Три сигареты на двоих

Последний день перед отъездом из лагеря выдался тяжелым, недосып валил с ног, дети без конца рыдали, не желая оставлять новых друзей, первую любовь и уже привычный и дорогой сердцу маленький мирок, только закончился прощальный огонек и пора было отправлять всех спать. Вожатые вытащили свои матрасы в рекреацию и собрались спать там же, между комнатами, чтобы если что поймать зачинщиков королевской ночи. Хотя сном это было трудно назвать, постоянно приходилось просыпаться, ловя самых неугомонных. – Может к кроватям их привяжем? – устало спросил Инек, возвращаясь после того, как отправил очередного мальчишку в комнату. – КешаСергович, ерунду не неси, – устало отмахнулась вожатая потирая глаза, – можно я покурить выйду? Нервов не хватает. – Иди, только не долго, сам уже чуть не падаю. У тебя энергетики кончились? – Ого, ну велком в наш мир вредных привычек, две банки в холодильнике, возьми. – ДарьСлавна, ты настоящий друг. Девушка накинула толстовку соратника и тихо пробралась на улицу, отходя к лесу в конце лагеря, дети и старшие вожатые туда не ходили и вполне можно было совершить маленькое преступление, впрочем стихийная курилка тут образовалось еще несколько лет назад. Мысли угнетали, ей трудно было покидать лагерь, она впервые работала на старшем отряде и далеко не все было гладко, но детские сердца сложная штука, они завораживают и как бы трудно не было, проникаешься к ним, даже если всю жизнь гордо заявляешь, что дети – это маленькие посланники ада. Она любила детей, умела их приручать и учила открывать свои души, но ненароком и узнавала об их проблемах, что сильно ранило её собственную душу. Конечно, многие могут сказать, что у детей не может быть проблем, но если бы они потрудились капнуть чуть глубже, то, наверное, могли бы понять, как ошибались. Подойдя к излюбленному месту Дарья замерла, привалившись к кривой сосне сидел мальчишка, она сразу его узнала, Рома, синеглазое маленькое чудовище с равнодушным взглядом и иссиня черными волосами до плеч, ее любимчик, хоть об этом не знал даже Инек и сам мальчик. Вчера они праздновали его 18летие, но паренек держался беспристрастно. Постояв минуту она заметила, что он курит. Окрикнуть? Напугается или еще хуже обожгется. Но и кидать ребенка ночью в лесу плохая идея. Конечно, она могла сделать вид, что ничего не видела, он уже совершеннолетний и больше не приедет и даже выговор за курение не будет иметь смысла, но что-то ей подсказало, что ему нужна помощь. Тихо она отошла в сторону и начала подходить, так, чтобы он ее смог увидеть. Подойдя ближе она присела напротив мальчика. – Здравствуй. В васильковых глазах вспыхнула паника, он постарался спрятать сигарету, но не встретив криков и ругани бросил эту попытку. – Ты за смену ни разу не пытался курить, что-то случилось? – осторожно начала девушка. – Я у физрука своровал, – неуверенно отозвался Рома, опуская голову и завешивая глаза волосами. – И он не видел? – Нет, его рядом не было. Я в его комнату залез, ДарьяСлавовна, не рассказывайте, пожалуйста. – Да смысл. Не обеднеет от одной. Расскажи что случилось, – вожатая осторожно приподняла его лицо, взяв пальцами за подбородок. – Я не хочу домой. Хочу остаться здесь. – Почти все хотят. Даже я, – Дарья улыбнулась, пересаживаясь рядом с парнем. – Нет! Вы не понимаете! – Ты можешь рассказать мне все. Уже утром мы уедем и вряд ли сможем видеться, так что твои тайны останутся под этим деревом. Мальчишка неуверенно затянулся терпким дымом и замолчал на некоторое время, выдохнув Дарья тоже закурила, отводя взгляд, все внутри нее кичало о том, что нельзя, нельзя курить рядом с ребенком, нельзя позволять ребенку курить, нужно брать его в охапку и тащить к старшим вожатым, звонить родителям, но как же человечность? Может стоит в последнюю ночь в этом мирке сделать вид , что правил нет или все происходящее лишь странный сон? – Моя мама умерла три года назад, после этого отец быстро нашел новую пассию и я стал им мешать, – робко начал Рома, смотря на тлеющую сигарету, – отец считает, что я мешаю им спокойно жить, его женщина придирается ко мне по любому поводу, начиная стрижкой и заканчивая музыкой в моей комнате. Меня часто бьют. Или вовсе не пускают домой, уже несколько раз я ночевал на вокзале. Внутри вожатой все сжалось, насколько же жестоким может быть мир по отношению к детям. – Ром, ты уже через месяц поступишь в вуз и сможешь переехать в общагу, осталось потерпеть немного. Ты даже можешь уехать в другой город... – Я знаю, но проблема не в этом. Мне больно от того, что я стал ненужен. У нас была хорошая семья. Мама, папа, я и бабушка. Если бы не бабушкина квартира в наследство сейчас я бы уже в детдоме был, – парень криво улыбнулся, стряхивая пепел, внутри все рвалось наружу, хотелось кричать, заливаться слезами, обвинять весь мир и каждого человека в чрезмерной жестокости, – у меня нет нормальной семьи, нет друзей, нет отношений! Я хреново учусь, у меня не получается в спорте. – Мышонок, зато ты замечательно рисуешь, помнишь ты показывал фотки работ? Да и семья не всегда решающий фактор. У меня тоже сложные отношения с родителями. Тебе нужно научиться принимать происходящее как данность и жить будет чуть легче, – Дарья неуверенно притянула мальчика к себе и крепко обняла. Дым проникал в легкие, наполняя ночь горечью, пепел падал на кончики пальцев. Тихая тёмная ночь, без единой звездочки на небе делала все происходящее еще больше похожим на сон. – Я ничего не стою! Здесь я могу быть кем хочу, получать внимание девчонок, иметь друзей, а за стенами лагеря я никто, понимаете? – Я понимаю, правда. Но впереди длинная жизнь и сейчас просто один из самых сложных этапов. К тому же следующим летом ты сам сможешь стать вожатым и вернуться сюда, – дым резал горло, от сигареты уже почти ничего не осталось, а в пачке оставалась всего одна. Пачка сигарет на смену, не больше, сигарета лишь в самые тяжелые дни. По пачке красных Мальборо она измеряла сложность этих двадцати дней, бывало, из пачки уходили одна-две, а порой спустя неделю не было ни одной, эта смена не стала для нее слишком трудной, хотя и приходилось рыдать в плечо совожатого по отряду пару раз. И лишь раз за смену она выкурила четыре сигареты подряд, что было неплохим показателем. Прошлым летом она работала с ребятами из детского дома и сигареты кончились на четвертый день. – Завтрашний автобус для меня как гроб, я не хочу. Я хочу остаться здесь, но нельзя... Я бы лучше умер. Да, я хочу умереть, не хочу жить ненужным никому! Какой смысл жить если родному отцу нет до тебя дела? Ведь я уеду и исчезнут мои друзья? Они ведь забудут обо мне, когда я вернусь домой! – по щекам предательски покатились слезы, делая синие глаза еще более бездонными и затягивая в себя собеседника. Сейчас вожатая и сама готова была рыдать, ей были знакомы эти чувства, но как описать другому человеку, что ты понимаешь и разделяешь его боль? Она была плохим вожатым, не умела отстраняться и не привязываться, вместо влития в лагерный коллектив, вливалась в детскую кутерьму и осторожно вскрывала детские сердца, пытаясь помочь им уехать из лагеря капельку счастливей. Наверное именно слишком сильный фокус на детей и не позволил ей хоть раз за лето стать лучшим вожатым. И сейчас она вновь позволяла своей душе рваться в клочья, погружаясь в чужие проблемы, от которых, в общем-то имела полное право отказаться. Рома тяжело дышал, вытирая текущие слёзы, окурок уже валялся у его ног, хотелось курить еще, но он рискнул стащить лишь одну сигарету. Он курил дома, прячась от родителей, но это не было привычкой, лишь способ справиться с нервами и стрессом, маленькая отдушина. Его отправили в лагерь на все смены, лишь бы не мозолил глаза дома, но этот жест не был воспринят как предательство, наоборот, он был рад не видеть родных какое-то время, но как на зло, возвращаться под родительское крыло теперь было еще более невыносимо. Парень осторожно протянул руку к дотлевающей сигарете вожатой, размазывая второй рукой по лицу слезы: – Можно? – Бери... – Дарья протянула остаток сигареты, которой хватило бы на одну тягу, – они крепкие, аккуратно... – Вам меня не понять. Вы не знаете, что такое бросить жизнь, которая нравится на то, чтобы вернуться в ад, – разбито прошептал парнишка, задыхаясь от слез. – Я стараюсь. Мне больно слышать, как тебе плохо и я бы очень хотела помочь, – так же тихо прошептала она в ответ, смотря как он вдавливает окурок в землю. Рома уткнулся ей в плечо, продолжая беззвучно рыдать, в темноте не так стыдно показывать чувства, особенно если знаешь, что это, наверное, последний разговор и пересекаться в будущем не предстоит. Девушка опустила глаза, выуживая из кармана помятую пачку, в которой болталась последняя сигарета. Колесико зажигалки недовольно скрипнуло, но позволило поджечь кончик сигареты. Глубокий вдох и дым снова идет в легкие, разъедая небо и горло, оставляя неприятное послевкусие. Сигарета передавалась из рук в руки уменьшаясь на глазах. Что они еще могли друг другу сказать? Что ему плохо, а она не может ничего сделать? Бессмысленный мусор, проще позволить слезам литься на чужое плечо, плечо человека, что по крайней мере пытается принять чужую боль. Девушка тяжело вздохнула, приобнимая Рому чуть крепче и неуверенно, в полголоса начала напевать песню, которую сама слушала в самые трудные моменты: «Я буду бороться за солнце, И я не остановлюсь, пока не одержу победу, Ты у меня на пути, И мне больше нечего сказать. Я смахну всю грязь И притворюсь, что не почувствовал боли». Мальчишка потихоньку отстранился с удивлением вслушиваясь в текст: – Плацебо? – Да... Это моя любимая песня. Можешь мне кое-что пообещать? – Угу. Слезы наконец перестали течь ручьем, а от сигареты ничего не осталось. – Пообещай мне бороться за солнце. За место под ним, – Дарья затянулась в последний раз, чувствуя, как тление дошло до фильтра. Последняя сигарета за это лето, последняя сигарета в этом лагере, последняя, но отданая наполовину тому, кому это действительно было нужно. И к черту тот факт, что заметь их кто, она больше не приедет в лагерь, а может и получит вполне заслуженное наказание, если табачный дым может склеить разрезанную болью душу, то пусть это будет так. – Я... Я обещаю.