Больше не будет

Айден прищурился, нахмурив брови: — Какой раз вы мне это говорите? — доктор Хаксли боязливо отступает, не желая провоцировать больший конфликт. — Да вы хоть понимаете, как он мешает? Сколько он тканей мне испортил? А кухню когда чуть не уничтожил, вы понимаете, доктор Хаксли? — дворецкий, похоже, в ярости. Он делает два шага вперёд, настигая Генри, не давая уйти. Это не первый и явно уж не последний проступок Беннетта, после которого Айден приходит с претензиями к Хаксли. Его работник, и если не получается достучаться до парня, придётся говорить с его опекуном. Но Айдена не устраивал ни один ответ, не устраивал тот факт, что Хаксли не может полностью урегулировать буйный нрав Беннетта как минимум навсегда. И эту триаду, которую вы узрели выше, доктор слушал чуть ли не каждую неделю, если не каждый день. Айден не брал деньги на новые ткани или материалы для починки шкафов, нет. Сначала он даже весьма вежливо просил Генри «Объяснить Беннетту, что делать так нельзя», но после, видимо, терпение лопнуло, и он начал на повышенных тонах высказывать недовольство за все те вещи, что творил Беннетт. Хаксли, в нарочито вежливой манере, особым разнообразием оправданий ни себя, ни Беннетта не хвастал, но тут в его голову приходит совершенно разумное умозаключение, которое ведёт к одному и тому же. — Айден, я не знаю, чего вы хотите от меня, если вы осознаёте, что я не могу ничего с этим поделать, и это — не является тем, чем можно управлять до конца. Беннетт не совсем понимает, что это нечто особенно плохое, но я уверен, ему тоже стыдно. Как я могу перед вами извиниться? Айден вздыхает. — Раздевайтесь. И мышцы его лица вдруг расслабляются, а после и вовсе складываются в гротескное подобие улыбки. Он — Крампус. Не человек. Не зверь. Он монстр. С бесконечными грехами, заложенными в его голове, которые скальпелем не вырежешь. И даже промыв мозги, он продолжал подсознательно следовать тому, что делал раньше. Для доктора Хаксли такое заявление должно было быть неожиданным. Оно и было. В самый первый раз. Конечно, данная процедура по применению была и на прошлых лекциях про опасность всех неуравновешенных действий Беннетта, трезвого или нет. И Хаксли не мог этому воспротивиться. Нет, не то, чтобы он слабый и беззащитный. Сами мысли, наводящие на предположительно абсолютно точно ужасные отношения с соседом, который, вообще-то, много делает не только для Шарлотты, но и для Хаксли с его работниками и племянником, твёрдое "Нет". И это "Нет" для себя превосходило "Нет" для Айдена и его потребностей засунуть свой хуй во что-нибудь кроме руки или ебучей щели, оставшейся в следствии недостаточного количества книг на полке. Генри читал про Крампуса, знал, что он не только крал, выбрасывал в море, запекал и ел плохих детей, но ещё и совращал женщин. Но это чтобы это дошло до мужчин? Это разве возможно? Как оказалось, конкретно этой особи оленя не сильно есть разница, трахать сентябрьским утром самку или самца, причём даже другой группы животных. Перчатки, халат — ничего из этого не понадобится. Подобные вещи либо снимаются самыми первыми, либо остаются ради удовлетворения фетишей другого партнёра. Из даже слишком узких петель медленно вынимаются пуговицы, а сзади подходит Айден: он кладёт руку на территорию рёбер и, всё ещё острыми зубами, кусает доктора Хаксли в шею, не жалея при этом тонкой, желтоватого оттенка кожи. Генри беззвучно набирает воздух в лёгкие, еле сдерживаясь, лишь бы не вскрикнуть. Унизительнее вдвойне будет, когда все вдруг узнают о том, чем он с Айденом тут занимался. Крампус не ограничивается одной меткой и без того на видном месте, спускаясь ниже, к ключицам, горячим дыханием обжигая холодную плоть. Температура в подвале была невысокой, в зимние дни и вовсе было практически невозможно находиться там при отсутствии свитера или жилета как минимум. Айден перехватывает запястье доктора Хаксли, обходя его, теперь прижимаясь к нему спереди. Генри дёргается от неприятного ощущения на оголённом торсе. То ли щекотно, то ли больно. А. Нет. Всё-таки больно. — Айден, — одними губами произносит врач. Его колотит мелкая дрожь, он не может закончить свою мысль. Руки соскальзывают на бёдра Генри, тянутся под брюки. Руки оглаживают низ, ласкают, но внезапно останавливаются. — Да что же вы делаете! — в полголоса вопрошает доктор Хаксли. — Вы знаете, Генри, — Айден осторожно наклоняется к мужчине, имея достаточно наглости, чтобы назвать его по имени, обращаясь на "Вы" — что очень неприлично было бы ожидать чего-либо вот так. — давления всё больше. — Попросите. Он издевается. — Я... — тяжело дышать. Ощущение жара в паху. Думай быстрее, доктор Хаксли. — Пожалуйста. — тон почти жалобный. Не то, каким бы хотел себя видеть Генри. Ответное действие — Крампус продолжает. Стаскивает с Генри штаны, оставляя в одном белье. В кармане пиджака смазка — пока Хаксли возился с лишней одеждой, Айден успел взять её. И чего бы дворецкий себе не надумал, Генри сидел и пялился на свой же эрегированный член в боксёрах. В любой такой момент это было неловко. Кашель. Вот старость не радость, нашёл удобный момент для приступа! — Чего вы смотрите? — два пальца Айдена обволакивает вязкая масса. — Синмайте. Как бы вам, дорогой читатель, не хотелось увидеть приступ астмы вместо порно, доктор Хаксли обнажается, и Айден наконец вплотную подходит к нему, ещё немного раздвигая колени партнёра, приставляя средний палец к аналу. Недолго думая, он суёт, от чего Генри жмурится, впиваясь ногтями в плечи дворецкого. Больно! Это чертовски больно! Из Хаксли выбивается тихий стон. Медленное движение — Айден толкает глубже, чувствуя, как растягивает его всё сильнее. Свободное движение — повод вставить ещё один. Сильно долго подготовлением к сношению заниматься не приходилось: пальцы быстро выходят из Хаксли так же легко, как и входят. Доктор стонет, чувствуя у входа уже чужой пенис, а не жалкие два пальца. И как это так получается, что Айден настолько быстро расстёгивает ширинку и снимает с себя бельё, а Генри только и может, что время до одной из самых мучительных вещей отсчитывать и испытывать чувство дикого страха, а не порвут ли ему зад сегодня? Головка проталкивается внутрь, заставляя издать Генри Хаксли болезненный стон. Это повторится снова. Они оба знали это. Но Беннетт не знал.