза светит солнце, это точно Новгород, он спал, поэтому было так темно, нет, нет, у них был совсем другой водитель, у него были серые глаза, как же его звали, он просил зажигалку и, кажется, что-то ещё… Глаза получается открыть. Стол и стулья, и печка, этот дом такой хороший, такой большой, только взгляд не держится, чуть-чуть расплываются стены. И ладно, эти обои никогда не нравились, гораздо лучше куртка, красивая такая, с заклёпками, и синее пятно рядом. Ладно. Ладно. Не испортишь. Зубы стучат, у него на руках такие горячие вены. Может, посчитать заклёпки? Раз... А если одна оторвëтся? Надо будет её пришить? Два... Нет, это слишком сложно. Темнеет, расстилается странная сетка, птицы выклёвывают тени, время тает, остаётся так мало, чтобы передать всё, что так необходимо сказать. Тени, тени снова. Рука сжимается сильнее, так тихо, нет птиц, так чисто, сказал, сказал, но так и не смог, не собрался спросить, почему у неба такие сильно влажные глаза.***
— Антон! Так громко. Непрерывный гул ложится на голову, никак не открыть глаза. — Антон, пожалуйста! Это его рука и его глаза, заглядывают бешено, за окном отчаянно свистит ветер. Ветра не было ни разу. — Слышишь? Рука тянет наверх и дальше, холодно, разносит ветки деревьев, где-то сверху громко гудит. Темно... так темно... Ноги не слушаются... — Антон, пожалуйста... Наверху пятно, орёт что-то, смешно, похоже на двигатель первой машины. Лопасти крутятся, не как на первой машине, руки, так много рук, хочется те, не получается. Постоянно тянет куда-то вверх.***
Темно. Тело лежит горизонтально. Это точно был вертолёт. Но куда он пропал. — Лицо так изменилось, — это Серёжин голос. Делает паузу. — Кто? Если прислушаться, слышен знакомый Димин звонок. — Майя. Мама. Значит, с ней всё нормально. Мама, мама, значит, с ней всё нормально. Когда же появится небо...***
— Тсссс, Антошу разбудишь. Это бабушка. Шепчет за стенкой, совсем рядом. С кухни пахнет сливочным маслом. Антон открывает глаза. Красиво. По цветочному покрывалу тянется и расплывается первый широкий жаркий луч солнца. — Да сколько ж можно спать, весь день проспит... Мама. Мамочка. Такая красивая – весь день проспит, весь день проспит ! – заходит аккуратно, проходит к окну и отдëргивает шторы. За окном, прям под карнизом, летают жёлтые крапинки пчëл, вьются на фоне прозрачно-голубого неба, которое всё никак не молчит, обещает тепло: — Всё будет хорошо. В с ё б у д е т х о р о ш о***
Голова плывёт, стоит только глазами провести: от двери до окна. Это точно палата. Всё чистое, слишком белое, слишком тихое. За окном темно, он здесь один, значит, ребята уже ушли. К горлу катит тошнота. Антон привстаёт и проходит к раковине. Пахнет почему-то цветами, какой-то жёсткий сладкий ароматизатор, холодная вода помогает, и Антон сразу отходит. Пахнет всё равно. Обувь стоит на входе, Антон стекает на пол и обувается, не наклоняя голову. Слишком тошнит и слишком клонит, надо только открыть двери. В коридоре стоит пустота. Глаза режем ярко-белым, Антон проходит вперёд, вокруг не раздаётся ни звука. В соседней палате никого нет. В следующей сидит женщина. — Извините, — собственный голос слышится откуда-то из глубины. — Вы не подскажите сколько время? — Три. Ком в горле разбухает, коридор тянется долго, Антон выходит в какой-то общий большой зал. Медсестра за стойкой регистрации смотрит куда-то вниз. — Я… — спокойно поднимает голову. Объяснять кажется долгим. — Извините, можно телефон? — Да, конечно. Я сейчас выдам ваши вещи. Антон выдыхает, в голосе и на лице – доброта и понимание. Всегда бы так. Пакет запечатан и подписан. Ребята, наверное, привезли. Антон перебирает твёрдыми пальцами: ключи, карточки, телефон. Гудки звучат слишком долго. — Арс? — Всё хорошо, Антон. Я дома. Блять. Горло отпускает, Антон трёт руками лицо. — Я могу приехать? — Да. Да. Антон убирает телефон в карман, поднимает взгляд и спрашивает, на всякий случай: — Можно идти? Глаза слезятся с непривычки. Белые волосы сливаются с белым халатом, на светлом лице меняется выражение, Антон дожидается улыбки. — Конечно. Вызывает такси. Буквы расплываются. Как будто попадают в сознание через что-то третье. Возможно, нужно что-то поесть. Такси подъезжает прямо к входу. Номера сходятся. Антон садится на задние. Внутри тепло. В сон не тянет, хотя дорога стелется под колёса плавно, на мокром асфальте горят пятна фонарей, чуть клонит от поворота налево, и эта улица уже точно знакома. Вывески светят ярко, всё то же самое: недвижимость, евромаркет, больница, евроспорт, стоматология, ателье. После стольких дней в лесу всё это ощущается странным. Новости пока не открываются. Антон переводит взгляд на водителя – пожилой. В зеркале заднего вида можно разглядеть только глаза, утопленные в темноте. Злыми не выглядят. — Извините. Вы не расскажете, что случилось? Я просто… — Откройте, пожалуйста, окно. Едва слышно: голос тихий, по-старчески хриплый. Антон открывает окно, колёсико загрузки крутится, раздражает движением, Антон бы не стал больше трогать, но он просто больше не может. — Так вы расскажете? — Лучше прочитайте, — старик чешет голову, оторвав руку от руля. — Меня редко об этом спрашивают. Новости, наконец, догружаются. 02.08. Выброс пирохлорида: сейсмическая активность создаёт угрозу для жизни Вследствие сейсмического воздействия вырывается значительный поток пирохлорида – данное вещество, долгое время пребывавшее в недрах планеты, при контакте с атмосферой формирует облака микроскопических частиц, которые, поднимаясь в верхние слои атмосферы, образуют плотный экран, препятствующий проникновению солнечного света. Рекомендации специалистов: как адаптироваться к новым условиям жизни Метеорологи фиксируют значительное снижение температуры Эвакуация жителей: наиболее пострадавшие регионы Списки, наверняка, огромные. Антон хочет посмотреть, но интернет опять пропадает. И вообще надо было смотреть не это. — Вы не знаете, какой прогноз? Когда станет, как было? — Как было, не будет. Но это и не страшно, — старик сворачивает направо. — Какой дом? Дом-то третий. Только… — А остановите у магазина. По лестнице подниматься уже не сложно. Высокая, светлая. Антон оглядывается, просто с непривычки: ищет тени. И ладно. В руке лежит малиновое варенье. Дверь открывается тихо. Дверь открывается неслышно почти, а вот пульс разносится по сосудам звоном, барабанит по пространству, в котором есть… в котором можно… Он выглядит хорошо. Без шёлка. Без Кампари. В обычной белой майке и, видимо, только-только помытыми от чего-то руками. Антон заходит и останавливается. Не знает, как начать. — Пирохлорид. Арсений кивает: — Пирохлорид. — Долго я?.. — Три дня. — С ней всё хорошо? — Да. На этом важные вопросы заканчиваются. Кроме того, что выжал из сердца всю кровь: — А с тобой? Молчит. Антон пытается понять, что могло... Арсений смотрит в пустоту, кусает щёки и прочищает горло. — Антон, — смотрит, наконец, в глаза. — Ты теперь в мире, где существую не только я. Хочется прижать ладони к глазам. Выдохнуть тихо. И спрятать улыбку густой эйфории в слова: — Конечно. Как в мире, где я, можешь существовать только ты? Тут я. Займу всё необъятное пространство рядом с твоей кроватью. — Да хватит… Он плачет. Антон не кидается его обнимать, он просто закрывает за собой дверь и улыбается: он плачет тоже. Они оба поняли это давно. И это не страшно. Потому что ты не видишь. Но слышишь, знаешь и находишь, что в любом мире все нужные вещи неведомым удивительным образом крепко и тесно связаны между собой.***
Кто-то великий написал: человеческая жизнь не может сводиться к простому выживанию – к «голой жизни». С самого начала она никогда не совпадала с простой биологической материей – даже когда её жестоко разбивают о стену. Так получилось, — пишет великий. — Мы сами на неё это надели, и это уже не снять. И, тем не менее, — пишет счастливый. — Она нам дарована. И нам нужно её именно жить.***
— Фу, как приторно! У него по лицу видно, как он возмущён. — Не хочешь – не пей, — Антон улыбается сгоревшему носу. — Чё, прям совсем не нравится? — Конечно, не нравится. Сделай ещё.